Алексей Николаевич в халате после купания возвращался к гостинице в сопровождении слуги. Встречать его на крыльцо вывалилась целая толпа японцев. Шиллинг уже объяснил всем, что от адмирала прибыл лейтенант Сибирцев. Офицеров пригласили в большую комнату, которая называлась "краб".
Хозяин гостиницы принес и поставил перед Алексеем Николаевичем лакированный столик, фарфоровые чашки, чай, горячий суп и живого рака на блюде.
Хори сказал, что купец, с которым вчера познакомился Шиллинг, прислал в подарок свинью и своего повара для услуг.
– Я велел зарезать свинью.
Переводчик был в ударе, чувствуя, что сделка заключена и все идет на лад и его ожидает большое будущее.
Попозже подали еще не виданные в Японии офицерами угощения. Тут были и лучшая рыба, и свинина со всевозможными соусами, и какое-то особенное, вкусное сакэ.
Сам купец – добродушный сухой человек с вечной улыбкой – явился в разгар пира. Хори не утаил, что этот торговец держит дело на паях с князем Мурагаки, и добавил, что некоторые князья вообще в долгу у торгашей.
Потом появилось печенье из водорослей, похожее на тонкие малахитовые плитки.
– По сведениям, доставленным адмиралу японскими уполномоченными, – стал объяснять Алексей Николаевич, – на противоположном побережье полуострова есть пригодная для стоянки кораблей глубокая бухта, в которой возможно провести ремонт. На окрестных горах корабельные леса.
Полицейский офицер затряс головой от изумления.
– Да… да… да… – приговаривал купец, вслушиваясь в перевод.
Потом Алексей говорил, что уезжать ему отсюда не хочется, он очень благодарен, но спешит. Вместе с Шиллингом и японцами прошлись по опустевшему курорту.
– А что же, если тут бывали князья, то, верно, и с женами, и с дочками? – спросил Сибирцев.
– Тут было раньше очень красиво, – ответил Хори, – были такие красивые публичные дома, и сюда привозили красивых публичных… ну… барышень… они всегда были к услугам даймио и самураев. Вот посмотрите, какой красивый магазин, где были эти красавицы.
– А где же они теперь? – невольно спросил Сибирцев.
– Теперь этого товара нет… И магазины закрыты, – хихикая, повторил свою шутку Татноскэ.
– Но где же товар? – спросил захмелевший Алексей по-английски. – Они, верно, где-то поблизости?
Татноскэ смутился. Это уже была государственная тайна. Рядом за горами шла главная дорога в Японии из Эдо, столицы сиогуна, в Киото – столицу императора. По этой дороге, которая называется Токайдо, очень красивые гостиницы на всех станциях, и кое-где есть образцовые и опрятные публичные дома, довольно дорогие. Дорога идет по красивейшим местам. Но все это не для иностранцев. И об этой дороге Татноскэ не имеет права им рассказывать. Туда и вывезли юных красавиц проституток, чтобы не оставлять их без дела, а хозяев без доходов. Туда же уехали все гейши. Одна осталась, с которой вчера познакомился барон Шиллинг, но она уже не молодая. Хотя иностранцам запрещены сношения с японскими женщинами, но исключения бывают. Водили же Головнина, и он очень доволен остался. Американцы соблазнили симодских девиц шерстяными отрезами, а полицию подарками.
– Иностранцу неудобно было предлагать такую немолодую женщину. Но она хорошо играла и пела. Ро-эбису очень понравилось! – сказал Татноскэ своему спутнику, полицейскому офицеру.
– А что в Симода? – спросил барон, когда закончилась прекрасная романтика и началась скука обратного плавания вдоль известного побережья, которое обоими офицерами нанесено на карту.
– Все такая же суета. Хоронят погибших. Земля каменистая, глубоко зарыть не могут, запах разлагающихся трупов стоит на улицах, – мысленно возвращаясь к ужасному "противостоянию" дипломатов, сказал Алексей Николаевич. Всего несколько часов отдохнул он среди гостеприимных людей Атами.
