Данники княжества не спешили снабжать войско. Прослышав о проблемах с поставками продовольствия, проснулись новгородские купцы-негоцианты, которые не боялись гнева ослабевшей регентши при малолетнем княжиче и за несколько месяцев опустошили казну. Пришли на своих ладьях по Днепру, обещали все необходимое: шкуры, мех, дичь, мед, мясо, соль и серу. Но как только получили предоплату серебром Игоревой чеканки, тут же исчезли. Ищи ветра в поле!
Воины из-за недостатка еды стали промышлять охотой, отвлекаясь не только от осады, но и от субординации. Варяги последней волны, сетуя на бесполезность проведенного у стен Коростеня времени, в течение которого им не удалось разбогатеть, требовали от Свенельда немедленной их отправки в Византию на выгодную наемную службу к василевсу. Для них месть за убитого Игоря, который не жаловал пришлых сородичей-викингов, ничего не значила, как не представляла ценности идея объединения славян и варягов под знаменем воцарившейся в землях Гардарики династии.
Листья шаркали под ногами, когда Магнус, командующий отрядом викингов, говорил со Свенельдом:
– Видишь, листья уже осыпаются. Осень пришла. А она здесь, как выясняется, не такая теплая, как утверждали наши краснобаи. Скоро мы все здесь окоченеем, разве хотели мы попасть из фьордов на ледник! Мы искали тепла и наживы! Спрашивается, что мы здесь делаем, когда шли на юг!
– Вам не угодишь! – упрекал Магнуса, а в его лице ропщущих людей раздосадованный Свенельд, ведь потеряй он новую свою опору, тут же лишился бы равнозначного с Асмудом положения. – То вы недовольны, что вам не дают передышки и гонят в путь, то жалуетесь, что вас задерживают. А никто ведь не держит! Идите! Только ведь там распоясавшиеся печенеги. Придется идти в Царьград через них, они с удовольствием встретят на Днепровских порогах, зная, что в Киеве нет больше для вас защиты!
– По-моему, здесь мы защищаем тебя, или я не прав?! – поправил воеводу Магнус. – И пока мы не получили за это никакой платы, не так ли? А скоро съедим собственных коней, подобно громовержцу Тору, съевшему козлов из своей упряжи. Убеди меня в том, что нам следует терпеть голод и лишения, чтобы застрять в этих непролазных болотах и дремучих лесах.
– Дождитесь победы, она близка! – пообещал Свенельд. – И возьмите то, что вам принадлежит по праву. Поверь мне, в Коростене есть чем поживиться. И там куча ваших рабов! Даже их хватит, чтобы расплатиться с печенегами за безопасный проход по Днепру к настоящей славе и несметному богатству!
Доводы подействовали. Варяги снова поддались уговорам и не расползлись кто куда, но время работало на древлян. Княгиня не знала, как поступить…
Оставить убийц живыми и тем самым показать свою слабость перед всем миром? Речь шла о спасении Святослава и государства Олегова, что теперь стало равнозначным по сути. Именно поэтому неожиданно для всех Ольга отвергла мысль об отходе, продолжая молиться на кургане за упокой своего неотмщенного супруга.
Предавшись молитве, она вдруг вспомнила, как это делал старец Фотий. В тишине при мерцающем свете он уединялся со своими мыслями, обращенными к Небу. Она подумала, что яркий свет факелов может раздражать христианского Бога, и попросила их затушить.
Ольга велела доставить свечи для ночного бдения. Привратники киевского храма изготовили их из пчелиного воска, снабдив коптящими фитилями. Сделали совсем немного, но обещали наладить производство. Ольга надеялась, что доставленной связки хватит и что сей незамысловатый атрибут ритуала, что известен греческим монахам, поможет ей приобщиться к более верной молитве и получить быстрее нужный совет Небес.
Уподобляясь своему наставнику в вере – монаху Фотию, она продолжала свою бесконечную молитву под тусклым чадящим светом. В ней она не только сокрушалась над своим горем и просила Господа о прощении, но искала подсказку.
