Так они разговаривали с Кларой. Бабушка была для Альбы самым значительным человеком в доме и более всех оказала влияние на ее жизнь. Клара являлась мотором, который приводил в движение и заставлял действовать этот волшебный мир, располагающийся в задней части "великолепного дома на углу". Тут прошли ее первые семь лет полной свободы. Альба привыкла к странностям своей бабушки. Она не удивлялась, видя ее в состоянии транса, перемещающейся по всей гостиной или сидящей в кресле с поджатыми ногами, словно во власти какой-то неведомой силы. Она следовала за нею во всех ее странствиях по больницам и благотворительным домам, где пыталась участвовать в целой веренице дел; она даже научилась вязать жилеты из шерсти в четыре нитки на толстых спицах, которые ее дядя Хайме дарил кому-нибудь, после того как один раз надевал на себя, - лишь бы видеть беззубую улыбку бабушки. Иногда Клара передавала через нее сообщения Эстебану, поэтому ей дали прозвище Почтовая Голубка. Девочка присутствовала на собраниях по пятницам, когда стол о трех ножках подпрыгивал среди белого дня без видимого вмешательства каких-либо сил, посещала литературные вечера, где общалась со знаменитыми мастерами и бесконечным числом неизвестных, робких художников, которым покровительствовала Клара. В то время в "великолепном доме на углу" бывало множество гостей. Они жили в нем по очереди, а кроме того, приходили на собрания спиритов, интеллектуальные вечера, участвовали в общественных мероприятиях. Почти все они считались известными людьми в стране, включая Поэта, которого несколько лет спустя провозгласили лучшим стихотворцем века и перевели на все известные языки земли. На его коленях Альба сидела множество раз, не подозревая, что придет день, когда она пойдет за его гробом с букетом кроваво-красных гвоздик в руках под дулами пулеметов.
Клара была еще молода, но своей внучке казалась очень старой, потому что у нее не хватало зубов. У нее не было морщин, и, когда она закрывала рот, создавалось впечатление удивительной молодости, благодаря наивному выражению ее лица. Она одевалась в туники из грубого льна, а зимой носила длинные шерстяные носки и митенки. Ее забавляли вещи не слишком остроумные, и, наоборот, она не всегда была в состоянии понять шутку, смеялась не вовремя, когда никто этого не делал, и могла расстроиться, увидев, как другой попал в смешное положение. Временами Клара страдала от приступов астмы. Тогда она звала свою внучку серебряным колокольчиком, который всегда носила с собой, и Альба бегом спешила ей на помощь, обнимала ее и окружала шепотом утешений, потому что обе знали по опыту, что единственным средством от астмы было продолжительное объятие любимого существа. У Клары были лучистые глаза орехового цвета, седые блестящие волосы, собранные в небрежный узел, из которого выбивались непослушные пряди, узкие и белые руки с миндалевидными пальцами без колец; они служили для того, чтобы нежно обнимать, а еще чтобы тасовать и раскидывать гадальные карты и вставлять зубной протез в час обеда. Весь день Альба следовала за своей бабушкой, держась за ее юбки, очень старалась, чтобы бабушка рассказала сказку или передвинула вазы силой своей мысли. У Клары она находила надежную защиту от осаждавших ее кошмаров или от упражнений дяди Николаса, если те становились невыносимыми. Бабушка научила ее ухаживать за птицами и говорить с каждой на ее языке, замечать в природе знаки, предвещающие то или иное явление, вязать на спицах шарфы для бедных.
Альба знала, что бабушка была душой "великолепного дома на углу". Другие поняли это позже, когда Клара умерла, в доме не стало цветов, бесконечных гостей, друзей, веселых духов и воцарился полный беспорядок.
Альбе было шесть лет, когда она увидела Эстебана Гарсиа впервые, но никогда не могла этого забыть. Возможно, она видела его и раньше, в Лас Трес Мариас, в одну из своих летних поездок с дедушкой, когда он брал ее с собой посмотреть имение. Широким жестом он показывал внучке все, что мог охватить взгляд, от тополевых аллей до вулкана, а также кирпичные домики, и говорил, чтобы она училась любить землю, потому что в один прекрасный день она будет принадлежать ей.
