Эдуард дотронулся до щёки мальчика.
- Да, я стану любить его как собственного сына, - проговорил он. - Он так похож на вас, граф.
Граф Роберт улыбнулся двоюродному брату и вложил ручонку младенца в его руку.
- Ты будешь преклоняться перед своим племянником, - смеясь, сказал он Эдуарду. - Посмотри, как малыш ухватился за твой палец! Он станет сильным мужчиной.
- Он всегда так делает, - мягко заметила Гелева. - Крепко сжимает в своих кулачках всё, что попадается ему, и кажется, что никогда уже не разожмёт их.
Гелеве не терпелось пересказать графу свой сон, но она не решалась сделать это в присутствии стольких людей.
- В нём течёт горячая кровь, - пошутил Вильгельм Тальвас. - Придётся быть с ним поосторожней, когда он вырастет.
Граф Роберт вынул меч из ножен.
- Если он действительно мой сын, то станет воином, - с этими словами граф положил меч в люльку.
Бриллиант на рукоятке сразу же привлёк внимание мальчика. Он перестал тянуться к украшению, которое носил на шее граф Роберт, и схватился за рукоять. У Дуксии, ещё не пришедшей в себя от приезда в дом столь благородного собрания, чуть не вырвался крик ужаса, когда она увидела, какая опасность угрожает ребёнку. Но Гелева продолжала улыбаться. Малыш крепко держал меч, а вокруг все дружно смеялись.
- Ну, что я говорил? - торжествовал граф Роберт. - Он станет воином, клянусь честью!
- Церковь приняла его? - спросил Эдуард.
- Его крестили с месяц назад в церкви Святой Троицы, - ответила Гелева.
- Какое имя ему дали?
- Вильгельм, милорд.
- Вильгельм-воин! - усмехнулся граф Гесмес.
- Вильгельм-король, - прошептала Гелева.
- Вильгельм, - только и пробормотал лорд Белисма.
Гелева взяла за руку графа. С любовью они смотрели на сына, которого прозвали воином, королём и бастардом, а тот, радуясь появлению новой игрушки, теребил рукоять меча своими крохотными пальчиками.
Часть первая (1047-1048)
ЮНЕЦ
С раннего детства со мной никто не считался,
но, по Божьей милости, я сумел показать,
кто я такой.
Вильгельм Завоеватель.
Глава 1
Хьюберт де Харкорт подарил младшему сыну меч в день его девятнадцатилетия.
- Правда, я не знаю, что ты будешь с ним делать, - проворчал Хьюберт.
Рауль носил это оружие уже несколько лет. Но меч этот был совсем не похож на предыдущий: на лезвии рукой неизвестного голландца была выгравирована надпись, а рукоять отделана золотом. Рауль провёл пальцем по инкрустации и медленно проговорил:
- Видит Бог, я найду ему достойное применение.
Отец и сводные братья, Гилберт и Одес, лишь рассмеялись над этими словами. Хотя они и любили Рауля, но его военные способности оценивали невысоко и были уверены, что он окончит свои дни в монастыре.
Рауль действительно нашёл применение оружию: не прошло и месяца, как он поднял его на Гилберта.
После участия в восстании Роджера де Тоэна Гилберт был изгнан из высших кругов общества. И без того непокорный нрав его стал и вовсе безудержным. Поэтому никого не удивляла его ссора с соседом, которая со временем переросла в подобие войны, правда односторонней. Рауль слишком хорошо знал своего брата, чтобы обращать внимание на подобные события. В то время набеги и грабежи были обычным делом в Нормандии. Никому не подчиняясь, бароны и вассалы вели себя так, будто в них вселился бойцовский дух скандинавских предков, постоянно требующий крови. Если бы Джеффри из Бриона осмелился поднять войско и начал угрожать захватом земель Харкорта, Рауль без колебаний надел бы доспехи и вышел на защиту земель. Но Харкорт дал клятву верности лорду Бомону, признав его сеньором, и Джеффри, чьим сеньором был властитель маленького графства Гюи Бургундский, не обладавший особой силой и влиянием, не решался на подобный шаг.