Один из гридней княгини пропустил к ней приставучего ромея. Прознав, что у матушки расплавились все свечи, угодливый грек, оказавшийся проповедующим христианином, принес княгине тлеющий гриб-трутовик.
– Возьми, матушка, покровительница веры нашей, – поставил он на землю горящий дымчатый гриб размером с ладонь. – Это трутовик, высохший гриб, что приживается на пнях, размножается по всему лесу и разъедает кору лиственных деревьев. Поляне научили сдирать его с липы, березы и ольхи. В этом лесу он произрастает в избытке. Пока я шел к тебе, матушка, а шел я долго, он тлел, а при тебе разгорелся, словно факел, хоть и не так ярко, но тепла от него на молитву в самый раз…
– Спасибо, добрый человек, назови свое имя и ступай с миром, – поблагодарила Ольга.
– Григорий меня зовут. А крестил меня монах Фотий и рукоположил в сан священника. И дал я ему зарок проповедовать общине полянской в лесу, ведь он загодя знал, что первым делом враги храм сожгут. И монаха-черноризника, оставленного здесь настоятелем, убьют. Предрекал он гонения и гибель от язычников. Лишь тебе приказал доверять и приглядывать за тобой, матушка. Я не так учен, как тот черноризник был, но памятью Бог наделил отменной. Выучил я "Отче наш" и псалмы Давида-царя, любимца Господа, наизусть, и наставлениями Сираха и премудростью Соломоновой с людьми пытливыми стал по научению Фотия делиться. Умножилась наша община. Вот и молились в тайном месте, а трутовик помогал не заплутать во тьме, когда добирались тропой секретной, – выпалил на одном дыхании, словно заученную легенду, неожиданно возникший проповедник. Рассказав это, он попятился назад, собираясь оставить княгиню наедине с молитвой.
– Постой, Григорий… – остановила его Ольга. – Фотий… Ты знал Фотия. Нет его больше, все, выходит, предвидел, а смерть свою не предугадал. Или не ждал от того, кого знал. Вина лежит на моем бедном муже, вашем князе, убитом древлянами. Только не знаю я, о чем просить ныне Господа – о прощении или о возмездии…
– И я не знаю, матушка, – признался Григорий шепотом, озираясь, как затравленный зверек, словно боялся разоблачения и жестокой кары. – Одно знаю: без тебя душегубы свели бы в могилу всех, кто с верою во Христе живет. Знаю еще, о чем мы Бога просим в своих молитвах. О том, чтоб тебе силу даровал. Чтоб имела ты способность защитить нищих духом от разорения, от племен свирепых, как древляне, и держала бы в узде свою дружину, запрещала десницей своей своеволие. Чтобы не стали притеснителями призванные пресечь бесконечную усобицу племенную. Так что думай сама, княгиня, что выбрать: меч карающий или прощение. Крови пролилось много и польется еще больше, коли страх люди потеряют. Их идолы безмолвствуют перед их беззакониями и питаются кровью невинных. Не чтут язычники веры греческой! Бога истинного они не боятся. Так пусть же убоятся человека!
Глава 36. Птицы
Наутро небо покрылось кровавым заревом, словно это был багровый закат, а не восход солнца. Малуша ворочалась во сне. Все тот же черный аист парил в ее видениях, а она все никак не могла разобрать, где же он свил свое гнездо. Верхушки деревьев и камышовые кровли теремов аист облетал стороной. Она отчетливо увидела уступы скал, коих не было в их равнинных землях, покрытых вечным лесом. В одном из уступов и нашла укромное место благородная птица.
Внизу бушевало море, которого никогда не видела Малуша наяву, а теперь представляла, словно всю жизнь провела на крутом каменистом утесе, любуясь волнами и наблюдая за знакомой птицей, угнездившейся так высоко. Она казалась далекой, эта грациозная птица, но в то же время родной… И она была намного красивее и сильнее ей подобных.
Сон был чуток. Скрипнула дверь.
– Куда ты, милый? – спросила Малуша спросонья у своего любимого.
– Варяги! Они опять у ворот. Переговорщики. Опять что-то замыслили… – ответил Домаслав, надевая кольчугу.
