- Увы, у меня осталось совсем мало времени - я потерял много крови… Я хочу успеть открыть тебе секрет, как лечить людей от многих болезней и как создать страшное смертоносное оружие - греческий огонь, чтобы охранять их от врагов.
- Отец! Научите, как сделать лекарство, и я спасу вас!
- Возьми чернильницу и тростниковое перо, привязанные к моему рукаву, и пиши на пергаменте, который найдешь там же… Это все, что мне оставили грабители.
- Не нужно, хаджи, у меня отличная память.
- Хорошо. Тогда знай, что секрет изготовления греческого огня мне открыл потомок самого Калинника из Баальбека. Но прежде поклянись, что ты будешь тщательно хранить эту тайну и применишь свои знания только в самом крайнем случае - в борьбе за правое дело, для защиты отечества.
- Клянусь! - сказал Иоганн и поднял вверх правую руку. - Но сначала открой мне тайну спасения людей, а не их уничтожения.
- Тогда запоминай: лечить надо не болезнь, а больного. В каждом больном есть душа и тело. Ромеи говорят: mens sana in corpore sano. В здоровом теле здоровый дух. Но это только первая, низшая ступень познания. Она дает возможность лечить лишь самые легкие раны и заболевания. Высшая ступень учит другому - лечить надо дух заболевшего человека. А для этого…
Тут на лицо хаджи упала чья-то тень, глаза его в ужасе расширились. Иоганн резко обернулся. Он увидел нависший над ними черный силуэт всадника в латах и блестящем шлеме с копьем в руке. Поверх был надет белый плащ с красным крестом. Увлеченный рассказом святого отца из Аль-Джумхурии, Иоганн не заметил приближения всадника, не услышал цокота копыт, заглушенного шумом ручья, бегущего по камням.
- Вот где ты! - воскликнул крестоносец - Меня послали тебя разыскивать, а ты тут болтаешь с неверным на его тарабарском языке! Во имя Отца и Сына и Святого Духа - смерть нечестивцу! - прорычал он и замахнулся, чтобы вонзить копье в грудь старика.
Иоганн стремительно вскочил, выхватил меч и рассек древко копья пополам.
- Ах, вот ты как! - закричал крестоносец в ярости. - Если ты сейчас же не последуешь за мной, то отправишься к праотцам вместе с этим неверным! - Он развернул коня и поскакал назад к крепости. - Я доложу герцогу, как ведет себя его любимчик, - прокричал он, обернувшись, - и вернусь за тобой!
Потрясенный, Иоганн опустился на колени около старика. Хотя глаза его были закрыты и дыхание, казалось, уже не вырывается из груди, но он был еще жив. Иоганн завернул хаджи в свой плащ, положил поперек крупа лошади, вскочил в седло и поскакал подальше от рокового места. Ему удалось спасти жизнь этому необыкновенному человеку. Они добрались в конце концов до его родного Дамаска, где тот окончательно поправился и посвятил Иоганна в свои тайные знания. Когда хаджи умер и его похоронили по мусульманскому обряду головой в сторону Мекки, рыцарь высек на скале рядом с могильным склепом надпись по-арабски и по-латыни: "Здесь лежит святой хаджи Ахмед Хафез аль-Дамаски, да возвеселится душа его в раю".
После этой встречи вся жизнь Иоганна круто изменилась. Он скитался по свету, углублял свои знания в университетах Европы, но дух его был смятен, пока не нашел он единомышленников в обществе вагантов. За все эти годы Иоганн ни разу не нарушил свою клятву, никому еще не открыл тайну греческого огня. Наступил ли сейчас такой момент? Ведь если не остановить дикие полчища Батыя, они вторгнутся в Европу и разорят ее. Выдав секрет русским, он, может быть, спасает свою родину. А если… русские… Надо сначала увидеть врага своими глазами…
Тут размышления рыцаря были прерваны какими-то криками и шумом. С треском распахнулась дверь, ведущая в горницу, и в залу вбежали двое запыхавшихся мальчишек лет девяти-десяти. За ними еле поспевала, путаясь в подоле длинной полотняной рубахи, нестарая еще женщина и повалилась в ноги посадника.
- Ахти, вещь какая, батюшка, приключилась! Не доглядела… Казни меня, непутевую, - причитала она, боясь поднять голову, покрытую повойником и убрусом, концы которого волочились по полу.
- Встань, Марфа, - строго сказал Степан Твердиславич, - объясни толком, в чем дело.
Тем временем мальчики, увидев, что посадник не один, остановились у дверей и отвесили рыцарю низкий поклон, дотронувшись правой рукой до пола. Иоганн кивнул им в ответ. Тут боярич, что был повыше ростом и одет побогаче, смело обратился к посаднику:
- Отец, мы тут с Онфимкой поспорили. Он говорит, что черные фигурки в шахматах крашеные, а я говорю - нет. Вот, посмотри, я у черного коня отбил ухо - так оно насквозь черное. Разве краской можно кость насквозь покрасить? - И он разжал кулачок, в котором действительно был черный конь с отбитым ухом и само ухо.