Через месяц после своего девятнадцатилетия Рауль оседлал Версерея и поскакал в небольшой рыночный городок недалеко от Харкорта. Он собирался купить новые шпоры, а на обратном пути сократить дорогу, проехав по земле Джеффри де Бриона. Мысль о существующей вражде между домами Бриона и Харкорта пронеслась в его голове, но тогда Рауль не придал ей значения. Вновь она появилась уже днём, когда Рауль возвращался домой. Хотя он не опасался встретить в этот час вооружённых людей Джеффри, юноша всё же тешил себя мыслью о том, что новый меч и быстрый конь спасут его в случае неожиданной опасности. Рауль ехал один, и под плащом у него была лишь вязаная туника, поэтому встреться он с врагом, ему бы пришлось тяжело. Но ему суждено было встретить не врага.
Солнце уже садилось, когда Рауль свернул с дороги на узкую тропинку, протоптанную через только что вспаханное поле, принадлежавшее Джеффри. Лучи заходившего солнца окрашивали дёрн в золотистый цвет. Природа засыпала, и вдали от города было особенно тихо. Слева от тропинки неторопливо текла речка с пологими берегами, а справа на много миль тянулась и исчезала в вечернем тумане равнина, пересечённая несколькими холмами.
Рауль пустил коня рысью. Напевая что-то вполголоса, он мечтал о солнечной стране, где человек живёт и работает, не опасаясь, что его урожай отберёт голодный сосед, а дом сожгут мародёры. Вдруг внимание его привлёк красноватый отблеск между редкими деревьями, растущими на вспаханном поле. Рауль почувствовал запах костра и, приглядевшись, увидел языки пламени. Ему почудились чьи-то крики.
Юноша пришпорил коня, но не стал подъезжать близко, так как был на чужой земле и не имел отношения к тому, что здесь происходит. Но вдруг ему пришло в голову, что дом могли поджечь люди Харкорта, и не раздумывая он пустил Версерея галопом по полям, отделявшим его от деревьев.
Подъехав ближе, он снова услышал крик. Теперь у Рауля не осталось сомнений. Рядом кто-то засмеялся. Юноша гневно сжал губы и пришпорил коня. Он узнал этот грубый смех. Сотни раз он слышал его: именно так смеются люди, опьянённые кровью. Рауль гнал Версерея во весь опор, не раздумывая о том, что может оказаться среди врагов.
Наконец он увидел картину, поразившую его. Языки пламени, пожиравшие крестьянский домик, казалось, поднимались до небес. Какой-то солдат гонялся за визжащим от страха поросёнком, пытаясь воткнуть ему в спину копьё. Хозяин же дома был привязан к дереву. Одежда его была разорвана в клочья, а спина кровоточила. Голова мужчины была неестественно повёрнута в сторону, в уголках омертвевших губ застыла пена. Двое вооружённых людей хлестали беднягу кнутами, а третий сообщник удерживал за руки обезумевшую от горя и ужаса женщину. Платье её было разорвано на груди, а волосы выбивались из-под платка неровными прядями.
Рауль резко осадил коня как раз посередине поля и услышал, как женщина, крича нечеловеческим голосом, то молила Господа о пощаде, то просила не убивать мужа и обещала привести дочь, как приказывал благородный сеньор.
Её отпустили, и человек, сидевший на боевом коне и хладнокровно наблюдавший за происходящим, крикнул слугам, что, если женщина сдержит слово, жертву можно отпустить.
Рауль осадил Версерея так резко, что конь поднялся на дыбы. Юноша развернулся в седле, чтобы увидеть, кто отдаёт приказы.
- Звери, как вы смеете так издеваться над людьми? - задыхаясь от ненависти, крикнул он. - Гилберт, собака! Так это ты?
Гилберт явно не ожидал увидеть своего брата. Он подскакал ближе к Раулю и усмехнулся:
- Привет! Откуда ты взялся?
