Олег хоронил погибших, справляя тризну и не обижаясь на сломленного врага, притворившегося другом. Он не достиг своей цели полностью, но не считал себя проигравшим. Он остерегался лишь лжи, которая окутывала подписанный на двух языках договор с ромеями. Две хартии, скрепленные печатью и словом, клятвой и рукопожатием, выглядели непреложным документом равных сторон. Но даже волхв извивался словно уж, не давая четких определений о том, насколько крепко и нерушимо данное соглашение.
Ромеи рано или поздно нарушат его… Олег успел понять, изучить, распознать их коварство и лесть. Их Бог кроток и милосерден; может быть, поэтому они пренебрегают клятвой от Его имени, всегда ожидая прощения за предательство. Действительно ли это хартия равных или очередной обман? Политическая комбинация?
Он смотрел на своих лучших воинов, которых сам же убедил в надежности ромейского слова, сам же соблазнил поступить на службу к ромеям. В глубине души Олег понимал, что отправляет их в бездну, но течение мутной реки беспощадно влекло к гранитным порогам, о которые разобьется иллюзия. Она была рождена не наивностью. Истоками ее происхождения являлись усталость, пресыщенность и разочарование. Самообман, действие которого сродни хмелю. Пока пьешь, ты весел, но, еще не начав веселье, ты знаешь, что наутро голова будет больна. И ты все равно пьешь без меры!
Какая судьба ждет доверившихся его слову и клятве ромеев? Поможет ли страх пред богами, чьими именами скрепили священные свитки с печатью империи?
Интуиция не давала покоя. Он прощался с каждым из них, называя по имени своих доблестных воинов, ратников, с которыми прошел весь этот путь, покоряя Гардарику. Зная наверняка, что никогда больше он не увидит ни одного из своих сородичей, добровольно оставшихся здесь, Олег уронил слезу. Он прощался с лучшими, для которых важнее было достойно умереть в бою, нежели приобрести богатство лукавым способом, с братьями, такими же, как он, лучше него…
Игорь же не ведал, отчего печалится и не находит себе места прославленный регент, ведь варяжский щит был прилюдно, в присутствии знати и воевод, под звуки рогов и барабанов, прибит на ворота Царьграда! Разве не об этом мечтал его доблестный родственник, Вещий Олег? И разве не зовется победой то, что приключилось с ними у высоких каменных стен горделивой столицы мира?! Ромеи сопротивлялись, как могли, но в итоге заплатили дань, равную двум даням Аттилы! Варяги снискали великую славу, которая будет воспета скальдами и породит множество мифов.
Глава 21. Зависть
Свенельд с любопытством рассматривал родившегося от наложницы сына. Он назвал его Лютом, мечтая о трепете, который будет внушать его наследник не только подданным приобретенного им ярлства, но и во всех землях Руси, ранее так приятно на слух именовавшейся Гардарикой.
Воевода! Его величает так князь-регент и подлый княжич, все достоинство которого лишь в кровном родстве с умершим конунгом! В угоду рабам они провозгласили новую страну Русью и мечтают объединить ее под общим соколиным стягом! Возможно, он бы с радостью помог в этой интересной затее, если бы придумал ее сам! Но соправители пренебрегли им и оскорбили прилюдно в бражном зале, отказавшись поддержать его в походе на Хазарию и запретив идти в Царьград. Они завуалировали свое неприкрытое оскорбление благовидным предлогом о том, что в Киеве требуется оставить надежного военачальника.
Но в том-то вся и загвоздка! Они считают Свенельда воеводой, а он ярл! И его дружина намного боеспособнее любого из их подразделений, даже княжеских гридней! Регент увел обученных его берсерками славян. Да и черт с ними! Этим Олег и Игорь ничуть не ослабили его дружину, хоть Свенельд и заметил, с какой грустью его достойные ратники стояли на берегу, провожая взглядами уходящие в дальний поход драккары…
В отсутствие регента и наследника Рюрика он объезжал княжеские владения как свои, втайне мечтая, чтоб князья никогда не вернулись обратно. И тогда все достанется ему одному, ибо некому будет сопротивляться его дружине. Славяне слишком слабы, а несогласных варягов легко будет подкупить за деньги, которые Свенельд сумел накопить за годы неучтенных поборов и грабительских набегов.