– Не соглашайся ни на что, они обманут! – на всякий случай предупредила она.
– Я знаю, но люди устали… – Он выбежал наружу, прихватив с собой меч.
Домаслав удивился, когда увидел во главе делегации княгиню верхом на коне. С ней были только гридни. Он выехал навстречу.
– Я пришла без своих воевод, они сокрушаются и все еще в ярости, а я остыла. Настала пора обсудить условия мира! – сказала княгиня убийце своего мужа.
– То, что ты пришла без свиты, ничего не значит. И каковы же ваши условия? – с сарказмом полюбопытствовал вождь восстания. – Снова заплатить вам дань и тогда вы уйдете?
– У вас не осталось ни меда, ни мехов, я это знаю, поэтому попрошу немногое, лишь для того, чтобы умилостивить варяжских богов и зажечь наконец погребальный костер на кургане. Война себя исчерпала. Крови людской пролилось достаточно. Ограничимся отныне птицами. Пусть древляне подарят мне по три голубя и три воробья со двора. Варяги принесут их в жертву на днепровском острове у священных дубов, и сочтут сражение победоносно завершенным, что выгодно и для тебя, и придется по сердцу их гордыне.
– Что-то подсказывает мне, что это предложение – очередная варяжская уловка, – заключил Домаслав. – А не лучше ли мне дождаться союзников-вятичей или вестей из Киева, куда вот-вот нагрянет печенежская орда? Ты хочешь, чтобы я поверил, что древляне могут откупиться от осады жертвенными голубями?
– Я предложила, твое дело – согласиться или нет, но принять решение ты должен до полудня! Оно за тобой. Три голубя и три воробья есть символическая плата за окончание войны. Это компромисс. Надеюсь, ты разбираешься в политике…
Домаслав смотрел вслед удаляющейся княгине, не веря в происходящее. Неужто варяги настолько устали от затянувшейся осады, что готовы к перемирию? Но почему не объявили настоящую цену?
"Ну конечно же, они хотят сохранить лицо перед вассалами и империями! – осенило вождя древлян. – Назвать свой неудавшийся поход победой… Эта мизерная дань ничего не стоит, голубятни переполнены птицами! Неужто удастся так легко отделаться, а затем собраться с силами и ударить по врагу всей мощью, укрепив город и дождавшись союзников?"…
Голубей и воробьев несли со всех дворов. Клеток не хватало. Ломали плетеный тын, огораживающий жилища, и мастерили из него короба для птиц.
Ольга, принимая дар Коростеня от престарелых послов, поблагодарила убийцу своего мужа, принявшего единственно верное решение. Но удивилась, что сам он не явился сопроводить своих делегатов, доставивших дань в ставку варягов.
– Он не так смел, ваш Домаслав, все же испугался, что я прикажу его схватить и повесить на одной из тех сосенок, что разорвали Игоря, – уязвила княгиня главу делегации древлян. – Не захотел рисковать ваш храбрец. Не верит мне… Хотя, пожалуй, действительно, не самая лучшая затея – прийти ко мне в стан в одиночку, если не считать вас, стариков, да возничих этих повозок. Я ведь могла искуситься и передумать…
– Народ уважает Домаслава. Он смел. Но и твою боль понимает. И мы оценили, что ты пришла к нашим стенам без своих воевод. Потому и согласились люди положить конец кровопролитию безо всяких условностей и обмена заложниками. Ведь, как оказалось, заложники нынче плохая гарантия, – напомнил седобородый славянин.
– Значит, теперь вы поверили мне? – спросила Ольга.
– Нет, до сих пор не верим, что оставишь без возмездия убийство князя… – хитро сощурился старик.
– Разве не отомстила я, когда закопали заживо ваших послов, когда сожгли в бане знатных бояр ваших, когда изрубили на поле брани тысячи древлян? Я воздала древлянам по заслугам. Мне достаточно для тризны… Посмотрите на ваших соплеменников с других городищ. Они уже заплатили дань и возделывают свои нивы.
– Хорошо, если так… – вознес глаза к багровому небу старик. – Но почему же не разводишь погребальный костер, чтоб завершить тризну и вернуться домой?