Рауль был вне себя от гнева. Он приблизился к Гилберту и тихо проговорил:
- Что ты натворил, дьявол? Какое ты имел право? Уведи своих псов! Уведи их немедленно!
В ответ Гилберт лишь рассмеялся.
- Тебе-то какое дело?- презрительно бросил он. - Бог мой, как ты разгневан! Знай своё место, глупый мечтатель! Это не наши подданные, - и он показал на бедняка, будто одного жеста было достаточно, чтобы объяснить происходящее.
- Отпусти его! Прикажи его отпустить, Гилберт, или, видит Бог, ты ответишь за это!
- "Отпусти его", - передразнил Гилберт. - Его и отпустят, как только эта шлюха приведёт свою дочь, но не раньше. Ты что, спятил?
Видя, что он зря тратит время, Рауль подъехал к пленнику и достал из-за пояса нож, чтобы перерезать верёвку.
Гилберт понял, что брат и впрямь намерен спасти крестьянина. Перестав смеяться, он выкрикнул:
- Не смей, идиот! Убери руки от моего мяса! Эй, вы, сбросьте его с коня!
Один из солдат приблизился к Раулю, чтобы выполнить приказ, но тот ударил его ногой в лицо, да так, что нападавший упал от удара. Больше никто не осмеливался подойти к Раулю, так как хотя они и были верными псами Гилберта, но знали, с каким уважением надо относиться к сыновьям Хьюберта де Харкорта.
Видя, что никто не решается приблизиться к нему, Рауль нагнулся и одним движением перерезал верёвку, которой крестьянин был привязан к дереву. Но бедняга был уже или мёртв, или в глубоком обмороке: глаза его были закрыты, а лицо, несмотря на сплошные кровоподтёки, посерело. Как только верёвки перестали его удерживать, он рухнул на землю и остался лежать без движения.
Гилберт было пришпорил коня, чтобы унять Рауля, но удар, которым тот сбил с ног его прислужника, охладил пыл. Вместо того чтобы разразиться проклятиями, как он это обычно делал, Гилберт похлопал Рауля по плечу и пропел:
- Черт возьми, отлично сработано, драчун! Клянусь, я и не подозревал в тебе таких способностей. Но ты не прав. Паршивый крестьянин целую неделю прятал от меня свою дочь, и я поклялся, что забью его до смерти, если он не признается, где эта девка.
- Держи подальше свои грязные руки! - с презрением проговорил Рауль. - Если бы в Нормандии вершился справедливый суд, ты бы давно болтался на виселице, собака!
Рауль спешился и нагнулся над крестьянином.
- Ты убил его.
- Одним негодяем меньше, - усмехнулся Гилберт. - Поосторожней с высказываниями, мой милый проповедник, а не то мне придётся научить тебя правилам хорошего тона, и, боюсь, тебе это не понравится.
Гилберт снова нахмурился, но в этот момент он увидел, что женщина ведёт к нему свою дочь, и забыл о дерзости Рауля.
- Ага! - вскричал он. - Так она была совсем рядом!
Гилберт спрыгнул с коня и пошёл навстречу своей жертве. На его разгорячённом лице выступили капельки пота, глаза жадно пожирали девушку. Мать тащила девушку за руку, но та, крича и упираясь, пыталась остановить её.
Словно боясь смотреть в эти жадные глаза, девушка отворачивала своё прекрасное личико. Она была ещё совсем молода; напуганная до смерти, она всё время звала на помощь отца. Но вдруг её взгляд упал на неподвижное тело, и девушка завизжала от ужаса. Гилберт схватил её и притянул к себе. Раздевая взглядом свою жертву, он гладил её шею и плечи. Девушка попыталась вырваться, но Гилберт сжал её ещё крепче и разорвал на груди платье.
- Ну, моя скромная пташка! - бормотал он. - Наконец-то ты пришла! Догадываешься, чем мы займёмся?