- Все мои дети безалаберны. Если к ним перейдет Лас Трес Мариас, менее чем за год они разорят имение, как это уже было во времена моего отца, - говорил он Альбе.
- Это все твое, дедушка?
- Все, начиная от панамериканской дороги до вершин тех холмов. Видишь их?
- А почему, дедушка?
- Как это почему? Потому что я хозяин, вот почему!
- Да, но почему ты хозяин?
- Потому что все это принадлежало моей семье.
- Почему?
- Потому что они купили эту землю у индейцев.
- А арендаторы, которые здесь всегда жили, почему они не хозяева?
- Твой дядя Хайме вбивает тебе в голову большевистские идеи, - рычал сенатор Труэба, впадая в ярость. - Знаешь, что произошло бы, не будь здесь хозяина?
- Нет.
- Все полетело бы к чертям! Не было бы никого, кто отдавал бы распоряжения, кто продавал бы урожай, кто нес бы ответственность за все, что происходит, понимаешь? Никто бы не заботился о людях. Если бы кто-нибудь заболел, например, или умер и оставил вдову и много детей, они все погибли бы с голоду. У каждого был бы лишь жалкий клочок земли, который не прокормил бы его. Нужен кто-то, кто думал бы о них, принимал решения, помогал им. Я был лучшим хозяином в регионе, Альба. У меня плохой характер, но я справедлив. Мои подопечные живут лучше, чем многие люди в городе, у них всего достаточно, и, если порой случается засуха, наводнение или землетрясение, я забочусь о том, чтобы никто не испытывал лишений. Этим займешься и ты, когда вырастешь, поэтому я всегда беру тебя в Лас Трес Мариас, чтобы ты знала каждый камень и каждое животное и особенно каждого человека по имени и фамилии. Ты поняла меня?
Но в действительности Альба мало общалась с крестьянами и была далека от того, чтобы помнить всех по имени и фамилии. Поэтому она не узнала смуглого юношу, неряшливого и неотесанного, с жесткими глазками грызуна, который однажды позвонил в двери "великолепного дома на углу". Он был одет в темный, очень узкий, не по росту, костюм. На коленях, локтях и на заду ткань вытерлась, превратившись в блестящую сетку. Он сказал, что хочет поговорить с сенатором Труэбой, и представился сыном одного из крестьян в Лас Трес Мариас. Несмотря на то что обычно люди его положения входили через черный ход и ожидали на кухне, его проводили в библиотеку, потому что в доме был праздник, на который собрался весь штаб консервативной партии. Кухня была наводнена целым войском поваров и помощников, которых Труэба пригласил из Клуба, там царила такая неразбериха и суматоха, так что любой посетитель только бы помешал. В тот зимний день в библиотеке было темно и тихо, она освещалась лишь слабым огнем, потрескивавшим в камине. Пахло натертым полом и кожей.
- Подожди здесь, но ничего не трогай. Сенатор скоро придет, - недовольно сказала служанка, оставив его одного.
