Я бродил по пустым комнатам, входил в спальню Клары и искал в ее шкафу и комоде что-нибудь, что она носила, чтобы вдохнуть ее запах, запах свежести и чистоты, хотя бы на мгновение. Я ложился на ее постель, гладил предметы, которые она оставила на зеркале, и чувствовал себя глубоко опустошенным.
Во всем, что произошло, виноват был Педро Терсеро Гарсиа. Из-за него Бланка отдалилась от меня, из-за него я спорил с Кларой, из-за него уехал из имения Педро Сегундо, из-за него арендаторы смотрели на меня с подозрением и шушукались за моей спиной. Он всегда был мятежником, и я давно должен был прогнать его взашей. Я не делал этого из уважения к его отцу и его деду, а в результате этот сопливый подонок отнял у меня то, что я больше всего любил в этом мире. Я пошел в поселок и подкупил карабинеров, чтобы они помогли мне найти его. Я приказал не держать его в заключении, а передать мне без лишнего шума. В баре, в парикмахерской, в клубе и в "Фаролито Рохо" я объявил во всеуслышание о вознаграждении тому, кто выдаст мне этого парня.
- Будьте осторожны, патрон. Не вершите правосудие своими руками, ведь все очень переменилось со времен братьев Санчес, - предупреждали меня. Но я не хотел никого слушать. Что сделало бы правосудие в этом случае? Ничего.
Прошло примерно две недели без всяких известий. Я объезжал имение, заглядывал в соседние, шпионил за арендаторами. Я был убежден, что они прячут парня. Я увеличил вознаграждение и пригрозил карабинерам, что заставлю уволить их как не справившихся со своим делом, но все было напрасно. С каждым часом рос во мне гнев. Я начал пить, как никогда этого не делал, даже когда жил холостяком. Стал плохо спать и снова видел во сне Розу. Как-то ночью мне приснилось, что я бью ее, как Клару, и что ее зубы тоже катятся по полу, я с криком проснулся, но я был один, и никто меня не слышал. Я был так угнетен, что перестал бриться, не менял белье, думаю, что даже не мылся. Еда казалась мне горькой, я чувствовал привкус желчи во рту. Я разбил суставы, колошматя кулаками по стенам, и загнал лошадь, скача галопом, чтобы унять ярость, которая пожирала мое нутро. В эти дни никто не подходил ко мне, слуги подавали мне еду, дрожа от страха, что приводило меня в еще большее раздражение.
Однажды в коридоре я курил сигару перед сиестой, когда ко мне подошел смуглый мальчик и молча стал, как вкопанный. Его звали Эстебан Гарсиа. Это был мой внук, но я не знал этого, и только теперь в силу ужасных обстоятельств, случившихся по его вине, я узнал о родстве, которое нас объединяет. Он был и внуком Панчи Гарсиа, сестры Педро Сегундо, которую, по правде говоря, я не помню.
- Что ты хочешь, молокосос? - спросил я мальчика.
- Я знаю, где Педро Терсеро Гарсиа, - ответил он.
Я так резко вскочил, что опрокинул плетеное кресло, на котором сидел, схватил мальчишку за плечи и встряхнул его.
- Где? Где этот проклятый? - закричал я.
- А вы дадите мне вознаграждение, хозяин? - пролепетал испугавшийся волчонок.
- Ты его получишь! Но сперва я хочу убедиться, что ты не врешь. Пошли, отведи меня туда, где прячется этот негодяй!
Я сходил за ружьем, и мы отправились. Мальчик сказал мне, что нужно ехать на лошади, потому что Педро Терсеро скрывается на лесопилке Лебус, в нескольких милях от Лас Трес Мариас. Как мне не пришло в голову, что он там? Это прекрасное потайное место. В это время года немецкая лесопилка закрыта, да и отстоит далеко от всех дорог.
- Как ты узнал, что Педро Терсеро там?