Услышав за спиной шорох, Гилберт резко обернулся, но Рауль успел нанести удар. Потеряв равновесие, Гилберт упал, потянув за собой и девушку. Тут же поднявшись, она побежала к отцу, а Гилберт, опершись на руку, взглянул на Рауля.
Меч Рауля был наготове.
- Не удивляйся, - выдохнул он. - Прежде чем ты встанешь, я должен кое-что тебе сказать.
- Ты! - взорвался Гилберт. - Да кто ты такой! Жалкое отродье! Видит Бог, я размозжу тебе череп!
- Очень может быть, - отпарировал Рауль, - но сейчас стоит тебе пошевельнуть пальцем, и ты пожалеешь об этом. Скажи мерзавцу, который считает себя твоим телохранителем, чтобы он не двигался, пока я не договорю.
Не обращая внимания на ругательства Гилберта, Рауль продолжал как ни в чём не бывало:
- Тебе лучше последовать моему совету, иначе я без сожалений прикончу тебя, как поросёнка!
- Прикончишь меня? Дева Мария! - мерзавец заговорил, как ангел. - Дай мне подняться, дурачок! Господи, тебе это даром не пройдёт!
- Сначала ты поклянёшься, что отпустишь девушку, - проговорил Рауль. - А потом я отдам тебя на растерзание твоей совести.
- Отпустить эту девку? Ты считаешь, что я не в своём уме? - кричал Гилберт. - Какие у тебя дела с этой девкой, господин святоша?
- Никаких, но я сдержу своё слово, если ты не поклянёшься. Считаю до двадцати, Гилберт, время истекает.
При счёте восемнадцать Гилберт перестал изрыгать проклятия и нехотя проговорил слова клятвы. Услышав это, Рауль спрятал меч.
- Поедем домой вместе, - сказал он, не сводя взгляда с рукоятки меча брата. - Поднимайся, больше тебе здесь нечего делать.
Мгновение Гилберт колебался, крепко сжимая рукоять меча. Но Рауль повернулся к нему спиной, и слепая ненависть Гилберта начала стихать - он понял, что не сможет поднять меч на младшего брата, не ожидавшего удара.
Пытаясь осмыслить происшедшее, он сел на коня и повернул в сторону дома. Вдруг его блуждающий взгляд остановился на злобных усмешках солдат. Побагровев от ярости, Гилберт хриплым голосом приказал всем садиться по коням. Не дожидаясь действий Рауля, он с силой вонзил шпоры в бока своего чалого, и тот помчался галопом.
Наконец крестьянин пришёл в себя и застонал. Опустившись на колени, его жена с тревогой смотрела на юношу. Она уже поняла, что он был благородного происхождения, но никак не могла поверить в то, что он спас её мужа из чисто рыцарских побуждений.
Рауль снял с пояса кошелёк и бросил его рядом с крестьянином.
- Этого вам хватит, чтобы отстроить дом заново, - смущённо проговорил он. - Не нужно бояться, он не вернётся, обещаю вам.
Юноша натянул вожжи и, попрощавшись с женщиной кивком головы, поскакал вслед за Гилбертом.
К главной башне замка Харкортов Рауль подъехал, когда сгустились серые сумерки, а на небе засияли первые звёзды. Мост ещё не был поднят, и на посту стоял часовой.
Рауль въехал во двор замка, отдал Версерея конюху и взбежал по ступеням главного здания.
Как он и предполагал, Гилберт был в апартаментах отца, рассказывая обо всём ему и Одесу, умиравшему со смеху. Рауль вошёл в комнату, захлопнул за собой дверь и, сняв плащ, швырнул его в угол. Отец, нахмурившись, взглянул на него, но его лицо выражало скорее недоумение, чем гнев.
- Ну и кашу вы заварили, ребятки! - проговорил он. - А что ты нам расскажешь, Рауль?
- А вот что! - Рауль подошёл к столу, на котором стояли свечи, - Слишком долго я просидел дома, делая вид, что не замечаю всего, что творится вокруг.