– Этот костер не для мужа моего. Я уговорила дружину, и рать согласилась удовлетворить мою просьбу. Я все же похороню Игоря по христианскому обряду, – глядя на своих воевод, не осмелившихся возразить, сообщила княгиня.
– Так для кого же костер? – стало интересно старику.
– Он для убийцы моего мужа, – тихо вымолвила княгиня. – И в нем торчат те самые молодые сосны, которые разорвали Игоря на части.
– То есть ты прикажешь схватить нас и потом предложишь обменять на Домаслава? – испугался старик.
– И как ты думаешь, мудрец, выдаст народ ваш, строптивый и непокорный, своего вождя?
– Не выдаст, княгиня варяжская, но в том-то и загвоздка, что Домаслав может прийти сам. Этого мы боимся. Поэтому у каждого из нас кинжал. Мы и возничие повозок, как ты заметила, люди старые. Отжили мы свой век. Оттого и вызвались сами доставить последнюю дань. Сговорились, коль пойдет что-то не так, жизни себя лишим, чтоб не стать разменной монетой. Умрем как один, никакого обмена не будет!
– Так и знала я, что весь народ ваш, все как один, мужи, старики и женщины, все против нас и не остановитесь. Продолжите сопротивляться власти Киева. Будете подтачивать изнутри династию Рюрика на радость внешних врагов, коим нет счета. Не важно, кто будет верховодить вами! Домаслав или кто-то еще… Вы все враги государства, Руси великой и неделимой. Зыбка будет Русь и хрупко правление законного наследника Игорева, сына моего Святослава, коли не накажу древлян, как задумала! Не будет по-вашему! Не хочу я старческой смерти. Только вы и останетесь!
Пока говорила княгиня, воины взяли по голубю и воробью, привязали тесемками заранее сшитые тряпицы к птичьим лапкам. А в тряпицах тлеющий трут и самородки серы. И запустили птиц в небо.
Воробьи и голуби, птицы памятливые, взлетели ввысь ненадолго, а потом, завидев с неба знакомый силуэт мрачного городища, их птичьего рая с насиженными жердочками на кровлях и голубятнях, ринулись стаей домой. Каждая птичка в свой двор.
Трутовик – гриб сухой, тлеет долго. Но если уж разгорится, то вспыхнет как свеча и воспламенит серу! На то и был расчет варягов, выпустивших птиц из клеток. Сера искрилась, поджигая соломенные и камышовые крыши. Город загорелся одновременно всюду.
Стариков-посланников отпустили. Они ковыляли, как могли, к городским воротам, но подоспели, когда город пылал как огромный костер, а у ворот уже стояли варяги.
Дружинники воспользовались паникой и неразберихой, а главное, тем, что оборона древлян ослабла. Люди тушили пожары, а варяги таранили ворота. И скоро атака увенчалась успехом и подпорки разлетелись. От многочисленных ударов кованые заклепки слетели, а в дубовых вратах образовалась щель. В нее просунули крюки и, подцепив ими не преодоленный доселе барьер, привязали лебедки к лошадям. Кони взвизгнули от удара плети и понеслись, вырвав проломленные врата с корнем.
Путь был открыт, варяги вошли в город. И началась беспощадная и слепая резня, укрыться от которой было негде. Ведь дома горели, стропила настилов и бревенчатые стены рушились, засыпая самых уязвимых. Спасаясь от огня, люди выбегали на открытую местность, где их поджидали самые кровожадные из варягов.
Не описать того неистовства и той чудовищной злобы, которая овладела иными из нападавших, когда они повергали врагов, невзирая на пол и возраст. Безнаказанность породила бесчинства по отношению к самым беззащитным: женщинам и даже детям.
Асмуд, как мог, пытался остановить озверевших ратников, призывая не убивать, а вязать пленных и вести их к кургану. Он находил самые низменные и понятные аргументы, чтобы хоть как-то воздействовать на ошалевших от крови собратьев:
– Не будьте глупцами, иначе мы останемся без добычи! Не убивайте своих же рабов!