Юноша оглядел комнату, не осмеливаясь пошевельнуться, пережевывая как жвачку, злобу от того что все это могло бы принадлежать ему, если бы он родился законным путем, как много раз объясняла ему бабушка, Панча Гарсиа, прежде чем умереть от перемежающейся лихорадки и судорог. Она оставила его круглым сиротой среди братьев и сестер, родных и двоюродных, где он был никто. Только бабушка выделяла его среди всех прочих и не позволяла забыть, что он отличается от них, потому что в его жилах течет кровь хозяина. Он осмотрел библиотеку, почувствовав, что задыхается. Все стены были уставлены стеллажами из полированного красного дерева, за исключением двух витрин у камина, там находились изделия из слоновой кости и камней Востока. Комната имела два уровня - единственный каприз архитектора, принятый Эстебаном. Балкон, на который вела винтовая лестница из кованого железа, служил вторым этажом для полок. В библиотеке находились лучшие картины, потому что Эстебан Труэба превратил это помещение в свой кабинет, свой храм, свое убежище, и ему нравилось, чтобы предметы искусства окружали его со всех сторон от пола до потолка. Здесь же стоял тяжелый письменный стол в испанском стиле. Большие кресла, обтянутые черной кожей, были повернуты спинками к окнам. Четыре персидских ковра покрывали дубовый паркет, а несколько настольных ламп с пергаментными абажурами были так умело расставлены, что где бы ни захотелось сесть, читать было всегда удобно. В этом месте сенатор предпочитал проводить свои тайные совещания, закручивать интриги, скреплять свои торговые сделки, а в часы одиночества запираться, чтобы дать выход гневу, грусти или печали от неосуществленного желания. Но ничего подобного не мог знать крестьянин, который стоял на ковре, не ведая куда деть руки и покрываясь потом от робости. Эта огромная барская библиотека подавляла и отвечала образу хозяина, который сохранился у него в памяти. Он задрожал от ненависти и страха. Он никогда не был в подобном месте и до этого момента считал, что самым роскошным, что существовало в этом мире, было кино в Сан Лукасе, куда однажды школьная учительница повела весь класс смотреть фильм о Тарзане. Ему многого стоило принять свое решение, убедить семью и проделать долгое путешествие в столицу, одному, без денег, чтобы поговорить с хозяином. Он не мог ждать до лета, чтобы сказать ему то, что накипело у него в груди. Вдруг он почувствовал, что на него смотрят. Он повернулся и увидел перед собой девочку с косами, в вязаных гольфах, смотревшую на него из дверей.
- Как тебя зовут? - решила выяснить девочка. - Эстебан Гарсиа, - ответил он.
- Меня зовут Альба Труэба. Запомни мое имя. - Я запомню.
Они долго смотрели друг на друга, пока Альба не почувствовала доверие к нему и не осмелилась подойти. Она объяснила ему, что нужно подождать, потому что ее дедушка еще не вернулся из парламента, рассказала, что на кухне все вверх дном из-за праздника, и пообещала попозже раздобыть для него какие-нибудь сласти. Эстебан Гарсиа почувствовал себя уютнее. Он уселся в одно из кресел, обитых черной кожей, подозвал девочку и усадил ее к себе на колени. От Альбы исходил свежий сладкий запах трав, который смешивался с естественным запахом ребенка. Мальчик понюхал шею, вдохнул незнакомый аромат чистоты и благополучия и, не зная почему, ощутил слезы на глазах. Он почувствовал, что ненавидит это создание почти так же, как ненавидел старого Труэбу. Она воплощала в себе то, чего у него никогда не будет, была такой, каким он никогда не станет. Ему захотелось причинить ей боль, но вместе с тем он с наслаждением вдыхал ее запах, слушал детский голосок и касался ее нежной кожи. Он погладил ее коленки поверх вышивки на гольфах, они были теплые и в ямочках. Альба продолжала рассказывать о кухарке, которая фаршировала цыплят к ужину, вкладывая орехи в заднее отверстие. Он закрыл глаза и задрожал. Одной рукой обхватил шею девочки, почувствовал, как косы щекочут ему запястье, и слегка сжал пальцы, шея казалась такой тоненькой, что легким усилием он мог бы задушить девочку. Ему хотелось сделать это, хотелось, чтобы она упала и билась у него на коленях, хватая ртом воздух. Ему хотелось услышать, как она стонет и умирает на его руках, хотелось раздеть ее, и он почувствовал внезапное возбуждение. Другой рукой он забрался под крахмальное платье, провел по детским ножкам, наткнулся на кружево батистовых нижних юбок и на шерстяные с эластиком панталоны. Он задыхался. В уголке его мозга остатки здравого смысла подсказывали ему, что он находится на краю бездны. Девочка, перестав говорить, притихла и смотрела на него своими огромными черными глазами. Эстебан Гарсиа взял ее руку и положил на свой затвердевший член.
- Знаешь, что это такое? - глухо спросил он.