С этими словами юноша посмотрел на Гилберта, курившего трубку по другую сторону стола, и на Одеса, который всё ещё посмеивался.
- Из года в год творится беспредел, которому сегодня я сам был свидетелем. Такие люди, как Гилберт и Одес, разоряют Нормандию ради удовлетворения своих прихотей и не заботясь о процветании герцогства.
Увидев, что Одес от изумления раскрыл рот, Рауль усмехнулся и снова перевёл взгляд на отца, который был удивлён не меньше.
- Ты дал мне меч, отец, и я поклялся, что найду ему достойное применение. Видит Бог, я сдержу свою клятву. Мой меч послужит на благо Нормандии, во имя справедливости! Взгляни!
Рауль вынул меч из ножен и, бережно держа его в руках, показал надпись, выгравированную на лезвии. На сквозняке пламя свечи дрожало, и на стальном мече играли блики.
Хьюберт наклонился, чтобы прочесть надпись, и, увидев, что она на неизвестном языке, в недоумении поднял глаза на сына.
- О чём здесь говорится? Я никогда не обращал внимания на эту надпись.
- Наш священнослужитель наверняка знает, - с издёвкой проговорил Гилберт.
- Да, знаю, - ответил Рауль. - "Le bon temps viendra!" В переводе на наш язык это звучит так: "Наступят лучшие времена!"
- Не вижу в этом ничего особенного, - разочарованно проговорил Одес.
- А я вижу, и очень многое, - Рауль вложил меч в ножны. - Лучшие времена наступят, когда людям, опустошающим страну, не позволят оставаться безнаказанными.
Хьюберт бросил испуганный взгляд на Гилберта.
- Боже мой, неужели мой мальчик сошёл с ума? О чём ты говоришь, сынок? Успокойся, не стоит тебе горячиться из-за каких-то крестьян! Я согласен, что Гилберт был не прав, но, насколько я понял, ты поднял на него меч, и в этом не прав был ты. Гилберт имеет полное право пожаловаться на тебя.
- Я ещё в состоянии постоять за себя, - проворчал Гилберт, - к тому же я не держу зла на Рауля. Он всего лишь глупый мальчишка. Я рад, что в венах этого отпрыска течёт всё же кровь, а не вода, как я опасался. Но на будущее я бы попросил его не совать свой нос в чужие дела.
- В будущем, - ответил Рауль, - ты не станешь совать свой нос в подобные дела. Имей это в виду!
- Неужели? - снова закипятился Гилберт. - Ты действительно считаешь, что я обязан прислушиваться к твоим словам, гадёныш?
- Отнюдь, - вдруг улыбнулся Рауль. Его улыбка была подобна первому лучу солнца после грозы. - Но на рассвете я еду к Роджеру Бомонскому, поэтому тебе придётся прислушиваться уже и к его словам.
Рука Гилберта нащупала нож.
- Негодяй! Ты добьёшься, чтобы меня признали вне закона!
Хьюберт оттолкнул Гилберта.
- Довольно! - прорычал он. - Рауль ничего не расскажет, но, если слухи о твоих набегах действительно дойдут до Роджера Бомонского, дело дойдёт до смертного приговора. Ты должен покончить с этим произволом. Что же касается Рауля, то мальчик просто переволновался. К вечеру ему станет лучше.
- Но к чему все эти слова о справедливости и том, что он уезжает из Харкорта? - недоумевал Одес. - Что он хотел этим сказать?
- Ничего, - успокоил его Хьюберт. - Не придавай большого значения тому, что Раулю необходимо покинуть родной дом. За ужином они пожмут друг другу руки, и их ссора останется в прошлом.
- С радостью, - подтвердил Рауль. - Но завтра утром я всё же еду в Бомон-ле-Роже.
- Зачем? - изумился Хьюберт. - Что тебе там делать?
Мгновение Рауль молчал, задумчиво глядя на мерцание свечей. Вдруг он поднял глаза и, смотря на отца, проговорил чужим голосом, серьёзным и дрожащим: