Тем не менее, уступая настоятельной просьбе Локсандры, господарша пошла к князю. Но действительно было поздно; на княжеской половине господствовало полное смятение. Слуги бегали, кричали что-то друг другу. Великий вистерник быстро прошел мимо княгини, даже не заметив ее; великий армаш горячо о чем-то толковал с ключарем и меченосцем. При входе в княжескую комнату господарша встретилась с одним из бояр, спешившим куда-то сломя голову.
– Что случилось? – остановила его княгиня.
– Казаки, татары! – отвечал он поспешно и побежал дальше.
Господарша застала мужа в каком-то оцепенении. На ее расспросы он едва ответил ей, что казаки и татары подступают к Яссам. Все окрестности в ужасе, все предано огню; от Сорок остался один только пепел; татары режут и грабят немилосердно, не жалеют ни женщин, ни детей, ни стариков.
– Разве нельзя обороняться? – спросила господарша.
– Их больше сорока тысяч, – отвечал князь, – нам же не собрать и десяти. Я уже послал гонца к Потоцкому, а пока надо бежать, спасаться, чем скорее, тем лучше.
Несколько дней прошло в тревожном ожидании; всякий заботился о себе, всякий прятал свои сокровища, деньги, имущество. Господарь впал в полное уныние, не отвечал на вопросы придворных и мрачный сидел у себя в комнате, оживляясь только тогда, когда речь заходила о его несметных богатствах, которые он рассылал повсюду в надежные и укромные уголки. Зато господарша деятельно готовилась встретить ожидаемое нападение. Она ободряла придворных, распоряжалась всем и каждый день упрашивала князя уехать из Ясс, чтобы не подвергнуться жестокости татар.
– Еще не все потеряно, – говорила она, – мы можем стянуть войска к какому-нибудь укрепленному городу и выждать помощи коронного гетмана.
Но господарь медлил. Он видел сумрачные лица бояр и боялся измены с их стороны гораздо более, чем нападения врагов.
– Пока я здесь, в столице – я князь, – говорил он, – а стоит мне только уехать отсюда, они выберут другого.
На скорую руку город укрепили, как только могли; однако все отлично понимали, что ни эти укрепления, ни собранная военная сила не могут устоять перед дружным натиском врага. Каждый новый день приносил все более тревожные слухи. Главные силы татар и казаков двигались к Яссам, не щадя ничего на пути: ни деревень, ни сел, ни нив, ни пажитей. От главного войска отделилось множество мелких летучих отрядов, наполнявших ужасом всю Молдавию.
Наконец татары и казаки подступили к самым Яссам. Им ничего не стоило пробить стены, разрушить предместья и зажечь город в нескольких местах. Крики, смятение, беспорядок наполняли улицы, женщины с отчаянием бросались в пламя, чтобы только не попасть в руки татар. Мужчины защищались слабо, да и силы неприятелей в несколько раз превышали молдавское войско.
– Бежать, бежать! – пронеслось по княжескому дворцу.
В это трудное время, как из-под земли, появился Янкель с предложением своих услуг. Он знал в лесу прекрасное укромное убежище между скал, в ущелье, куда никто не найдет дороги. Выбирать было некогда. Господарь, господарша, Локсандра, Георгица с женою и еще несколько придворных последовали за Янкелем. Искусно лавируя по переулкам и отдаленным площадям, корчмарь привел своих высокопоставленных спутников к подошве скалы и спустился с ними в глубокое ущелье, где им и пришлось пробираться в полутьме, скользить по мокрым камням, спотыкаться о гнилые пни. Ущелье это довело их до небольшой котловины, поросшей столетними буковыми деревьями и спрятанной среди высоких отвесных скал. В котловину вел один только узкий проход, задрапированный густым кустарником; в этот проход можно было пролезать только по одному, и то с некоторым трудом.
Семейство Янкеля приняло гостей, как умело. Проворная шинкарка приготовила скромный ужин; но до него никто не дотронулся, все были слишком взволнованы.
На небе горело громадное зарево пожара, и Василий со слезами на глазах восклицал:
– Яссы, Яссы мои! Что с вами теперь будет?
