Но на этой мысли ему не пришлось остановиться, так как он входил в Переднюю и очутился среди сильных людей, царских приближенных. Он мгновенно преобразился, спрятал куда-то весь этот горделивый вид и важность и начал отвешивать на все стороны низкие поклоны. Ему отвечали довольно ласково, но все же сразу было видно, что здесь он не свой человек, что на него смотрят сверху вниз.
XXVI
Вдруг среди собравшихся произошло какое-то общее движение. Двери, ведшие из Передней в "комнату", то есть туда, где царь обыкновенно работал и куда доступ был только самым близким людям, отворились, и на пороге показался царь.
Так как день был непраздничный и не было никакого особенного парадного приема, то царь вышел запросто, в домашнем кафтане из тонкого сукна, обрисовывавшем его еще довольно стройную, но уже начинавшую сильно полнеть фигуру. Спокойное и красивое молодое лицо царя выражало то внутреннее благодушие, которое ему почти всегда было присуще.
Вся толпа царедворцев и с нею вместе и Алексей Прохорович как один человек склонились ниже чем в пояс. И царь ответил всем ласковым поклоном, а потом мерной походкой подошел к красному углу, поднялся на возвышение, обтянутое ярким сукном, и сел на большое парчовое кресло, предварительно устремив взгляд на образа и набожно перекрестившись. Закрестились вслед за царем и все собравшиеся.
Царь вышел из комнаты не один; за ним в передней появился боярин Морозов, в последнее время вследствие разных неприятностей и не раз высказывавшегося к нему народного нерасположения изрядно постаревший, но все еще полный сил и сознания своего значения. Рядом с ним был Ртищев.
Морозов быстро, привычным взглядом оглядел всех и остановил свои черные, многим казавшиеся мрачными и страшными глаза на Чемоданове.
Алексей Прохорович почувствовал, как внезапно кровь кинулась ему в голову и залила щеки. Морозов подошел к нему и с видимым благоволением шепнул:
- Проходи, друже, его царское величество тебя спрашивать изволит.
Алексей Прохорович покраснел еще больше и как-то неловко, будто ноги у него были спутаны, двинулся вперед к царскому креслу. Не доходя несколько шагов, он снова поклонился в пояс и поднял глаза на царя.
- Здравствуй, Алексей Прохорович, - громко и ласково сказал царь.
У Чемоданова даже мурашки по спине побежали. До сих пор царь еще никогда не называл его по имени и отчеству.
Между тем царь продолжал:
- Я приказал позвать тебя по делу немалой важности. Служба твоя мне хорошо ведома, и я был всегда доволен ею. Теперь я хочу поручить тебе новую службу. Ты знаешь, какую?
- Знаю, государь, - нетвердым голосом хрипло произнес Чемоданов. - Велика милость твоего царского величества…
Он запнулся, к глазам его подступили слезы. Он неудержимо устремился вперед и грузно упал на колени. Царь наклонился, протягивая руку, которую Чемоданов покрыл поцелуями.
- Встань, Алексей Прохорыч, - сказал царь, - мне приятно видеть, что ты от службы не отказываешься и должным образом постигаешь и ценишь оказанное нами тебе доверие. Да, дело тебе предстоит немаловажное, путь большой и ответ немалый. Все сие обсудить надо будет хорошенько в посольском приказе, там тебе, по нашим мыслям, точный и во всем подробный наказ напишут… и я с тобой еще рассуждать буду.
Царь кивнул головою и взглянул на Ртищева. Алексей Прохорович отвесил глубокий поклон и с бодрым духом, весь радостный и будто окрыленный, чувствуя себя внезапно выросшим по меньшей мере головы на две, стал пятиться от царского кресла. И пятился он до тех пор, пока не наступил кому-то на ногу. Тогда он пришел в себя, подобрался и, осторожно ступая, прошел подальше. К нему подошел Ртищев.
- Ты обожди, Алексей Прохорович, - сказал он ему, - вот как его величество пройдет в "комнату", так я еще проведу тебя к нему.
- Слушаю, батюшка Федор Михайлыч, слушаю! - с поклонами и захлебываясь от радостного волнения, ответил Чемоданов.