- Твой пенис, - ответила она, потому что видела это на рисунках в медицинских книгах своего дяди Хайме и замечала у дяди Николаса, когда он ходил голый, делая азиатскую гимнастику.
Он ужаснулся. Резко встал, и Альба упала на ковер. Он был удивлен и напуган, у него дрожали руки, колени стали ватными, а уши горели. В этот момент послышались шаги сенатора Труэбы в коридоре, и мгновение спустя, прежде чем посетитель обрел дыхание, старик вошел в библиотеку.
- Почему здесь так темно? - прорычал он своим голосищем, сотрясая все вокруг.
Труэба зажег свет и не узнал юношу, который смотрел на него широко раскрытыми глазами. Он протянул руки к внучке, и она прильнула к нему на короткое мгновение, как побитый щенок, но тотчас отпрянула и вышла, закрыв двери.
- Кто ты? - пренебрежительно спросил он того, кто тоже приходился ему внуком.
- Эстебан Гарсиа. Вы не помните меня, хозяин? - промямлил он.
Тогда Труэба припомнил мрачного мальчугана, который выдал Педро Терсеро несколько лет назад и поднял с пола на лесопилке отрубленные пальцы.
Он понял, что нелегко будет распрощаться с ним, не выслушав его, несмотря на то что обычно все дела крестьян решал управляющий в Лас Трес Мариас.
- Чего же ты хочешь? - спросил сенатор.
Эстебан Гарсиа колебался, не мог вспомнить слов, которые он так тщательно подбирал в течение ряда месяцев, прежде чем осмелился постучать в двери этого дома.
- Говори скорей, у меня мало времени, - сказал Труэба.
Запинаясь, Гарсиа, наконец, изложил свою просьбу: ему удалось закончить школу в Сан Лукасе, а сейчас ему нужны рекомендации в школу карабинеров и государственная стипендия, чтобы платить за учебу.
- Почему ты не остаешься в деревне, как твой отец и твой дед? - спросил хозяин.
- Простите, сеньор, но я хочу стать карабинером, - умолял Эстебан Гарсиа.
Труэба вспомнил, что он еще должен ему вознаграждение за выдачу Педро Терсеро Гарсиа, и решил, что это подходящий случай, чтобы погасить долг и заодно получить своего человека в полиции. "Никогда не знаешь, вдруг да и пригодится мне", - подумал он. Труэба сел за свой тяжелый письменный стол, взял лист бумаги с грифом сената, составил привычную рекомендацию и передал юноше, который ждал, стоя невдалеке.
- Возьми, сынок. Я рад, что ты выбрал эту профессию. Если ты хочешь носить оружие и выбираешь между преступником и полицейским, то лучше быть полицейским, за ним нет вины. Я позвоню по телефону командиру Уртадо, своему другу, чтобы тебе дали стипендию. Если что-то будет нужно, сообщи мне.
- Большое спасибо, хозяин.
- Не благодари меня, сынок. Мне нравится помогать своим людям.
Он простился с ним, дружески похлопав по плечу.
- Почему тебя назвали Эстебан? - спросил он его в дверях.
- Как вас, сеньор, - ответил тот, краснея. Труэба ни на секунду не задумался над таким ответом.
Крестьяне часто называли детей при крещении именами своих хозяев, в знак уважения.
Клара умерла в тот самый день, когда Альбе исполнилось семь лет. Тогда уже бабушка начала тайные приготовления к уходу. С величайшей тактичностью она раздавала свою одежду слугам, оставляя себе самое необходимое. Привела в порядок свои бумаги, извлекая из забытых уголков тетради с записями о жизни. Она связала их цветными лентами, отделяя друг от друга по событиям, а не в хронологическом порядке, потому что забывала поставить даты, и в поспешности последних своих дней решила, что не может терять время, восстанавливая хронологию. Разыскивая тетради, она натыкалась на драгоценности то в обувных коробках, то в сумках с чулками, то в глубине шкафов, куда она их убирала в те времена, когда Эстебан дарил их ей, с их помощью стараясь завоевать ее любовь. Она положила их в старый шерстяной чулок, застегнула английской булавкой и отдала Бланке.