- Да как же ты смел, Михалка, ухо отбить? - возмущенно загремел посадник. - Ведь эти шахматы сделаны из драгоценной слоновой кости! Иоганн привез их из самой далекой Индии. Им цены нет. Этот конек, - продолжил он, забирая фигурку у сына, - дороже живого стоит. А ты ухо отбил. Вот я тебе самому сейчас ухо откручу!
При этих словах Марфа в страхе перекрестилась.
- Не горячись, Штефан, - вмешался рыцарь, - сын твой острый ум и страсть к исследованию показывает. За это надо не ругать, а хвалить. Ты прав, Михель, фигуры из черной кости некрашеные. Если кость, даже слоновая, долго пролежит в пустыне под палящим солнцем, обдуваемая горячим песком и ветром, то она становится насквозь черной. А ухо мы так приделаем, что и заметно не будет.
Рыцарь взял коня и ухо, достал из кожаного мешочка, висевшего на поясе, маленький стеклянный флакон с притертой пробкой, капнул из него чем-то тягучим, как смола, и приставил коню ухо.
- Через два часа, мой герцог, это ухо только молотком можно будет отбить, - сказал рыцарь, передав ему коня.
- Что это ты меня герцогом величаешь? - улыбнулся Степан Твердиславич. - Не герцог я, а раб божий, Новгороду верный слуга, сколько раз тебе говорил.
Михалка победоносно толкнул Онфимку в бок.
- Твоя взяла, - согласился тот. - Зато вот эту грамоту ты прочесть не сможешь, - продолжал он шепотом и вынул из гамалейки, висевшей на поясе его холстинной рубахи, маленький берестяной свиток и незаметно отдал Михалке.
Тот спрятал грамотку в рукав и обратился к отцу:
- Батюшка, позволь нам удалиться…
- Позволь им остаться, Твердиславич, - попросил рыцарь, - давно я с Михелем не виделся. Я поражен: такое сходство, - весь в тебя, только глаза карие, как у матери.
- Ладно, - согласился посадник, - пусть пока побудут. А ты, Марфа, можешь идти.
Нянька облегченно вздохнула и ушла, крестясь и кланяясь. Рыцарь подвел мальчиков к столу и пододвинул им расписную деревянную миску с грецкими орехами, сваренными в меду. Ребята нерешительно переглянулись, но, повинуясь кивку посадника, сели на лавку и принялись за орехи. Михалка украдкой вытащил грамоту и изредка на нее поглядывал.
- Кем же вы, ребята, будете, когда вырастете?
- Я еще не решил, - признался Михалка. - Подучиться надо. Я давно хотел тебя спросить, дядя Иоганн, почему в твоих шахматах вместо ладьи, как у нас, каменная башня поставлена? Башня, она ведь только на месте стоять может, не то что ладья.
- Ты прав, Михель, мне тоже ладья больше нравится, чем тура, но так уж у нас принято. Но ты молодец. А ты, Онфимка?
Худенький скуластый мальчик ответил, преодолевая смущение:
- Хочу быть воем. Рыцарем, как ты. Сражаться с врагами до самой смерти.
- Что ж, - кивнул Иоганн, - счастлива и благородна смерть за родину. Но не всегда же идет война. А что в мирное время делать будешь?
- Чтобы победить в бою, нужно готовиться к нему зараньше, - убежденно ответил Онфим.
- Какой бойкий, - улыбнулся посадник, - а по-русски как следует еще говорить не научился.
- Вот-вот, я то же думаю. Нацарапал невесть что, ни одного слова разобрать нельзя, - поддержал отца Михалка, удивленно уставившись в грамоту.
- Дай-ка я попробую прочесть, - сказал рыцарь, взял у Михалки берестяной свиток, развернул его и стал читать. - Мне казалось, что я русский язык хорошо знаю, а здесь ничего понять не могу…
- А вы читайте буквы не слева направо, а сверху вниз, - озорно зыркнув на Михалку глазами, сказал Онфим.
Рыцарь стал послушно читать по складам:
- "Не-ве-жя пи-са, не ду-ма ка-за, а хто се ци-та…"
Тут, покраснев от гнева, посадник вырвал у рыцаря грамоту, разорвал ее и бросил.
- Ах ты кубра! Вон отсюда, скоморошьи дети! - закричал он так, что графины на столе отозвались тонким звоном. - Чтобы я вас больше не видел и не слышал!
Приятели бросились наутек, не забыв, однако, прихватить горсть орехов.