- Все знают, хозяин, кроме вас, - ответил он. Мы поехали рысью, потому что по этой земле нельзя быстро мчаться. Лесопилка клином врезается в склон горы, там трудно погонять лошадей. Силясь взобраться по склону, лошади выбивают копытами искры из камней. Думаю, стук копыт был единственным звуком, что раздавался тем душным и тихим днем. Когда мы въехали в лесную чащу, все вокруг изменилось, похолодало, потому что деревья возвышались тесными рядами, не пропуская солнечных лучей. Земля расстилалась мягким красноватым ковром, в котором утопали ноги лошадей. Вот тогда нас окружила тишина. Мальчик ехал впереди, верхом на лошади без седла, сидел точно приклеенный, словно они составляли одно целое, а я ехал позади, мрачный, удерживая сзой гнев. Минутами на меня нападала грусть, она была сильнее злобы, которую я вынашивал в течение стольких дней, сильнее ненависти, которую я питал к Педро Терсеро Гарсиа. Должно быть, прошло часа два, прежде чем показались низкие бараки лесопилки, расположенные полукругом на лесной прогалине. В этом месте запах древесины и сосен был таким сильным, что на какое-то время я отвлекся от цели путешествия. Меня захватил пейзаж, лес, покой. Но эта слабость продолжалась совсем недолго.
- Жди здесь и сторожи лошадей. Не двигайся! - приказал я.
Мальчик взял поводья, а я зашагал, нагибаясь, с ружьем в руках. Я не чувствовал ни своих шестидесяти лет, ни боли в изувеченных костях. Я шел, подстегиваемый желанием отомстить за себя. Над одним из бараков поднимался слабый столб дыма, я увидел лошадь, привязанную к дверям, сообразил, что именно там должен быть Педро Терсеро, в пошел к бараку кружным путем. Зубы стучали от напряжения, я думал, что не стану убивать его сразу одним выстрелом, потому что это было бы слишком быстро, удовольствие мое кончилось бы через минуту, а ведь я так долго ждал, смакуя в воображении тот момент, когда я разорву его на куски. Однако и дать ему возможность убежать я не мог. Он был много моложе меня, и, если бы я не сумел напасть на него внезапно, он бы мог спастись. Рубашка моя пропиталась потом, прилипла к телу, пелена застилала глаза, но я чувствовал себя двадцатилетним и сильным как бык. Я прокрался в барак тихо, на цыпочках, сердце билось как барабан. Я оказался внутри просторного помещения, пол которого был покрыт опилками. Большими штабелями лежала древесина, а машины были покрыты огромными кусками зеленого брезента, оберегавшего их от пыли. Прячась между штабелями досок, я продвигался вперед, как вдруг увидел его. Педро Терсеро Гарсиа лежал на полу, под головой было свернуто одеяло, он спал. Рядом был небольшой очаг с тлеющими углями на камнях и котелок для воды. Я остановился, потрясенный, и мог наблюдать за ним сколько угодно, со всей ненавистью, на какую был способен. Я пытался навсегда запечатлеть в своей памяти это смуглое лицо, с почти детскими чертами, на котором борода казалась приклеенной, не понимая, какого черта увидела моя дочь в этом обыкновенном парне. Ему было лет двадцать пять, но, спящий, он показался мне мальчиком. Я должен был напрячь все свои силы, чтобы сдержать дрожь в руках и лязг зубов. Поднял ружье и сделал два шага вперед. Я был так близко, что мог прострелить ему голову, не целясь, но решил подождать несколько секунд, чтобы пульс пришел в норму. Этот миг нерешительности и погубил меня. Думаю, что привычка прятаться обострила слух Педро Терсеро Гарсиа и инстинкт предупредил его об опасности. В долю секунды он очнулся, не открывая глаз, напряг все свои мускулы, натянул сухожилия и с необыкновенной силой сделал такой прыжок, что единым махом оказался в метре от того места, куда вошла моя пуля. Мне не удалось прицелиться снова, потому что он нагнулся, моих рук ружье, которое далеко отлетело. Помню, что меня охватила паника, когда я оказался безоружным, но я тут же осознал, что он напуган больше, чем я. Мы молча смотрели друг на друга, тяжело дыша, каждый ждал первого движения другого, чтобы прыгнуть. И тогда я увидел топор. Он был так близко, что достаточно было протянуть руку, что я и сделал, недолго думая. Я схватил топор и с диким воплем, который вырвался из самых глубин, я бросился на него, готовый рассечь его сверху донизу одним ударом. Топор блеснул в воздухе и упал на Педро Терсеро Гарсиа. Струя крови брызнула мне в лицо.