– А как тебе понравилось побережье?
– Мы спешили вчера весь день так, что я почти ничего не видел. Вчера хотели идти при луне, но выбились из сил и остановились у какого-то рыбака. Общий вид – чудо. Чем-то напоминает побережье Кавказа, где я год крейсировал на корвете.
– Я никогда не был на Черном море.
После того как, сидя в ванной, Алексей увидел хорошенькую почтительную японку, какое ему дело до пейзажей! Все это могло иметь значение, если бы воспринималось сквозь высокое и благородное чувство.
– Растительность, кажется, похожа, – нехотя добавил он. – Тут нет снеговых гор вдали, но побережье живописнее и живее.
– Как подумаешь, сколько труда вложено здесь человеком, глядя на эти террасы с апельсиновыми рощами и рисовыми полями! А что же там?
– Привозят товары из Турции. Режутся все друг с другом. Говорят, со временем там будет рай земной.
– Русскому народу опять придется всему обучать и создавать заново, – сказал барон. – А что же у нас на фрегате?
– Идет своз тяжестей. Все переборки кают сняты. Орудия все на берегу… жаль… Очень скучно. Вся отрада, если выберешься в командировку. Но Япония надоедать начинает. Все одно и то же! Из столицы прислали денег и две баржи с рисом для населения. Рабочих пригнали в помощь пострадавшим для восстановления жилищ. А это оказались не рабочие, а какие-то подонки городские, гольтепа, продувные бестии. А губернатор не соглашается принять от нас помощь. И вот что получилось! По ночам японцы казнят преступников… А сыты ли вы были в своем походе?
– Да, я уже привык к японской кухне.
– Рыба и раки. Я тоже люблю их кушанья. А жаль было уезжать из Атами. Приедем ли мы еще когда-нибудь? Когда тут все будет в порядке?
– Может быть, в будущем, когда Япония откроется и курорт Атами станет знаменит на весь мир?
– Невельской говорит, что у него в Приамурье тоже и горячие источники, и грязи, и воды, а на юге края роскошные морские купания.
Шли под скалами на японской лодке. Ветер дугой выгибал четырехугольный парус со знаком на полотнище.
– А где, по-вашему, интересней женщины? – спросил Алексей.
– Женщины? – встрепенулся барон и слегка разрумянился.
Старик полицейский, сидя на корме, долго что-то говорил переводчику.
Вечером, когда остановились на ночлег, Татноскэ объяснил офицерам, что мецке первый раз в жизни видел, что целуются мужчины, и очень удивлен. Татноскэ пояснил, что у японцев это не принято. И даже нет слова "целоваться".
– А что же говорят в таких случаях, когда целуются с женщинами?
– Это… у нас говорят… "сосать губы", и больше ничего… И мужчины между собой никогда так не делают, – сказал по-голландски переводчик.
– Как это по-японски? – спросил Алексей Николаевич.
Он записал ответ переводчика.
Глава 18
ПЕРЕГОВОРЫ В ХРАМЕ ГЁКУСЭНДИ
Эпоха Эдо – пора процветания и наслаждений. Общество в столице непрерывно развлекается. Границы страны недоступны для варваров, и это главное условие вечного праздника аристократов и равновесия сословий. Народ, добывающий рис, пребывает в совершенном повиновении. Восстания крестьян подавляются быстро и беспощадно.
Крестьянская душа оценивается по стоимости риса, потребного для ее прокормления. Величие и богатство князей исчисляются не числом крестьянских душ, а весом риса, идущего на прокорм подданных всех рангов, воинов и прислужников. Жалованье самураев и заработки чиновников исчисляются рисом. Даже степень силы власти и богатства самого сиогуна известна по количеству риса, расходуемого на содержание аппарата власти и войск. Это, конечно, тайна, которую, однако, многие знают. Очень бюрократически и вульгарно судить так обо всех, от мала до велика, но так принято, что поделаешь! Плата за государственную службу тоже исчисляется рисом, точнее – соломенными мешками с рисом. Рыба, водка, специи и морская снедь – особая стать, на нее и счет особый, и цена, и каждый, сообразно с положением, добывает их по-своему.