Локсандра молча следовала за отцом и матерью; она побледнела и похудела, глаза ее горели лихорадочным блеском, губы дрожали. Судорожно сжимая руки, она не решалась заговорить с отцом, а между тем чувствовала, что говорить ей надо и именно теперь, когда еще можно остановить дальнейшее бедствие.
Пан Кутнарский тоже был здесь; пользуясь покровительством Янкеля, он успел проскользнуть в укромное убежище раньше всех других; по его-то совету Янкель и осмелился предложить свои услуги князю и его семейству. Волнение княжны не ускользнуло от зорких глаз поляка; он читал все, что делалось в ее душе, и, взвесив все обстоятельства, решился действовать. С самым подобострастным поклоном он обратился к Локсандре:
– Да не пренебрежет прекрасная княжна советом своего нижайшего слуги, – проговорил он вкрадчиво.
Локсандра недоверчиво подняла на него глаза.
– Одна княжна может спасти всех, – еще вкрадчивее продолжал Кутнарский.
Локсандра молчала; но ее большие черные глаза вопросительно остановились на лице говорившего.
– Княжне стоит только повидать пана Тимоша, и храбрый рыцарь сложит оружие к ее ногам, – полушепотом проговорил пан, пытливо вглядываясь в лицо девушки и желая уловить впечатление, произведенное его словами.
Локсандра вздрогнула и опустила глаза. Поляк подсказал ей ее собственные мысли, в которых она не смела дать себе отчета.
– Я устрою это, – продолжал шептать пан, – если только ее светлость согласна.
Локсандра подняла на него глаза.
– Это ни к чему не приведет, – тоскливо проговорила она. – Если я и увижу его, что я ему скажу? Отец не согласится отдать меня ему, а без этого согласия все мои просьбы не достигнут цели.
– Даю честное слово шляхтича, мы принудим князя изменить свое решение. Княжна может смело обещать это молодому льву; он только ей одной поверит.
Локсандра помолчала несколько секунд; ею, видимо, овладевало внутреннее волнение, в душе боролись любовь и чувство долга, боязнь отцовского гнева, и в то же время широкой волной набегало какое-то непонятное чувство радости при одной мысли, что она может увидать своего рыцаря.
– Я согласна! – прошептала она чуть слышно. Пан Кутнарский отвесил почтительнейший поклон и отошел в сторону.
III
Козни
Тимош печально сидел в своей палатке и задумчиво смотрел на заходившее солнце. Яссы горели уже третий день; трое суток рассылал он послов по городу и окрестностям; но семьи господаря и след простыл. Никто их не видал, никто ничего не мог сказать об них; они бежали, скрылись, куда – неизвестно. Вдруг полы палатки поднялись, показалась голова Янкеля. Тимош тотчас узнал его, хотя корчмарь сильно постарел: рыжеватая бородка его совсем поседела.
– Янкель! – проговорил он, вскакивая и невольно хватаясь за саблю.
– Не беспокойтесь, ясновельможный пан Тимош, – проговорил Янкель, осторожно отступив назад, – я с добрыми вестями, меня прислала к пану сама княжна.
– Локсандра? – воскликнул Тимош и просиял. Он готов был броситься Янкелю на шею и расцеловать его. – Тебя послала Локсандра? Говори, говори скорей, где она? Что с ней?
– Княжна хочет видеть ясновельможного пана.
– Сейчас, сейчас! Я готов! – заторопился Тимош, стягивая пояс и хватаясь за шапку.
– Ясновельможный пан будет терпелив и подождет до ночи, – вкрадчиво заметил Янкель, отвешивая низкий поклон. – Княжна будет ждать пана за городом у скалы в лесочке, я проведу пана.
"А если это ловушка?" – мелькнуло в уме Тимоша. Он недоверчиво посмотрел на Янкеля.
Янкель понял его взгляд и засуетился.
– Ах, ясновельможный пане, как это я забыл! Ведь у меня есть записка от княжны.
– Дурню! – крикнул Тимош. – Что ж ты тут болтаешь целых полчаса, давай скорей записку!..