Он зашел в огромный бражный зал соправителей и оглядел два дубовых трона, покрытых шкурами. В зале он не застал никого, кроме ключницы. Она шмыгнула в темноте настолько бесшумно, словно мышь, надеясь не попасться на глаза влиятельному воеводе. Как бы чего не вышло… Малуша знала свирепый нрав этого человека, принесшего столько зла ее народу, ее отцу, разрушившему ее хрупкое счастье, которое ускользнуло, словно выпорхнувшая из рук синичка, как только ее отец согласился встретиться с воеводой.
Свенельд оставил у входа в бражный зал усиленную стражу, приказав не пускать никого. Он быстро отыскал спрятавшуюся ключницу княжны, грубо сдавил ее руку в области запястья и поволок ее прямо к столу.
– Устыдись, Свенельд! – взмолилась дочь Мала. – Ведь я не рабыня здесь, мой брат ныне воевода, не трогай меня!
– Рабыня ты иль нет – решать только мне! – с ненавистью прошипел Свенельд. – Твой отец – истинный глупец, он посчитал, что его ничтожное слово может мне навредить, попытался опорочить меня в глазах князя. Меня! Ярла, не уступающего в могуществе ни одному из живущих князей! Он уже поплатился за свою глупость. Правда, не до конца. Ведь он так и не выдал нам зачинщиков мятежа! А что это означает? Ты ведь знаешь? Я навещу его и потребую ответа. А если он не скажет ничего вразумительного, то я усилю гнет на его проклятое племя. И тогда они сами прикончат никчемного глупого Мала. Но я знаю, что ты хочешь ему помочь, ведь так?
– Что ты хочешь от меня? – как могла, отбивалась Малуша от грубых объятий злого варяга.
– Ты же видишь и все прекрасно понимаешь, ты не настолько глупа, как твой пустоголовый родитель. – Свенельд попытался лизнуть Малушу своим шершавым языком, но она снова увернулась. – Ты должна быть покладистой. От меня зависит жизнь или смерть твоего отца, да и твоего брата, несмотря на то, что он теперь под крылом регента. Ты понимаешь меня?
– Я понимаю. – Малуша сдалась и уже развязала шнурочки своего небогатого платья…
– Вот и хорошо, – улыбнулся довольный Свенельд. – Я вижу теперь, что ты готова меня выслушать… Вовсе не твои девичьи прелести меня соблазнили. Ты и впрямь самая красивая из рабынь, хоть и строптивая, как рысь. Но мне есть в ком искать наслаждение, и для этого не приходится склонять к удовольствию силой. Ты понадобишься мне в другом деле, более важном для меня, чем твоя невинность. Возможно, ты сможешь сберечь ее для своего суженого, Домаслава, – так, кажется, зовут предводителя бунтарей? Возможно даже, что я смогу пощадить его, но для этого тебе придется очень сильно постараться.
– Что я должна сделать? – с тревогой произнесла Малуша, не сомневаясь, что Свенельд задумал нечто ужасное. Другого ждать от этого жестокого варяга она не могла и не ошиблась в своих предположениях.
– Ты ведь бываешь в покоях княжны?
– Да, я ключница, слежу за уборкой в хоромах княжны и за служками в бражном зале, за дворовыми и за конюшенными…
– Люлька… – прервал доклад ключницы Свенельд. – Люлька с сыном Игоря. Со Святославом. Просто принеси ее мне, когда княжна уснет. Ну или когда ее отвлечет от сына какое-нибудь происшествие, когда город взбудоражит нечто ужасающее. Тебе это поможет. В этот момент ты вынесешь люльку. Это все, что тебе нужно сделать. И ты сохранишь жизни близких, свою невинность и станешь свободной, как птица…
– Как же я смогу это… – ужаснулась Малуша.
– Сделай, и я обещаю, что никто не умрет.
– А младенец? – не поверила девушка.
– Что младенец? – переспросил Свенельд. – Это ведь не твой младенец, это сын человека, который унизил твоего отца и угрожает расправой твоему народу, который не успокоится, пока ему не принесут голову твоего любимого. Ты понимаешь меня?
– Да… – ответила молодая древлянка, ненавидя свою судьбу за то, что она не предоставила ей шанса не слышать, не видеть, не думать, чтобы не страдать…
Свенельд вышел из бражного зала, не сомневаясь, что достиг желаемого. Он отправился в сопровождении стражи проверить со всей строгостью посты и дозоры, чтобы затем навестить княжну Ольгу и расспросить ее о здоровье самого маленького княжича, белокурого крепыша Святослава, коему уготован великий жребий править народами во благо зародившейся Руси.
Именно так, высокопарно и подобострастно, говорил воевода с прекрасной Ольгой, которая не обнаруживала в словах красноречивого воеводы и толики лицемерия. Излишняя набожность, перекроившая ее душу в последнее время, мешала ей разглядеть лесть и двойное дно в велеречивых вельможах, угодливых боярах и неверных рабах. Свенельд казался ей чрезмерно внимательным и очень услужливым, ненавязчивым. Она знала о разногласиях воеводы с мужем, но не предполагала о той пропасти, которую способна вырыть зависть…
Свенельд смеялся так заразительно, трепля малыша за щечку, так по-доброму умилялся, что развеял всяческую тревогу любящей матери и убедил ее, что истово блюдет безопасность наследника и государства. Прощаясь, воевода сообщил, что навестит княжну еще раз, но надеется, что к тому времени войско вернется из победоносного похода.
Воевода полагал, что смерть венценосного детеныша от руки древлянской изменницы-рабыни в отместку за унижение ее отца – правителя Коростеня будет выглядеть вполне логично и достоверно. Гибель детеныша станет невыносимым ударом для молодой династии. Игорь его не переживет. Хоть исполнительница этого гнусного злодеяния и будет казнена прямо на месте преступления!
Жизнь Малуши ничего не стоила. Свенельд верно все просчитал. Путь к безграничной власти всегда лежит через убийство. Иногда через убийство ребенка. Вдруг он подумал: а что если кто-то когда-нибудь посягнет на жизнь его очаровательного карапуза Люта? Нет, это уж слишком. Как же иногда сентиментальны бывают мужи, когда речь заходит о детях…
Глава 22. Пожар
Дрема заволакивала глаза красавице-княжне, за ставнями посвистывал ветер, отбивая неровный ритм редкими каплями дождя. Капельки оставляли круги на водной глади Днепра совсем недолго и даже не смутили ночных купальщиц. Скоро тучу отогнал южный ветер, не дав разразиться грозе и оставив на улочках лишь свежесть и аромат напитавшейся влагой хвои.
В такое время спится легко и долго. Смотреть на маленького княжича, любоваться им было сущим блаженством. Ольга читала про себя заученную наизусть молитву покинувшего Киев отца Фотия и невольно засыпала. Ключница Малуша, кажется, хотела что-то спросить, но это было не срочно. Дела подождут.
Ветер сменил направление и немного усилился, размахивал своими косами в разные стороны. Он разворачивал флюгера на пиках башен то на юг, то на север. Такими же были и вести. Слухи доходили разные.
Кто-то из прибывших давеча из ромейских земель купцов рассказывал о великой победе русов, а кто-то опускал глаза, предпочитая молчать, дабы не прогневать хозяев здешних земель или не взболтнуть чего лишнего да пострадать за сказанное. Варяги ведь прослыли скорыми на расправу. Могли и на кол посадить!