За последнее время появились очень невидные, но сильные и влиятельные личности, по закону считающиеся совершенно бесправными и презираемыми торговцами или просто скромными крестьянами, рыбаками. Есть среди них без фамилий люди.
Князь Мурагаки Авадзи но ками, представляющий правительству картину состояния японских интересов в айнском народе на севере, изучающий там географию, этнографию, политику и мореплавание, одновременно процветает и на юге, и в столице, и по службе, и в командировках. Но не потому, что получает мешки с рисом за службу правительству, и не потому, что все хозяйство посольства у него на руках. Он принимает участие в торговле с купцами, и дела его многообразны.
Недовольные положением в стране, образованные молодые люди, получавшие сведения об европейских науках, до сих пор уничтожались, если их знания не служили процветанию высшего общества и если их подозревали в шатании основ. Не менее строго обходились с мрачными крамольниками из старых князей.
Изнеженные дети высших чиновников становились похожими на изнеженных и ослабленных детей вельмож. Это заботит Саэмона но джо. Привычка общества к праздности и удовольствиям перенималась в семьях тех высших чиновников, которые, выйдя не из родовой знати, оставались всю жизнь при правительстве и считались охранителями общества.
Но такие чиновники, как управитель финансов государства и глава его пограничной охраны Кавадзи Саэмон но джо, как высший из высших охранителей безопасности Матсумото Чуробэ, держали себя в состоянии вечной готовности и напряжения, а народ – в повиновении. Они решали дела государства, думая за своих повелителей.
Но и они умеют пожить в свое удовольствие. И эти чиновники, составлявшие как бы фундамент государственной власти, усваивали манеры поведения аристократов и при случае не отказывали себе в удовольствиях после тяжких трудов.
Эдоским вельможам в таком глухом, да к тому же еще и разрушенном захолустье, как Симода, дни напролет приходилось требовать с людей, учить их, заставлять, и наказывать, и все время работать!
Но на досуге в храме, где жили Старик и Каку, как за его спиной с ласковой иронией называли министра финансов Кавадзи, составлялось приятное общество серьезных людей, любивших повеселиться. Присутствие умных и значительных, но находившихся в подчинении у послов второстепенных чиновников, объединявшихся дружественно и по долгу служебной подчиненности, сидя на татами из рисовой соломы вокруг столпов общества, готовых живо отозваться на каждую их шутку и острое слово, придавало этим вечерним времяпрепровождениям пожилых и почтенных людей особенную прелесть. Разница в положении все время чувствовалась. Всегда был фон, на котором видишь свою значительность, и этот далеко не провинциальный, а самый богатый столичный фон, как богатые дорогие ширмы из шелкового золота, всегда путешествовал с чиновниками из замка Эдо и ярко выделял значительность их власти и ума.
Одно из удовольствий посидеть вот так, вечером, в свободной неофициальной позе, не втягивая дисциплинированно поджатые под себя ноги и не выпрямляясь, и посмеяться над кем-нибудь. Настроение у всех отличное, и каждый имеет возможность выделиться и стремится понравиться высшим чиновникам. Ведь Тсутсую Хизен но ками и Саэмону но джо высочайше пожалованы отрезы узорчатой материи на парадное платье, обоим губернаторам Симода, а также главному мецке и заведующему бумагами, картами и церемониями посольства то же самое. Узорчатую материю еще никто не видел, но о ней писано в сообщении главы правительства.
Кавадзи в тот же день записал в своем дневнике: "Мы хорошо провели время!"
В Эдо также произошло землетрясение. Но у всех чиновников делегации для приема русских дома все благополучно.
После страшной катастрофы, когда вокруг все разрушено и когда погибло столько людей, даже маленькие исправления очень радуют. Приведен в порядок водопровод. Вода по бамбуковым трубам поступает из горной речки прямо во дворы, в пруды, на кухни и в деревянные ванны при квартирах в храмах. Саэмон но джо опять может теперь каждый вечер принимать ванну. Заберешься в бочку с горячей водой, и заботы сразу вылетят из головы. Вылезешь и, рассматривая свое тело, видишь, что ссадины и царапины, полученные во время бегства в горы, зажили, коросты, напоминающие о страшном дне, отпадают.
Когда вот так посмеешься вечером, то наутро становишься серьезнее и чувствуешь, что вчерашний день прошел не зря.
Оживляющая фраза "мы хорошо время провели" крутится в голове.
… Город понемногу приводился в порядок, но хороших кушаний нет, их негде здесь готовить, даже такие высшие чиновники, как Старик и Каку, живут впроголодь. По вечерам общий веселый разговор опять заглушает все противоречия.
– На их корабль невозможно смотреть без смеха, – восклицает Уэкава Деничиро, – он весь в пластырях и заплатах! Он уткнулся в мель! Кажется, что на нем платье, как на старой нищенке!
Уэкава Деничиро, отважный смельчак, ездивший с самим Мурагаки на Карафуто.
– Как старая бабушка!
Все засмеялись.
Как быстро "Диана" перестала быть грозной плавучей крепостью. На официальных встречах об этом упоминается с болью и с сожалением. Но ведь на самом-то деле это очень смешно! Им теперь пришлось освободиться от тяжестей, прежде чем идти на своих заплатах в море! Пойдут в Хэда! Нашли место для них наконец!
– Тяжести! Их пушки теперь им мешают! Кто бы мог подумать!
Компания снова разражалась хохотом.
Кавадзи полагает, что все это хорошо. Пусть простой народ увидит бессилие варваров и посмотрит, как иностранный корабль разоружился. Путятин как бы сдается. И по всякой малости он обращается с просьбой, присылая на берег своих капитанов. Прибыли деньги и рис для пострадавших. И сразу русские узнали. И конечно, прислали заявления с просьбой о выдаче им продовольствия. Их велено включить в список Эдо, взять на обеспечение государства. Как чиновников. Говорили и об этом. И опять смеялись.
Эбису всех западных народов даже не всегда умеют отличать молодых современных мужчин от женщин. Молодые мужчины гибки, тонки, в локонах и с талией, в таких же изящных туфлях, с таким же изяществом движений, и так же выгибаются, и так же пылки их лица. Это просто очень смешно, как об этом рассуждали Посьет и Можайский. Только по двум саблям у пояса, как им кажется, можно отличить некоторых знатных рыцарей. Где они только это все видели!
Сегодня, в свободное время, Кавадзи в одиночестве бродил по лесу и, глядя себе под ноги, на шелестящие желтые листья, сочинял ваку. Тут были и "восемь пальцев", и огромные листья тунга, листья узорчатые, перистые, сердцевидные, двойные с глубоким разрезом и без разреза, все усохшие до восковой желтизны, как погибшее общество аристократических франтов. Когда-нибудь и он, всесильный труженик, бугё финансов и глава береговой охраны, станет таким же сухим листом.
Но надо и похохотать. Это вооружает, полезно перед схваткой. Русские эбису свезли на берег свои тяжелые орудия. Их подымали на талях и опускали в японские баржи, на которых прежде с полуострова Идзу доставлялся в столицу коричневый камень для постройки замков. Из такого камня сложен замок Верхнего Господина.
Еще недавно так страшно смотревшие из узких четырехугольных окон корабля на город чугунные пушки перетаскивались матросами и укладывались, как бревна, на площадке у пристани.
– Все они выглядят старше своих лет. Даже шестнадцатилетний мальчик, который служит у Посьета, похож на старика с седыми волосами.