Янкель вытащил обрывок толстой бумаги с набросанными на нем неясными дрожащими чертами.
"Мне надо тебя видеть, мой рыцарь, – писала Локсандра, – доверься Янкелю, он проведет тебя".
Сомнения Тимоша рассеялись. Повернувшись спиной к корчмарю, он крепко прижал бумажку к груди и спрятал ее в складках кафтана.
– Я буду ждать пана у городского вала, – проговорил Янкель и скрылся.
Тимош чувствовал себя на верху блаженства, он ощущал потребность тотчас же поделиться с кем-нибудь своим счастьем, а с кем же было поделиться, как не с названным братом? И он пошел к Калге.
Калга сидел на ковре, поджавши под себя ноги, и важно диктовал что-то своему секретарю, поместившемуся тут же на корточках у маленькой скамеечки, служившей столом. Длинная кисть то и дело опускалась в коричневатую жидкость и быстро скользила по толстому пергаменту, выводя причудливые знаки и фигуры. Калга заранее сочинял оправдательную грамоту падишаху; он намеревался послать ее прежде, чем прибудут в Константинополь молдавские послы.
Тимошу пришлось обождать, так как его названный брат не любил, чтобы его тревожили во время занятий. Наконец грамота была окончена, скреплена печатью, секретарь собрал все письменные принадлежности, трижды склонился до земли перед своим властелином и тихо удалился из шатра.
– Что скажешь, брат мой? – ласково обратился Калга к Тимошу, протягивая ему руку и с удивлением всматриваясь в его лицо. – Ты точно сейчас вышел из рая; какие гурии приснились тебе?
– Локсандра, Локсандра нашлась! Назначила мне свидание! – с торжествующим видом заявил Тимош.
Калга встрепенулся; он не столько заботился о Локсандре, сколько о ее отце; ему давно грезились несметные сокровища молдавского господаря, до которых нельзя было добраться, не зная, где они спрятаны. По мере того как Тимош рассказывал, лицо татарина становилось все мрачнее и угрюмее.
– И ты веришь этому жиду с бумажкой? – проговорил он наконец. – Зачем ты не задержал его? Он бы показал нам дорогу к их логовищу, ты бы взял свою невесту, а на мою долю пришлись бы господарь с господаршей. Но это еще можно устроить, мы перехватим жида и нападем на след.
– Нет, братику, это не идет, – серьезно, но твердо заявил Тимош. – Девушка мне доверилась, я не могу с нею поступить предательски. Я увижусь с нею так, как она желает, и не стану выслеживать, куда скрылся ее отец.
– Ах, молодо-зелено, – проговорил Калга. – А если ты не увидишь своей девушки, если тебя заманят, как барана, да и убьют где-нибудь за углом?
– Этого не может быть, – твердо отвечал Тимош, – она сама написала мне.
– Ее могли принудить, – настаивал Калга.
– Не такая это девушка, чтобы можно было ее к чему-нибудь принудить. И все равно, если бы даже ожидала меня смерть, я должен идти на ее зов.
– Я не пущу тебя одного, – заявил Калга. – Мы возьмем с собою твоих полковников и поедем вместе.
– Я этого не хочу, я поеду один!
– Ну, это мы посмотрим, – загадочно проговорил Калга.
Тимош ушел к себе в палатку. В тревоге дождался он, пока все заснули, осторожно вышел и ощупью стал пробираться по лагерю. Кое-где догорали еще огни костров, но казаки мирно спали, а на окрики часовых он отвечал условным лозунгом, при этом стража почтительно расступалась, пропуская своего вождя. Кое-как по переулкам, придерживаясь известного направления, Тимош добрался до вала и хотел уж перелезать через полуразрушенное укрепление, как из-за груды камней высунулась голова Янкеля.
– Ясновельможный пане, не здесь, тут яма, пусть пан возьмет мою руку, я проведу его.
Тимош колебался. Дать руку жиду было противно казацкой чести. Он велел Янкелю идти впереди и осторожно пошел за ним, ступая с камня на камень, перепрыгивая через ямы и бревна. Так выбрались они за черту города, прошли по пустынной лощине и завернули в небольшую рощу, расстилавшуюся у подножия скалы в полуверсте от городской стены.