- Храни это, доченька. Когда-нибудь они могут пригодиться тебе не только как украшения, - посоветовала она.
Бланка рассказала об этом Хайме, и он стал следить за Кларой. Заметил, что она не изменила своих привычек, но почти отказалась от еды. Она пила только молоко с несколькими ложками меда.
Мало спала, все ночи писала или бродила по дому. Казалось, она уходит, отрываясь от мира, с каждым часом становясь все более легкой, прозрачной и окрыленной.
- В один прекрасный день она просто улетит, - озабоченно сказал Хайме.
Вскоре она стала задыхаться, чувствуя в груди галоп обезумевшей лошади и азарт всадника, летящего во весь опор навстречу ветру. Она сказала, что это астма, но Альба вспомнила, что она не зовет ее серебряным колокольчиком, чтобы лечиться долгими объятиями. Как-то утром она увидела, как бабушка с невыразимой радостью открыла клетки с птицами.
Клара написала маленькие открытки дорогим людям, которых было немало, и положила в ящик под кроватью. На следующее утро она не встала, и, когда пришла кухарка с завтраком, не позволила открыть занавеси. Клара стала прощаться со светом, чтобы медленно войти в темноту.
Узнав об этом, Хайме пришел к матери и не согласился уйти, пока она не позволила осмотреть себя. Он не смог обнаружить ничего необычного, но понял, не сомневаясь, что Клара должна умереть. Хайме вышел из комнаты, широко и притворно улыбаясь, но, когда мать уже не могла его видеть, вынужден был опереться на стену, потому что у него ослабели ноги. Он никому в доме ничего не сказал. Пригласил крупного специалиста, который преподавал на медицинском факультете, и в тот же день профессор явился в дом семьи Труэба. Осмотрев Клару, он подтвердил диагноз Хайме. Они собрали всю семью в гостиной и без лишних предисловий сообщили, что она не проживет более двух или трех недель, и единственное, что можно сделать, это быть с ней рядом, чтобы она умерла спокойно.
- Я думаю, что она решила умереть, и наука не знает средств против этой болезни, - сказал Хайме.
Эстебан Труэба схватил сына за горло и готов был задушить его, потом вытолкал специалиста и тростью разбил лампы и фарфор в гостиной. Он упал на колени на пол, рыдая, как дитя. В этот момент Альба вошла в комнату; увидев лицо дедушки на одном уровне со своим, подошла к нему, уставилась в удивлении и, заметив слезы, обняла его. Из рыданий старика девочка узнала об этом несчастье. Она одна в доме не потеряла спокойствия, благодаря умению переносить боль и еще потому, что бабушка ей часто говорила о смерти.
- Подобно мгновению, когда мы приходим в мир, мы также страшимся неизвестности, умирая. Но страх - это что-то внутреннее, ничего общего не имеющее с реальностью. Умереть - это как родиться: просто изменение состояния, - объяснила Клара.
Она добавила, что если без труда могла общаться с душами Того Мира, то абсолютно уверена, что сможет делать то же самое с душами Этого Мира, и вместо того чтобы хныкать, когда наступит час, она хочет остаться спокойной, потому что в ее случае смерть явится не разлукой, а формой еще большего единения. Альба ее превосходно поняла.
Вскоре Клара, казалось, сладко уснула, и только заметное усилие при вдохе говорило о том, что она еще жива. Однако удушье ее, видимо, не огорчало, потому что она не боролась за свою жизнь. Альба все время находилась рядом с ней. Для нее устроили постель на полу, потому что она отказалась покинуть комнату бабушки, а когда ее попытались увести силой, с ней впервые случилась истерика. Она твердила, что бабушка все понимает и нуждается в ней. Так оно и было в действительности. Незадолго до своего конца Клара пришла в сознание и смогла спокойно говорить. Первое, что она заметила, была рука Альбы в ее ладонях.
- Я вот-вот умру, не так ли, деточка? - спросила она.
- Да, бабушка, но это не имеет значения, потому что я с тобой, - ответила девочка.