Воевода Свенельд поддержал своего соперника, посоветовав Магнусу утихомирить мародеров и насильников и заняться более полезным делом:
– Дружина Асмуда и гридни Ольги растащат всех рабов. Тебе и твоим людям не достанется ничего, если ты не займешься тем же.
Людей как стадо сгоняли в отстойники. На плечи мужей надевали кандалы, чтобы лишить их последней надежды вырваться из оков.
Очаги сопротивления все еще были. Домаслав с остатками своего войска все еще удерживал сторожевую башню и пространство вокруг нее…
* * *
– Да неужели! Вот и беглянка! – Свенельд не зря зашел в дом кузнеца. Горыню, отца Домаслава, закрывшего своим телом невестку, воевода сразил ловким ударом топора. Малушу он взял за волосы и потащил к башне.
Самые сильные мужи древлянские не сдавались. Потеряв родных, они искали смерти в бою, отчаянно защищая бесполезный клочок земли и утративший свое предназначение форпост. Они погибали, забирая с собой в иные миры своих победоносных врагов. Домаслав сражался в самой гуще, и его дух не сломил бы никто из живущих. Но напротив него возник ухмыляющийся воевода Свенельд. Одной рукой он держал голову его отца, которую только что отрубил на наковальне кузнеца, а другой – косы его жены, до которых Домаслав всегда прикасался бережно, он лишь с нежностью гладил ее вьющиеся локоны.
Малуша стояла на коленях, вся в крови. Это была не ее кровь… От увиденного случился выкидыш. Обессиленная и разрушенная, она не проронила ни слова. В голове воцарилась пустота, защищая несостоявшуюся мать от внутреннего взрыва. Ее исступленные зеленые глаза уже выплакали все слезы, когда воевода тащил ее к башне через все городище и она умоляла жестокого Свенельда пощадить ребенка. Воевода в ответ лишь учащал свой шаг, приговаривая сквозь зубы:
– Я же предупреждал тебя, беглая тварь, что у тебя не будет потомства! Хотела убежать от меня! Теперь будешь вечно на привязи!
Малуша разрешилась прежде срока уже рядом с башней. Домаслав смотрел на нее и выл от безысходности. Он хотел кричать, хотя крик никак не помог бы вырвать любимую из рук злодеев. Братья по оружию и мечте о воле держали его за руки, не позволяя ринуться прямо на варяжский меч.
Свой клинок Домаслав уже опустил. Он проиграл, и жизнь не имела больше никакого смысла. Его люди окружили вождя, не ведая, как поступить: продолжать биться до смерти или сложить оружие и стать рабами, участь которых – смерть или позорная жизнь в неволе…
– Сложи оружие, Домаслав! Я обещаю сохранить жизнь твоей потаскухе и жизни никчемной горстки твоих соратников. Возьму только твою! Так захотела княгиня, но главное, так хочу я! Сохрани жизни сотни своих собратьев! Прикажи им сложить мечи и луки, иначе их головы падут с плеч, как вот эта…
Воевода бросил голову Горыни к ногам древлян. Домаслав оттолкнул держащих его соплеменников и, бросив меч, подошел к голове отца. Он поднял ее и приблизился к победителям. Поверженного вождя опустили на колени и, не став отнимать окровавленную голову, возложили кандалы на плечи. И повели на казнь.
Яркий костер горел на насыпном кургане. Злочинца, обвиненного в убийстве князя и организации смуты, привязали к тем самым соснам. И по знаку Свенельда с одобрения княгини поднесли факелы.
Душа Домаслава, покидая тело, проклинала всех богов разом и себя пуще идолов за то, что не позволил он, а вернее, не настоял на самом благоразумном решении дать Малуше уйти с отцом по тайному лазу.
Его душа прощалась с любимой навеки, но, рыдая над несбывшейся мечтой о свободе, запрещала бренному телу корчиться от ожогов. Это была последняя схватка вождя с одолевшей его силой. Она заключалась в том, чтоб превозмочь физическую боль, которая не могла превзойти невыносимое страдание униженного и растоптанного мужчины, не сумевшего защитить любимую и видевшего кровь из ее опустошенного чрева.