- Успокойся, Штефан, - улыбнулся рыцарь. - Я сразу понял, что это шутка.
Тут раздался стук в дверь, и в горницу с низким поклоном вошел Митрофан. Посадник быстро направился навстречу холопу, развернул берестяную грамоту Александры и тут же у дверей начал читать.
Митрофан выпрямился. Ростом и шириной плеч он был под стать посаднику. Только вот погрузнел Степан Твердиславич, а у Митрофана и под широкой свитой заметен был стройный стан.
- Так… Значит, навстречу врагу решили пойти, в разведку? - спросил посадник, испытующе глядя в глаза Митрофана.
- Может, и так, только когда я уезжал, об этом речи еще не было…
- Тут сказано, что тебя надо снарядить обратно. Дать с собой оружие, овес для лошадей и другие припасы да три штуки белого полотна. Зачем это, ты не знаешь?
- Не знаю, батюшка.
- А еще просит прислать с тобой толмача, который на языке таурмен говорить умеет. Так у меня на примете сейчас никого нет…
- Я с ним поеду, - неожиданно сказал рыцарь. - Я столько по свету бродил, что, наверное, все, какие есть на земле языки, понимать научился.
- Разве ты не знаешь, Иоганн, куда и зачем они направляются? Для чего же тебе идти с ними? Рисковать головой?
- По трем причинам, - беспечно ответил рыцарь, - во-первых, я люблю тебя и твою дочь и думаю, что смогу ей помочь, во-вторых, я вагант, а значит, бродяга, а в-третьих, я хочу увидеть лицо врага поближе…
- Сколько времени тебе нужно на сборы? - сурово прервал его Степан Твердиславич.
- Ты не успеешь нужные распоряжения своему холопу отдать, как я уже готов буду, - ответил рыцарь и направился, позванивая золотыми шпорами, к чулану, где, аккуратно сложенные, хранились его доспехи.
- Дочь права, надо разузнать, куда двинется после Торжка войско Батыя. Да и попытайтесь перехватить и задержать их разведку.
Рыцарь кивнул. Потом негромко и спокойно, как будто это было самым обычным делом, спросил:
- Надолго задержать?
Посадник, вздохнув, ответил:
- На сколько сможете…
Иоганн глухо проговорил:
- Все будет исполнено. Для меня честь за Новгород умереть. Но ведь там твоя дочь, Степан… Прикажи…
- А для нее, что ли, не честь умереть за Новгород?! - с трудом выговорил посадник.
Митрофан поднял свои белесые ресницы, хотел что-то сказать, но запнулся. Посадник молча глядел куда-то вверх и вдаль, застыв совершенно неподвижно. Словно видел сейчас далеко, может быть, заснеженные берега Ловати, может быть, стены горящего Торжка… Наконец Степан Твердиславич очнулся, тряхнул своей седеющей гривой и раздельно сказал, обращаясь к Митрофану:
- Я не посылаю с тобой рати - вам надо действовать скрытно и осторожно, это даже хорошо, что вас мало…
- Со мной будет дюжина, - напомнил о себе рыцарь.
Пока посадник вполголоса наставлял Митрофана, Иоганн Жан фон Штауфенберг успел натянуть на свое тощее тело блестящую кольчугу из стальных колец арабской работы, надел шерстяной колпак, пристегнул к широкому кожаному поясу на двух цепочках тяжелый франкский меч с серебряной бляшкой на ножнах в виде раковины. На голову он водрузил железный шлем, похожий на сноп, с набитой на него золоченой пластиной с изображением святого Иоганна, отчего стал казаться еще выше. Закончив облачение, рыцарь накинул плащ и взглянул на посадника.
Степан Твердиславич широко перекрестил Митрофана, потом Иоганна и вдруг, не сдержавшись, сказал тихо, впервые называя рыцаря на русский лад:
- Иван, побереги Алексу, сколько сможешь, побереги…
Тонкое горбоносое лицо Иоганна мгновенно застыло, только серые глаза блеснули, как клинок, с которого сняли ножны.
- Ничего, мой герцог, Deus cum nobis - с нами Бог, - ответил Иоганн. - Только распорядись, чтобы нам с собой нефть, селитру, серу и смолу дали, а горшки и сыромятные ремни мы в любой деревне найдем…
Отвесив Степану Твердиславичу поясной поклон, рыцарь спустился вниз к коновязи.
Глава II
ВЛАДЫЧНЫЙ ДВОР
Оставшись один в опустевшей горнице, Степан Твердиславич присел на лавку и несколько минут, пристально смотрел на метавшееся в печи пламя. Потом он резко встал, хлопнул в ладоши и велел вбежавшему отроку принести одеваться для выезда и подать к воротам разъезжий крытый возок.