В какой-то момент истома накрыла сознание. Ольга на мгновение отключилась, но скоро открыла глаза и вновь увидела ключницу, копошащуюся в дальнем углу. Гремела связкой неугомонная. Вечно Малуше есть что прибрать, есть какая-то срочность найти давно забытую вещь, снести в починку сломанное веретено или прохудившуюся корзину… Она и сама мастерица сплести огромный сундук или скорее всех служек намотать клубок шерстяной пряжи. Ольга лишь подумала о своей расторопной помощнице и провалилась в сон снова, закрыв глаза надолго…
Малуша склонилась над люлькой с крохой Святославом, не решаясь сдвинуться с места. Возможность представилась. Фатум диктовал единственное действие, не оставляя выбора. Этот выбор можно было ненавидеть, но идти именно по этой тропе казалось неминуемой участью немилосердной судьбы.
Малыш спокойно взирал на служанку, хлопая голубыми глазами. Застывшая истуканом Малуша встряхнулась и вытерла пот со лба. Она оглянулась на княжну – быть может, в надежде, что та шевельнется, проснется, накажет, пусть даже казнит, но не будет после на сердце тяжелого камня. Не обременится душа похищением и гибелью невинного чада, даже если этот отпрыск великих и грозных правителей спустя какое-то время станет еще одним притеснителем ее племени. Сейчас он был беззащитен, забавен и пах, как молоко…
Тут он улыбнулся, и Малуша снова замерла, приготовившись то ли к броску, то ли к бегству. Сердце колотилось как скандинавский барабан, отсчитывающий команду "навались" для чужеземцев и ее сородичей, ставших гребцами варяжских драккаров.
Гомон с улицы прервал терзания Малуши. Со двора донесся лай собак, а со сторожевой башни раздался сигнал о происшествии.
– Что там? – проснулась княжна, не удивившись, что застала Малушу у люльки с сыном.
– Не ведаю, княжна… – испуганно произнесла ключница. – Пожар, кажется. Горит христианская церковь, твоя церковь, матушка…
Ольга наспех оделась и стремглав помчалась к месту пожара. Действительно, кто-то подпалил недавно выстроенный из сруба скромный приход ромейской веры, что соблаговолил учредить в Киеве толерантный к причудам любимицы Вещий Олег. Никто не спорил с принятым князем-регентом решением, не возражал стройке, но Ольга знала, что не всем по нраву увеличивающаяся христианская паства.
– Ромея-черноризника зарубили топорами! – сообщил привратник-славянин из новообращенных подоспевшей к горящей церквушке матушке-покровительнице. – Убили и кинули прямо у алтаря, а затем бросили факел, чтобы скрыть убийство. А там березовый сруб! Горит, как смола! Кто убил – не разглядеть в кромешной-то тьме, но по всему было видно, что воины в дорогих варяжских кольчугах, знатные… Не губи, княжна, тебе только сказал. Боюсь, как бы не истребили меня с бела света за то, что застал злодеев за их черным деянием…
Выслушав свидетельство, Ольга принялась энергично тушить пожар, собственноручно принимая ведра с водой у ободрившихся с ее появлением христиан и сочувствующих. При хозяйке была и Малуша, прихватившая из княжьего подворья коромысла.
До прихода княжны все стояли как вкопанные, опасаясь приступать к тушению, ведь соглядатаи Свенельда находились здесь с самого начала, и молча взирали на разрастающийся огонь. Ничего не предпринимая.
Сам воевода Свенельд прибыл позднее, когда строение окончательно превратилось в пепелище.
– Княжна, не утруждай себя бесполезным, – теперь уже властным тоном увещевал Свенельд. – Мы собьем спесь с поджигателей. Уверен, сие учинили древляне. С недавних пор они во главе с покушавшимся на твоего мужа Домаславом обитают в соседних лесах, привлекая на свою сторону всех недовольных. Бунт разрастается. До сегодняшнего дня разбойники совершали вылазки на наши обозы, но теперь обнаглели до крайности.
– Привратник видел людей в варяжских кольчугах и с топорами… – высказала свое подозрение княжна.
– Этот пьяница разглядел их лица? – насторожился воевода.
– Он отдал себя в руки Господа и перестал пить… Но лиц он не видел, – с сожалением ответила Ольга.