Зарево пожаров, освещавшее Яссы, теперь потухло, так как нечему было больше гореть. Город превратился в груду развалин, только кое-где торчали одинокие каменные здания, почему-нибудь уцелевшие от пламени. Непроглядная тьма окутывала лесочек, шагах в пяти уже ничего нельзя было различить, но Янкель искусно пробирался между деревьями и наконец остановился у журчавшего ручейка, тихо прошептав:
– Здесь!
Привычный глаз казака различил темную закутанную фигуру, поднявшуюся с камня к нему навстречу.
– Локсандра, – проговорил он.
Сердце так стучало в его груди, что он сам ясно слышал его удары.
Локсандра молчала, у нее дух захватывало от волнения; только когда она почувствовала себя в мощных дорогих объятиях, к ней вернулся ее голос; она забыла все, и зачем пришла сюда, и о чем хотела просить Тимоша, она чувствовала только его близость и хотела, чтобы этот миг никогда не кончился.
– Тимош, как я страдала без тебя! Как долго, долго я тебя не видела...
– А поляк? – спросил Тимош, недоверчиво глядя ей в глаза.
– Поляк? Какой поляк? – с удивлением переспросила Локсандра.
– Князь Вишневецкий, – проговорил Тимош, – он жил у вас, отец твой прочил его тебе в мужья.
Локсандра вздохнула.
– Это правда, Тимош. Отец хочет, чтобы я вышла за него замуж, но я его никогда не буду любить так, как тебя.
– Я не отдам тебя никому! – проговорил Тимош. – Я возьму тебя силой, хотя бы для этого пришлось всех их перебить.
Локсандра вздрогнула.
– Что ты говоришь, безумный? – прошептала она. – Я ни за что не стала бы женою того, кто убил бы моего отца, хотя бы для этого пришлось разорвать сердце в клочки.
Слова Тимоша сразу воскресили в памяти Локсандры все то, что она ему хотела сказать, зачем желала с ним свидеться.
– Слушай, Тимош, – заговорила она, и голос ее зазвучал твердостью. – Ты много сделал зла моей родине, ты сжег наши дорогие Яссы и заставил всех нас провести ужасные часы, заставил нас бежать из родного дома и, как нищих, скрываться в лесу. Я должна бы возненавидеть тебя; но я люблю тебя, люблю еще сильнее, еще крепче прежнего... Умоляю тебя ради этой любви! Не истязай моего сердца, не заставляй его разрываться при виде всех бедствий, обрушившихся на мою родину. Я не могу не считать себя главною причиною всего, что случилось... Подумай только, каково мне смотреть, как горит родной город, как страдают отец и мать... Каково мне слышать, сколько душ загублено, сколько невинных пострадало из-за меня...
Глухие рыдания прервали ее речь.
Тимош стоял с опущенной головой, смущенный, как кающийся грешник, не зная, что сказать в утешение своей невесте.
Локсандра молча пошла назад к тому месту, где ожидал ее Янкель. Тимош ее не удерживал.
На другой день пан Кутнарский просил аудиенции у князя. Аудиенция состоялась в стороне от остальных под высокими буками.
– Я осмеливаюсь представить на благоусмотрение его светлости всю невыгоду нашего положения. Мы находимся, можно сказать, в пасти у льва, и нам некуда скрыться от его ярости...
– Это я сам знаю, – сурово ответил князь, сдвинув брови и мрачно посматривая на поляка. – Если пан не имеет нам сказать чего-нибудь более утешительного, то не для чего было и просить у нас аудиенции.
– Напротив, я рассчитываю изложить свои планы, если только дозволит мне его светлость.
– В таком случае, пусть пан предположит, что мы достаточно знакомы с положением, в котором находимся, и прямо приступит к своему изложению.
– Я хотел высказать его светлости, – нисколько не смущаясь холодным приемом князя, начал Кутнарский, – что в данном случае существует только один исход: следует уступить победителю, хотя бы только временно, хотя бы только отвести ему глаза.
Лупул мрачно посмотрел на пана.
