Трещали и лопались последние подпорки. Стеньги и реи еще немного сдерживали тяжелое судно, вооруженное множеством пушек, но уже левый борт его навис над головами людей, как бы превращаясь в тент или крышу. Сотни людей совали под борта все, что еще могло удержать судно. Но, видя, что делу не поможешь, хватались за леера и поручни, по фальшборту перебирались на левый борт наверх, лезли через порты.
Адмирал и капитан с частью офицеров держались в повалившейся рубке, ухватившись за обрывки снастей, намотанных на что попало. Среди несущегося хлама капитан заметил, как что-то ярко блестит. На поверхности бухты вся масса хлама остановилась, и при дыхании моря среди нее на большом расстоянии проступала позолоченная полоса.
Фрегат уже лежал на боку. Матросы, натянув по всему судну леера, все еще лезли и лезли через порты, как из люков. Весь борт облеплен людьми, некоторые ходили не держась, как по палубе.
Вдруг боцман перепрыгнул с борта на роестры. Судно стало быстро подниматься, и вся масса людей радостно хлынула обратно в люки и на палубу. Море на миг отхлынуло, открывая бурую каменную мель, на которой бился бурун. Опять стали видны якоря, их лапы, до половины закрытые водой. Опять покачнулось судно, люди замерли, опасаясь, что палуба снова поднимется вертикально, но пошла вода, и фрегат подняло.
Адмирал крепко держался за поручень и стоял на все еще косой палубе.
На вершине волны пронеслась шлюпка с "Дианы". Колокольцов махнул рукой и что-то крикнул, но шлюпка пролетела мимо корабля.
Волны улеглись, и море, покрытое обломками, стало успокаиваться. А посреди бухты все же что-то ярко блестело.
– У японцев нет меди на судах! А это плывет что-то медное.
– Это наш киль, господа! – воскликнул Можайский.
Офицеры кинулись в трюм.
– Киль оторван, и вода врывается в трюм потоками! – доложил Сибирцев.
Матросы тащили машину для откачки.
Путятин приказал ставить паруса, вооружаться всей команде, чем только возможно, с тем чтобы толкнуть корабль на мель.
Когда фрегат крутился со скоростью в сорок полных оборотов за полчаса, когда кружилась голова, когда всех рвало, Путятин заметил, что священник снял рясу. Путятин увидел отца Василия в простой, чистой и аккуратно выглаженной посконной рубахе.
Отец Василий присел, стал снимать сапоги.
Происходило Бог знает что.
Солнце носилось за мачтами вокруг фрегата, поворачивались горы и террасы с обработанными полями, горы были в огне, пахло серой. Все вокруг раздевались. Адмирал должен погибнуть вместе с кораблем, как и капитан Лесовский, с достоинством и не покидая мостика и, быть может, не отрывая руки от леера. "И если мы пойдем ко дну, то пусть отец Василий вразмашку поплывет к берегу с крестом на груди и там соберет и утешит команду!"
Руля нет, киля нет. Все офицеры в трюмах. Две машины откачивают воду. Матросы разворачивают заранее приготовленные пластыри. На смоленых канатах подведут их под пробоины.
– Давай дыхание ему делать… – говорили матросы.
– Федотов, попробуй Букрееву массаж. Вон японцам как массаж помог…
– Рыбак сразу ожил. Был полуживой и без памяти. Это я тебя схватил, – сказал Маслов, обращаясь к одному из японцев. – Был бы в чувстве, тоже не дался бы! Вот видишь… Вот так, брат! Тебя крести, а ты – пусти!.. Ну, как там? – спросил матрос, обращаясь к снимавшему шлем водолазу.
– Течи сильные… Пробоины…
– Мы с места на место таскаем машины и налегаем изо всех сил.
– Ну, ребята, слава Богу, кажется, все прекратилось! – Маслов перекрестился.
Матросы стали креститься, потом обнимали друг друга. Появился Букреев. За ним кузнец и толпа матросов. Все кинулись целовать друг друга. Спасенные японцы тоже стали обнимать и целовать матросов. Но матросы перехватывали тревожные взгляды, которые они бросали на берег.
– Вода пошла в бухту, – сказал кузнец.
– А была как вулкан. Пыхнет – и сгоришь. Не знаю, зачем идти к ним просить о трактате. Бог их от нас отгородил. Так бы пусть и жили.
– Дайте ему, ребята, старую рубаху шерстяную, и он согреется.
– Может, и у нас трясло?
– Нет, у нас место надежней и земля плодородная. Сейчас снег идет и мороз и воздух здоровый.
– Вот видишь, они тоже люди добрые.
– Что же доброго, когда человек спастись не захотел. Ему кинули веревки, а он не взял. Это уж последнее дело.
– Земля коварная, и люди такие же.
– А славный был парнюга, – сказал Сизов. – Провел себе рукой по горлу, мол, не старайся, они мне все равно отрубят голову. И пропал!
– Надо будет, они и тебе так же скажут. Это им мало важности.
– Как же! У них шпицрутенов нет.
– На молитву становись!..
На палубе густыми рядами строились матросы. Под стук помп отец Василий в облачении стал читать молитвы.
"Да, это плывет наш киль, – думал Алексей Николаевич. – Неужели погибнет наше судно?!"
Алексей Николаевич потрясен до глубины души и забыть не может, как люди всей массой, не дожидаясь команд капитана и Путятина, кидались делать все возможное, повсюду натягивали леера, так что при любом положении судна можно было передвигаться в любом направлении, чтобы спасти корабль. Никто не выказал страха или слабости, из шестисот человек ни один не упал за борт, все старались помогать японцам, и многие при этом рисковали жизнью. Адмирал разговаривает с ними запросто и серьезно, как бы не делая разницы между нижними чинами и офицерами. Путятин сам переменился, в нем не было и тени английского воспитания.
Судно стояло на мели, и под пробитые борта матросы, споря с адмиралом и Лесовским, старались как удобней с помощью водолазов продернуть смоленые тросы и подвести стяженные пластыри из нескольких слоев парусины.
Василий думал, что японцам еще хуже, чем нам.
– У японцев землю смыло на полях. Как теперь сажать на камне? – сказал он, сменяясь у рычага помпы.
– Рис, он на воде растет, – ответил кто-то.
– Да под водой-то должна быть земля? Рис не морская водоросль, – сказал Сизов. – Морскую капусту и ту надсадишься, пока отдерешь.
– Женщина на военном судне приносит несчастье, – заметил Елкин.
– Куда уж больше! – отвечал Путятин. – А вы что, Елкин, хотите свезти ее на берег?
– Да… Я бы мог…
Путятин посмотрел на белокурого и румяного поручика, который совсем не производил впечатления зараженного предрассудками ретрограда. Взор адмирала стал опять таинственным и загадочным, который так нравился японцам, считавшим его настоящим северным ро-эбису.
– Вам придется делать промеры заново, глубины изменились, и дно теперь совершенно другое…
– Да, да… Видимо… Я так полагаю.
Адмирал с Посьетом, Гошкевичем и Пещуровым съехали на берег.
* * *
Всю ночь стучали помпы, откачивая воду. Под утро опять были толчки. Опять по трапам подымались босые, разбуженные свистками, угрюмые матросы.
Глава 15
КОГА КИНИДЗИРО
Путятин полагал, что надо прямо попросить Кавадзи и Тсутсуя показать текст американо-японского договора. Надо получить его вполне легально и как можно скорей.
Конечно, потомки могли упрекнуть адмирала, что, начиная русско-японские отношения и заключая договор двух государств, он наделал ошибок. Что верно, то верно. Евфимий Васильевич полагал, что Бог его простит. Да что потомки! Невельской не так молод, чтобы годиться в потомки, а он зло твердит об этом, хуже всякого японца.
"Я и сам это все знаю! – полагал Путятин. – Свои грехи дай Бог отмолить!"
Путятин убрал с Южного Сахалина крепость. Японцам предоставлена возможность приходить туда ловить рыбу и эксплуатировать айнов. Нет возражений против этого. А что же они? Японцы явно переменили политику, тянут и упираются. А ведь дали обещание в Нагасаки, что при следующей встрече заключат договор с Россией. В чем же дело?
"Ждать невозможно, идет война. Надо спешить, обсуждение статей договора идет, да все как-то плохо движется. Была бы у нас копия договора да показать бы им это, приводя точный его текст при всяком случае, и тут же выложить обязательство, данное мне в Нагасаки, то куда бы скорее все двинулось. Проще было бы действовать! В основе формально, конечно, но верно. А мы только грозимся и уверяем, что у нас есть копия договора, да мы, мол, не хотим сами к ней обращаться, ее с собой не берем!"
А в Нагасаки уж пришла эскадра Стирлинга из Гонконга. На основании американского договора они-то и заключат с Японией свой договор, введут свой флот в те же гавани, что открыты американцам, и превратят Японию в базу снабжения и стоянки английского флота. Они уже объявляют японцам, что ищут нас, чтобы уничтожить. На Амуре твердят, что они в конце концов вообще настроят японцев против русских и России.
Неужели Невельской прав, утверждая, что для справедливого договора нужны сила и сильные позиции, таково время, а на одном корабле никто посла всерьез не примет. В пору захвата чужих земель и грабежей во всем мире сильные державы не будут считаться иначе с нами и еще навяжут, мол, свою волю японцам. Помимо того, Сахалин – остров, прикрывающий вход в Амур и всю нашу страну! А чем мы можем действовать на Сахалине? Гуманным отношением к туземцам в противоположность свирепости европейцев и самих японцев, которые официально объявляют о своем праве эксплуатировать айнов до полного их уничтожения. "Чем же, – говорил он, – их позиция справедливей?"
У Путятина голова разламывалась. И как ни кидал, а выход скорый мог быть один – ссылка на данное в Нагасаки обязательство и на договор. Пользуясь тем, что война, они будут бесконечно тянуть. Видно, и гордость их уязвлена.
Посьет пытается тайком достать текст договора за вознаграждение у самих японцев через Шиллинга. Адмирал полагает, что окольные пути не для него. Проще и скорей действовать прямо. "Обходы и околичности – не мое дело!"
При последней встрече на "Диане", в канун землетрясения, Путятин заметил, как довольны послы угощениями, почестями, подарками и даренными им фотографиями их самих, которые за эти дни сделал Можайский, обходя храмы-гостиницы и снимая послов поодиночке. Адмирал выбрал время, обратился к Кавадзи и Тсутсую и попросил дать ему прочесть текст заключенного договора. Кавадзи не зря носил одежду, застегнутую, как у смертника. Вино, приемы, музыка и торжества не расслабляли его. Но и лгать он тоже не желал. Он сделал вид, что не обратил внимания на вопрос. Путятин через некоторое время повторил свою просьбу, снова обращаясь к нему и Тсутсую, но и Старик сделал вид, что ничего не понял, или не слышит, или не хочет отвечать.
Ученый Кога Кинидзиро был возмущен до глубины души. На другой день во Временном Управлении, когда началось обсуждение событий, он сказал:
– Русские хотят решить три дела: открытие портов, торговля и границы. Саэмон но джо хочет скрыть договор с американцами. Хочет скрыть в тайне договор и поставить пределы в отношениях с русскими. Если знать современное положение и быстроту обмена сведениями между западными странами, то можно понять, что это невозможно скрыть. И нет никакого смысла.
Кога вообще полагал, что протяжки и сопротивления бесполезны. Страну придется открывать. Это и мнение Хаяси. И его тоже. Все Управление Наук стоит за открытие страны, и только чиновники бакуфу упираются. Когда надо было выселить Исава из квартиры, то Каку понял, что это надо сделать. А в большем масштабе он этого не понимает. Кога сам сказал, что ненавидит эбису всей душой. Но не стыдится сказать, что поэтому им надо уступать и открывать страну.
– Мы не имеем современных средств для сопротивления эбису, придется лучше сделать это самим, чем подчиниться насилию, как с Перри. Только поэтому заключили договор с ним так быстро. Россия сейчас пришла к нам без силы и разговаривает вежливо. Но разве мы не видели вчера, как они упражнялись с пушками? Разве не говорил нам Можайский, что у русского императора есть сто тысяч гвардейцев в Петербурге и все ростом выше, чем сам Можайский? Это, конечно, не главное. Но Россия, гордая своей силой, она будет оскорблена, и потом, после войны, это вызовет ссору с ней. А нам совершенно не нужны ссоры с Россией! Все знают, что еще рано говорить, что она победит, но уже поздно ждать, что победят англичане. Зачем же скрывать: будет еще хуже! Это очень близоруко – так на все смотреть.