– Тогда его слова ничего не стоят. Мало ли что ему померещилось от страха. Говорю тебе, это древляне убили монаха-ромея и сожгли твою церковь, – повторил свою версию воевода.
– Откуда тебе знать, что монаха убили? – поймала его на слове княжна.
– Так об этом всему Киеву уже известно! – не растерялся Свенельд. – Этот болтун-привратник растрезвонил мрачную весть, как только обделался… Распространил клевету вместе с вонью. Никто из варягов не покусился бы на христианскую обитель, зная, что она значит для жены наследника престола.
– Ничего! – грозно изрекла княжна. – Теперь выстроим храм в камне, да и город окружим стеной не хуже хазарской.
– Дело твое, княжна. Мое же дело – крепости не строить, а брать приступом. На хазар бы, врагов твоих, пошел бы с превеликой радостью, да не дозволили! – горделиво заявил Свенельд.
– Твое дело было уберечь город от напасти… – напомнила Ольга поручение регента и своего мужа надменному воеводе, показавшему теперь свое истинное лицо и гонор.
Свенельд не особо таился в своем пренебрежении власти, даже позволил себе непочтительное обращение. Он совершенно не пытался оправдываться за то, что не углядел, не предотвратил злодеяние.
Дело нечистое, нетрудно было догадаться, что воевода что-то знал и скрывал. Вероятно, он и впрямь был причастен к поджогу, но говорить о своих догадках предусмотрительная княжна не стала. Не прощаясь с воеводой, она отправилась назад, в свои покои.
Малуша последовала за хозяйкой, но за углом ее окликнул разочарованный невыполненным договором Свенельд.
– Вижу, ты не использовала идеальное время суматохи для исполнения моего поручения… – сдавил, как прежде, ее руку воевода.
– Не ведаю ни о каком таком поручении! – огрызнулась ключница.
– Узнаю дочь Мала, строптивую и такую же глупую! – оскалился Свенельд.
– Не настолько, чтобы не понимать свою участь, исполни я то, что ты требовал от меня, – съязвила Малуша.
– Участь твоя предрешена! – уверенно заявил воевода. – Ты умрешь.
– Все люди умирают, а древляне благодаря тебе быстрее всех. Меня это не удивляет и уже не пугает… – подняла голову Малуша и вырвала свою руку. – Оставь в покое меня, и тогда я не выдам княжне твои черные замыслы. Но и помогать я тебе не стану. Для меня все вы враги. Но княжна меньше всех. Она добрая, и я не отплачу ей черной неблагодарностью. Ее сына тебе не выкрасть и не лишить жизни.
– А ведь точно! Древлянская ведьма! Вы все как один, смеете угрожать тем, кто заведомо сильнее вас. Ступай, дура, весь твой род и все ваше племя будут истреблены. Попомни мое слово. Ни останется никого! Ни одного! И ты не оставишь потомства. Не заимеешь дитя никогда. Слышишь меня, таково будет мое наказание, рабыня! Я убью твоего суженого, Домаслава! Твоего отца! А тебя я не убью, ты сгниешь в заточении, тебя будут пользовать как шлюху ратники! И ты никогда не родишь… – разгневанный Свенельд выкрикивал вдогонку свои проклятия, даже когда Малуша скрылась из вида.
Однако воевода не послал за ней, устремившейся вслед за своей хозяйкой, своих гридней. Что-то остановило его. Он осек себя на мысли, что рабыня смогла вывести его из равновесия, и намеревался в ближайшем будущем исполнить свое обещание в точности.
Зато люди Свенельда привели к нему привратника, бросившего тень на преданность воеводы.
– Так ты утверждаешь, что черноризника закололи мои ратники? Ты ведь разглядел варяжские кольчуги на злодеях. Можешь указать, кто именно? И я накажу возмутителей спокойствия за измену, как бы близки они мне ни были. Приравняю злодеяние к бунту против князя и скормлю псам… Или поставлю клеймо вот этим раскаленным прутом… – тихо прошептал воевода, взяв славянина за подбородок, дыша бедолаге прямо в лицо.