В последнее мгновение он поднял руки, чтобы задержать удар, и лезвие топора начисто отсекло ему три пальца правой руки. С трудом я бросился вперед и упал на колени. Он прижал руку к груди и выбежал. Перескакивая по доскам и штабелям, добежал до лошади, вскочил на нее одним прыжком с ужасным криком, прозвучавшим среди тенистых сосен. Позади него тянулся кровавый след.
Я стоял на четвереньках на полу, задыхаясь. Прошло несколько минут, прежде чем я успокоился и понял, что не убил его. Моей первой реакцией было облегчение, потому что, почувствовав горячую кровь, брызнувшую мне в лицо, я внезапно избавился от ненависти и усилием воли пытался вспомнить, почему я хотел убить его, чтобы оправдать ярость, которая захлестывала меня, разрывала грудь, звенела в ушах, застилала глаза. В отчаянии я открыл рот, пытаясь набрать воздух в легкие, и тогда мне удалось подняться, но я начал дрожать, сделал два шага и упал на гору досок, чувствуя головокружение, не в силах восстановить дыхание. Я подумал, что потеряю сознание, сердце прыгало в груди, словно обезумевшая машина. Наверное, прошло много времени, не знаю. Наконец я открыл глаза, поднялся и нашел ружье.
Мальчик Эстебан Гарсиа оказался рядом со мной, он молча смотрел на меня. Он собрал отсеченные пальцы и держал их как пучок окровавленной спаржи. Я не мог удержать рвоту, рот был полон слюны, меня вырвало, я запачкал сапоги, в то время как мальчишка невозмутимо улыбался.
- Выброси это, дерьмовый сопляк! - закричал я, стукнув его по руке.
Пальцы упали на опилки, окрасив их красным.
Я схватил ружье и, покачиваясь, пошел к выходу. Свежий вечерний воздух и ядреный запах сосен бросились мне в лицо, возвращая меня к реальности. Я стал жадно глотать воздух. С большим трудом подошел к лошади, все тело болело, руки онемели. Мальчик шел за мной.
Мы вернулись в Лас Трес Мариас уже в темноте, которая быстро спустилась после захода солнца. Деревья затрудняли шаг, лошади натыкались на камни и кустарник, ветви хлестали нас по пути. Я словно пребывал в другом мире, смущенный и подавленный своим собственным неистовством, благодарный тому, что Педро Терсеро убежал, потому что я был уверен, что упади он на пол, я бы продолжал наносить удары топором, пока не убил бы его, не растерзал, не разорвал на кусочки с той же решимостью, с какой был готов влепить ему пулю в голову.
Я знаю, что говорят обо мне. Говорят, среди прочего, что я убил в своей жизни одного или нескольких человек. Это неправда. Если бы это было так, мне ничего не стоило бы признаться в этом, потому что в моем возрасте об этих вещах уже можно говорить без боязни. Мне немного осталось до конца. Я никогда не убивал человека, ближе всего я был к этому в тот день, когда схватил топор и накинулся на Педро Терсеро Гарсиа.
Мы приехали домой ночью. Я с трудом спешился и направился к террасе. И совершенно забыл о мальчишке, который сопровождал меня, потому что на всем пути он ни разу не открыл рта. Я удивился, почувствовав, что он дергает меня за рукав.
- Вы дадите мне вознаграждение, хозяин? - спросил он.
Я его отшвырнул.
- Нет вознаграждения для предателей, для доносчиков. Да! И я запрещаю тебе рассказывать о том, что произошло. Ты понял меня? - прорычал я.