– Пан хочет сказать, что нам следует отдать дочь нашу этому дерзкому казаку?
– Я этого не говорю, – возразил Кутнарский, – можно только пообещать ему княжну, дать только временное согласие.
– Он этим не удовольствуется, – заметил князь.
– О, тогда можно устроить обручение!
– Но татары не захотят вернуться без дани...
– Им можно заплатить.
Василий ничего не ответил и приказал Кутнарскому пригласить всех здесь присутствующих и приближенных на совещание.
В котловине, под тенью вековых буков состоялся семейный совет под председательством князя; на этот раз в нем участвовала и княжна. Василий решил послать сватов к гетману и заплатить татарам.
В тот же вечер господарь написал письмо гетману. Он не пощадил красноречия, рассыпался в любезности, удивлялся мужеству и храбрости славного молодого рыцаря, говорил, что считает за особую честь иметь такого воинственного зятя, и сам предлагал руку своей дочери, обещая дать за нее богатое приданое и заплатить татарам дань, какую они пожелают. В то же время он снарядил посла к коронному гетману, обещал выкупить его сына из турецкого плена с тем, чтобы гетман не допустил казацкого нападения на Молдавию.
Казачье нашествие прекратилось; жених вернулся к себе, а Лупул снова сел на молдавском престоле.
Тяжелую годину переживала Украина. Хмельницкому было не до Молдавии, да и Тимош за бедствиями родины не то что позабыл невесту, но как-то отодвинул ее в более глубокий уголок сердца, тем более, что и сопернику его, князю Вишневецкому, пришлось думать не о женитьбе, а о битвах. Немало храбрых казаков полегло на полях битвы; но и Польша также несла потери; умерли два непримиримых врага Хмельницкого – коронный гетман Потоцкий и князь Иеремия Вишневецкий; первый от апоплексического удара, второй от желудочной болезни. Место коронного гетмана занял польный гетман пан Калиновский. Казалось, что после поражения под Берестечком и невыгодного для казаков договора при Белой Церкви Хмельницкому нечего было и думать о продолжении восстания, так по крайней мере рассуждали паны и хвалились своей стойкостью на сейме; им и в голову не приходило, что Хмельницкий в душе ликовал, узнав, что сейм не одобрил статей договора. Энергичный гетман готовил новый план военных действий, а для отвода глаз смиренно проводил время то в Чигирине, то в Суботове со своей молодой женой, лихой казачкой Галей.
Когда наружно все поустроилось и Хмельницкий с сыном зажили по-домашнему, Тимош попробовал раза два заикнуться про свою невесту.
– Отец! – говорил он гетману. – Теперь уж второй год на исходе, а отсрочка была только на год, сколько же еще я должен ждать? Пусти меня в Молдавию, теперь я тебе не нужен; я возьму княжну с бою, хотя бы для этого пришлось перешагнуть через труп ее отца.
– Погоди, сынку! – отвечал Богдан. – Всему будет свое время. Вот я напишу князю письмецо, напомню о его обещании, а там, если это не подействует, посмотрим, что делать. Султан Нуреддин стоит на границе, а с ним и Карабча-мурза. Стоит только их кликнуть, они пойдут с нами куда угодно.
– Нужно ли писать господарю? – нетерпеливо возразил Тимош. – Пан Доброшевский довольно представил доказательств его коварства. Не лучше ли, чем переписываться, прямо нагрянуть к нему?
– Нельзя, сынку! – отвечал гетман. – Надо, чтобы все имело приличный вид. А ты снаряди-ка своего пана, пусть едет в Яссы послом и свезет князю мою грамотку.
Богдан присел писать, а Тимош разыскал пана Доброшевского и объявил ему о намерении отца послать его в Молдавию.
Пан Доброшевский не обрадовался этому поручению.
– Ясновельможный пане! – взмолился он. – Неужели у пана гетмана не найдется казаков и храбрее, и искуснее меня в этом деле?
– Не бойся, пан! – успокаивал Тимош. – Тебя, как посла, пальцем не тронут. А долго тебе там тоже оставаться не для чего, отдашь грамоту и назад.