До начала собрания Господы было еще много времени, и Степан Твердиславич решил отправиться на владычье подворье. Помещалось оно здесь же, в детинце на Софийской стороне, и обычно посадник расстояние такое во всякое время года проходил пешком, но на этот раз он предпочел поехать, чтобы не привлекать к себе и своему посещению владыки внимание новгородцев. По этой же причине приказал он подать разъезжий возок, в котором отправлялся лишь на охоту, а в обычное время им пользовались его тиуны да огнищане, а не затейливо украшенные боярские сани с медвежьей полостью.
Новгород гудел, был растревожен недобрыми вестями с северных и западных границ, а главное - слухами о надвигающейся с юго-востока неведомой силе, уничтожающей на своем пути все. Это порождало напряженное ожидание, всяческие кривотолки, достаточно было малейшего предлога, чтобы великий город оказался охваченным мятежом, каких немало бывало в его бурной истории, чтобы вспыхнул он, как от случайной искры сухая трава на лугу или стог сена.
Вот и дом Святой Софии - величественный шестиглавый собор, которым так гордятся новгородцы. Возведенный двести лет назад еще при князе Владимире, сыне Ярослава Мудрого, и новгородском епископе Луке Жидяте, известном своей ученостью, собор с тех пор снаружи мало изменился: стены, выложенные из бесчисленного количества розовой плинфы, белых камней разнообразной формы и размеров, скрепленных розоватым от примеси толченого кирпича известняковым раствором, стояли несокрушимо.
Как всегда при виде Святой Софии, у Степана Твердиславича потеплело на сердце, и он подумал: "Вот так и мы, новгородцы, как камни стен Святой Софии, все разные, все не похожи друг на друга, но крепче любого раствора связала нас общая судьба".
Степан Твердиславич любил свой город, несмотря на частые мятежи и распри, с его неожиданными, подчас странными, подчас чудесными событиями, с его неизбывной силой и завоеванными вольностями, любил более всего на свете, исступленно и праведно, хотя никогда и ни с кем не говорил об этом. Но что делать сейчас? Как спасти его? Тяжелые думы одолевали посадника.
Наконец возок, подпрыгнув, въехал на просторный двор, напоминавший размерами скорее площадь, и остановился у епископских палат. Степан Твердиславич вылез из возка и огляделся. В хозяйственные и жилые постройки, в архиепископские палаты и другие помещения входили и выходили всякого рода и звания люди: монахи, ключники, птичники, тиуны, гости свои и заморские, окрестные крестьяне, дворовые холопы, вареи и прочая челядь. Все куда-то торопились, лениво прохаживались по двору только рядовые, десятские и сотские собственного архиепископского полка, выделяясь из всех могучей статью и вооружением. Проходя мимо Степана Твердиславича, они почтительно, но достойно кланялись ему, шапки не ломали. Отвечая на поклоны, посадник усмехнулся. По виду воины эти были сущие увальни, но он-то знал им настоящую цену, знал чуть не всех наперечет и высоко ценил их воинское мастерство, верность городу и владыке.
Нынешний архиепископ Спиридон вступил на свое поприще тогда же, когда и Степан Твердиславич, уже восемь лет назад, при обстоятельствах для них не только не благоприятных, но прямо страшных. Тогда случился редкий в этих местах, а потому особенно напугавший людей трус земли, всего за пять дней до возвращения Спиридона из Киева, куда он ездил ставиться к митрополиту Кириллу после избрания новгородским архиепископом. Мало того, в то же лето 14 мая среди бела дня затмилось ясное солнце, а потом случилось горе великое: весь богатый урожай погиб из-за ранних морозов. На Новгород и все его волости обрушился небывалый голод, который продолжался до весны. Кто мог не прослезиться тогда, видя лежащих прямо на улицах мертвецов и младенцев, изъедаемых псами?
Спиридон был избран архиепископом новгородским по жребию из трех кандидатов: его самого, Иосифа, епископа Владимиро-Волынского, и игумена Саввы Гречина. Сам же Спиридон до избрания служил дьяконом в княжеском соборе Святого Георгия в Юрьевом монастыре, расположенном как раз напротив Городища, где были княжеские хоромы, в трех верстах от Новгорода, у самого Ильмень-озера, только на другом его берегу, там, где Волхов вытекает из озера.
Степан Твердиславич, ревниво охранявший новгородские вольности, поначалу недоверчиво отнесся к ставленнику князя Михаила. Однако во время тяжелых испытаний, выпавших на их долю сразу после избрания, Спиридон вел себя так умно, осмотрительно и мужественно, с истинной заботой о городе и его людях, что завоевал особое уважение и любовь посадника. И вот сейчас, когда владыке предстоит сидеть во главе Совета Господы, где должны быть приняты не только очень важные, но и очень тяжелые решения, Степан Твердиславич хотел заранее поговорить с ним, чтобы склонить его на свою сторону.