Я вошел в дом и направился прямо туда, где можно было выпить глоток из бутылки. Коньяк обжег мне глотку и немного разогрел меня. Потом я лег на диван, тяжело дыша. Сердце все еще беспорядочно билось, и кружилась голова. Тыльной стороной ладони я смахнул слезы, катившиеся по щекам.
На улице перед закрытой дверью стоял Эстебан Гарсиа. Как и я, он плакал от злости.
Глава 7
БРАТЬЯ
У приехавших в столицу Клары и Бланки вид был жалкий. Лица распухли, глаза покраснели от слез, а одежда помялась за время долгого путешествия в поезде. Бланка, высокая и статная, была все же слабее, чем мать. Она вздыхала днем и непрерывно рыдала во сне начиная с того самого дня, когда отец избил ее. Но Клара не хотела привыкать к несчастью. Когда они вошли в "великолепный дом на углу", пустой и мрачный, подобный склепу, она решила, что довольно хныканья и жалоб, что настал час сделать жизнь веселой и приятной. Она заставила Бланку помочь ей в поисках новых слуг, а также открыть ставни, снять простыни, покрывавшие мебель, чехлы с люстр, отворить двери, вытрясти пыль и распахнуть окна, чтобы впустить свет и воздух. Этим они и занимались, когда послышался ни с чем не сравнимый запах лесных фиалок, по которому они узнали о визите трех сестер Мора. Они проведали о приезде Клары и Бланки то ли с помощью телепатии, то ли просто из симпатии к ним. Их веселая болтовня, их холодные компрессы и их неподдельное очарование сделали свое дело. Мать с дочерью освободились от телесных ран и душевной боли.
- Нужно будет снова купить птиц, - сказала Клара, увидев через окно пустующие клетки и запущенный сад, где возвышались обнаженные статуи богов Олимпа, кое-где покрытые голубиным пометом.
- Я не понимаю, как вы можете думать о птицах, если у вас не хватает зубов, мама, - заметила Бланка, которая не могла привыкнуть к новому облику матери.
У Клары на все было свое время. Через две недели старые клетки уже были полны птиц, и она заказала себе фарфоровый протез, который держался на своем месте с помощью хитроумного механизма, крепившегося к коренным зубам. Правда, система оказалась такой неудобной, что она предпочитала носить фальшивые зубы на ленточке, одетой на шею. Вставляла их только во время еды и иногда - для общественных собраний. Клара вернула дому жизнь. Она приказала кухарке постоянно поддерживать огонь в печи и готовить еду на самое разнообразное количество гостей. Она-то уж знала, почему так говорила. Через несколько дней стали приходить ее друзья из Красного Креста, спириты, теософы, иглоукалыватели, телепаты, фабриканты дождя, перипатетики, адвентисты седьмого дня, нуждающиеся и бездомные художники - в общем, все, кто обычно составлял ее окружение. Клара царила среди них как маленькая верховная правительница, у которой недоставало зубов, но не доброты и внимания. К этому периоду относятся ее первые серьезные попытки связаться с внеземными существами, и, как она записала, тогда появились первые сомнения по поводу происхождения духовных посланий, которые она получала, наблюдая за маятником или столом о трех ножках. Слышали, как она часто говорила, что, возможно, это были не души усопших, которые блуждали в другом измерении, а существа с других планет, пытавшиеся установить связь с земными созданиями, но, поскольку они состояли из неосязаемой материи, их легко было принять за умерших. Это предположение увлекло Николаса, но не было принято тремя сестрами Мора - они были очень консервативны.
Бланка жила в стороне от этих сомнений. Существа с других планет, по ее мнению, относились к той же области, что и души умерших, и она не могла понять страстное увлечение своей матери непременно различить одних и других. Она была очень занята по дому, потому что Клара отказалась от домашних дел под предлогом того, что у нее никогда не было к этому склонности. "Великолепному дому на углу" требовалось целое войско слуг, чтобы поддерживать чистоту, а свита ее матери обязывала к постоянному надзору за кухней. Одним нужно было готовить каши и зелень, другим - овощи и отварную рыбу, фрукты и кислое молоко для трех сестер Мора и аппетитные мясные блюда, сласти и прочую отраву - для Хайме и Николаса, у которых был неутомимый аппетит. Со временем оба брата пройдут испытание голодом: Хайме из солидарности с бедными, а Николас - чтобы очистить душу. Но в тот период они еще были здоровыми, молодыми и жаждали испытать радости жизни.
Хайме поступил в университет, а Николас все еще искал свою судьбу. У них был доисторический автомобиль. Братья купили его на доходы от продажи серебряных блюд, которые похищали из родительского дома. Автомобиль окрестили "Ковадонга", в память о дедушке и бабушке дель Валье. "Ковадонгу" много раз разбирали и снова собирали с помощью уже других деталей, так что обычно на ходу он держался недолго. Автомобиль срывался с места под шум заржавленного мотора, выплевывая дым и гайки через выхлопную трубу. Братья поделили его, прибегнув к соломонову решению: в четные дни им пользовался Хайме, а в нечетные - Николас.
Клара была счастлива оттого, что находится вместе со своими сыновьями, и стремилась жить с ними в дружбе. Она мало бывала с ними во времена их детства и в стремлении сделать их "настоящими мужчинами" вынуждена была не слишком их нежить. Теперь они стали почти взрослыми, истинными кабальеро, и она хотела доставить себе удовольствие баловать их, как следовало бы делать, когда они были маленькими. Близнецы выросли без ее ласк и привыкли обходиться без них. Клара поняла, что они оба не принадлежат ей. Она не потеряла голову от отчаяния, оставаясь в прежнем добром расположении духа. Приняла юношей такими, какими они стали, и радовалась общению с сыновьями, ничего не прося взамен.
Зато Бланка без конца ворчала, потому что ее братья превращали дом в помойку. За ними по пятам шел беспорядок, ералаш и суматоха. А девушка полнела на глазах и с каждым днем становилась все более вялой и унылой. Хайме обратил внимание на изменившуюся талию сестры и побежал к матери.
- Думаю, что Бланка беременна, мама, - сказал он без обиняков.
- Я это предполагала, - вздохнула Клара.
Бланка ничего не отрицала, и, когда эта новость подтвердилась, Клара записала о ней в дневнике своим круглым каллиграфическим почерком. Николас оторвался от практических занятий по китайскому гороскопу и подсказал, что нужно сообщить отцу, потому что недели через две этого уже нельзя будет скрыть, и все обо всем узнают.
- Я никогда не признаюсь, кто отец! - твердо ответила Бланка.
- Я имею в виду не отца ребенка, а нашего отца, - сказал ей брат. - Папа имеет право узнать новость от нас, прежде чем ему кто-то об этом расскажет.
- Пошлите телеграмму в деревню, - грустно распорядилась Клара, понимая, что когда Эстебан Труэба узнает, что Бланка ждет ребенка, это станет трагедией.
Николас составил послание как истинный специалист по тайнописи, ведь у него в этом был опыт: сочинение стихов для Аманды. Он не хотел, чтобы телеграфистка поселка прочитала телеграмму и пустила бы сплетню: "Пришли инструкции на пустой ленте. Точка". Как и телеграфистка, Эстебан Труэба не смог расшифровать телеграмму и вынужден был позвонить домой в столицу. Давать разъяснения пришлось Хайме, и он добавил, что беременность имеет немалый срок и думать о каких-либо решительных мерах невозможно. По другую сторону провода воцарилось продолжительное и мрачное молчание, а затем отец повесил трубку. В Лас Трес Мариас Эстебан Труэба, мертвенно бледный от возмущения и бешенства, схватил трость и разбил телефон во второй раз. Никогда раньше ему не приходило в голову, что его дочь могла бы совершить столь ужасную ошибку. Поскольку он знал, кто отец ребенка, ему было достаточно секунды, чтобы раскаяться в том, что он не пустил пулю тому в затылок, когда представилась такая возможность. Он был уверен, что скандал произошел бы и в случае рождения внебрачного ребенка, и в случае замужества его дочери с сыном крестьянина: общество подвергло бы ее остракизму при любых обстоятельствах.