Кавадзи слушал ученого с глубоким вниманием, вежливо кивая головой.
Ночью Кога спал плохо. Утром, выйдя во двор храма, ученый посмотрел на море. Изогнутое вдоль мыса и сужавшееся к горизонту, оно легло ровным розовым телом в форме свежезажаренной свиной ноги, которую давно хотелось бы попробовать. Но – единомышленник – здешний бугё, с которым Кога состоит в одной партии против Кавадзи, держал знатное посольство впроголодь.
Час Змеи, когда Кога вернулся под крышу. Горячий рис вкусно ударил в нос паром, едва сняли крышку. Кога взял палочку. Вдруг все затряслось от сильного толчка, затрещала балка над головой, и с крыши на террасу, как по желобу, скатилось несколько черепиц.
Кога и все его приближенные стремглав кинулись в сад, прыгая через окна и двери. Снова загудело под землей, как прокатился гром под ногами. Дома закачались, как корабли на волне. Жители города, неся на руках детей, молча поспешили вверх, на полянку под скалами возле храма, туда, где стоял побледневший Кога со своими приближенными. Он подумал, что еще никогда не приходилось показываться перед простым народом в таком затрапезном халатишке, в котором и ешь и сочиняешь стихи, иногда и пальцы вытрешь о него.
Кога, видя, что больше нет толчков, возвратился в храм. Самураи затаптывали угли из развалившейся печки.
Снова все задрожало еще сильней. Лопнула крыша храма и провисла, в пролом, как в воронку, прямо в комнату рухнул поток битой черепицы и осколков, дребезжа, как град по водосточной бамбуковой трубе, как скорлупа, разлетелась каменная стена храма, осела и повалилась, открывая вид на город. Камни падали вниз, в горный поток под укрепленный обрыв. Сверху прокатились огромные камни, отколовшиеся от скалы.
По городу стелился сплошной дым, сквозь него пробивались языки пламени. Доски и солома валились там на очаги, и вся эта осенняя сушь вспыхивала как порох.
В храм вбежал мальчик, поклонился и громко сказал:
– Идет цунами!
Люди по улицам бежали молча, сплошным потоком.
– Что случилось? Цунами? Идет цунами? – спрашивал Кога у какого-то старика, несшего на руках двух девочек.
Тот пробежал, не отвечая. Никто не отвечал. Внезапный ветер разгонял пламя пожаров, от города понесся дым, слышался треск сухого дерева. Каменные фонари развалились и лежали у храма, каменный мостик через пруд в саду лопнул и разломился надвое.
– Такого сильного землетрясения еще никогда не было, – дрожа, сказал священник, хозяин храма.
Кога попросил его сходить на берег посмотреть, действительно ли идет цунами.
– Вода на море, мне кажется, совершенно спокойна.
– Это толчки высокие, вертикальные, – отвечал хозяин храма, не двигаясь с места.
Наиболее удалые молодцы всматривались вниз в воду, стоя прямо на обложенном камнем берегу или на бортах своих лодок. Кога знал, что они смотрят, не пришла ли рыба нумазу; если идет цунами, то рыба нумазу сразу появляется у берегов, шумит и прыгает. Лодки на поверхности бухты спешили к выходу в океан.
– Никакого цунами нет, люди боятся пожара, – сказал один из самураев.
"Однако никакого признака цунами нет!" – подумал Кога.
Вдруг он увидел, как на соседний холм из храма выпрыгнул Кавадзи. Он очень сильный, привыкший к упражнениям с мечом. Один из его самураев зацепился за террасу и упал, но сразу поднялся, и все они быстро пошли в гору. Накамура Тамея со слугами вытаскивал из храма какие-то вещи. Кавадзи, как горный тигр, стал быстро прыгать со скалы на скалу. Лодки на поверхности бухты заплясали. В город ворвалась волна.
Кога подхватил халат, скинул туфли и босиком что было силы пустился прочь от города. Он бежал так быстро, как давно уже не бегал. Вся толпа его подчиненных мчалась за ним. У подножия горы Дайандзисан служащие подхватили его с боков и сзади и понесли. Он уже был между скал. Колючие кустарники изорвали в кровь его руки и лодыжки.