– Все лица старческие. Мир бледных призраков.
Высмеяли и Можайского.
– Первый раз, когда он явился ко мне, – сказал Кавадзи, – то стал нахально требовать, чтобы я ему позировал и разрешил нарисовать себя. Я подумал – какой отвратительный варвар!
Все согласились с мнением Кавадзи.
– Хай! Хай! Хай! – с придыханиями, тихо поддакивал почтительный круг чиновников.
Но в глубине души всем, как и самому могущественному Каку, очень приятны были домогательства Можайского. На серебряной пластинке его "прибора, отражающего натуру" получались замечательные изображения человеческих лиц. Какой это замечательный подарок будет, если привезешь такую штуку домой и покажешь в семье.
– Он даже все рябинки отпечатывает! – сказал Кавадзи. – Ничего не скроешь!
И на этот раз все захохотали не над Можайским. Смеялся Уэкава Денигиро. Это его рябинки на лице изобразила серебряная пластинка из черного ящика Александра Можайского.
– На вид он богатырь… Какие руки! Рост шесть сяку с четвертью. А занимается… рисованием! – подхватил Деничиро.
– Их корабль – раненый дракон. На мели!
– А сам Путятин!
– А Посьет с кривой шеей. Он, видите ли, не может держать голову прямо! Он простудился! Как слабая женщина!
Пришел опоздавший чиновник и сразу завладел вниманием общества. Он доложил, что два ро-эбису были в Атами, хотели бы пойти к девицам тайком от своего адмирала, но очень всего боялись.
– Им ничего не удалось!
Все долго хохотали.
– Молодые люди хорошие должны не об этом думать, а соблюдать дисциплину, – сказал Тсутсуй.
"О чем же русские говорят в этот вечер? – думал Кавадзи, укладываясь на удобную мягкую постель под футоном, край которого прикреплен к жаровне с горячим пеплом. – Переводчики Хори Татноскэ и Мориама Эйноскэ, часто остававшиеся по долгу службы на "Диане", свидетельствовали, что русские в своем обществе точно так же высмеивают японцев. Их шутки, конечно, могут быть очень злыми и меткими. Что же делать! В чем бы я мог показаться им смешным? Они высмеивают изнеженность японцев. Но я хожу пешком сотни ри, когда отправляюсь по делам, а носильщики несут мое пустое каго, конечно, я не могу совсем от него отказаться. Высмеивают поклоны и вежливость, с которой японцы излагают даже неприятное для эбису. А сами стараются потом подражать японцам, но только делают это неумело, как варвары.
Даже сам Путятин не умеет говорить как следует. О чем-нибудь начинает, потом перескочит на другое, потом вдруг похвастается силой и величием своей империи, то вдруг вспомнит еще что-нибудь, о чем упустил сказать при прошлых встречах и что мы тогда сразу заметили, но ничего не сказали, а он вспомнил только через несколько дней. Или назавтра.
Как бы ни были изнежены наши молодые вельможи, но и они, рассуждая про свои наряды или стремясь к наслаждениям, остаются последовательны. Они воспитаны, обучены искусству сабельных боев и всегда помнят, как надо поступать, чтобы нести ответственность".
Бывает, конечно, что и в голове Кавадзи вдруг мелькнет что-то совершенно не относящееся к делу, или прорвется новая мысль, словно залетевшая волшебная птица, или явится новое понимание чего-то до сих пор неизвестного, казалось бы.
В горизонтальных и вертикальных линиях схем и в столбцах иероглифов, которыми мыслит государственный чиновник, в свое время и в своем месте он даст обозначение и этой волшебной птице.
Их корабль – раненый дракон. Как это смешно и жалко. И теперь со всякой просьбой лезут. Так надоели. Скорей бы они ушли. Дракон бессилен… И вдруг вспомнилась классическая пословица: "Дракон на мелком месте смешон даже ракушкам". Кавадзи насторожился.