И все уплыло куда-то, и все забылось, оставалось только одно ощущение выросших крыльев и прибавившегося на две головы росту. И так было велико и приятно это ощущение, что Чемоданов всецело отдался ему, ничего не видя, ничего не слыша.
К царскому креслу приближался то тот, то другой. Царь что-то говорил, и ему что-то говорили. Но Алексей Прохорович не слышал ни одного слова.
Вот царь поднялся с кресла, простился со всеми и ушел в "комнату". Вот Ртищев ведет и его туда же, за эти заветные двери. В третий раз в течение своей жизни входил сюда Чемоданов. В комнате, кроме царя, никого. Царь сидит перед большим письменным столом, покрытым тонким алым сукном с широкой золотой бахромой. На столе расставлены разные диковинные вещи иностранной работы, несколько книг, чернильница, перья, бумаги…
- А ведь одному тебе в таком деле, не справиться, - сказал царь, когда дверь заперлась и Чемоданов вместе с Ртищевым приблизился к столу.
- Это точно, государь, сам ведаешь - дело мудреное. В помощь мне надо разумного человека, в писании искусного, - бодро отвечал Чемоданов.
- Да, надо тебе в помощники дьяка из посольского приказа. Кого же бы ты думал? Кто тебе по нраву?
Чемоданов задумался и привычным в таком случае движением почесал у себя в затылке, высоко приподнял брови.
- Кого приказать изволит твое царское величество, - произнес он, - а я бы… Я так полагаю, что самым подходящим к такому делу человеком будет дьяк Посников.
Царь улыбнулся.
- Ну вот, в одно слово! - сказал царь, обращаясь к Ртищеву. - Радуюсь, что ты назвал Посникова, ибо и мы о нем подумали. Так, значит, тому и быть. Посольство будет изрядное. Я тебя кое-как не пущу. Ты выбери всяких нужных людей и представь список, во всем этом я на тебя полагаюсь. Только вот еще одно… думали мы насчет переводчика…
Царь при этом едва заметно подмигнул Ртищеву и едва заметно улыбнулся.
- Ведь ты, Алексей Прохорыч, я чаю, латинской грамоты не разумеешь?
Чемоданов невольно даже рукой отмахнулся.
- Где мне, государь-батюшка, твое царское величество!.. В своей грамоте тверд, а басурманских языков не разумею.
- Ну то-то же, так вот и надо хорошего переводчика, чтобы впросак не попасть, человека русского, православного христианина.
- Хорошо бы это, да где же такого сыщищь?
- А вот мы и сыскали с Федором Михайлычем, сыскали тебе на подмогу парня изрядного, почтенных родителей сына, обученного не только латинской, но и греческой грамоте и всяким другим наукам. Такой человек тебе на великую пользу будет.
- Коли есть такой, - весело сказал Чемоданов, - так чего же лучше. Кто же это? Кто таков будет?
- А это вот тебе скажет и покажет Федор Михайлыч, только ты смотри - не вздумай отнекиваться!
- Государь, могу ли я такое помыслить! Твой выбор для меня свят.
- То-то же, смотри, - ласково сказал Алексей Михайлович. - Это мой выбор, я за того человека стою и тебе его поручаю, отдаю тебе его на попечение. Оказывай ему всякую ласку. А коли с ним что случится по твоей оплошности, ты мне за него ответишь.
- Беречь буду, как сына родного, государь, не изволь быть в сомнении, как сына беречь буду.
- Так вот, смотри и помни это свое слово! - серьезно и внушительно сказал царь. - Да слушай еще, Алексей Прохорыч, поедешь ты надолго ведь, не меньше как в год это дело обернуть можно. Вот я и подумал о семье твоей… Будь покоен: ты мне ответишь за переводчика, а я тебе отвечаю за жену твою да дочку… Знай же, дочка твоя, с согласия супруги нашей, государыни, взята будет в терем, и государыня и царевны сберегут ее до твоего возвращения.
- Батюшка! Милостивец! Благодетель ты наш! - в голос завопил Чемоданов, падая на колени и ловя царскую руку. - Господь да благословит тебя за такие твои милости, за доброту твою несказанную… и тебя, и великую царицу, нашу матушку!..
- Полно, полно! - говорил царь, потрепав по плечу Чемоданова. - Долг платежом красен… А теперь ступай с Федором Михайловичем, он тебе твоего переводчика покажет… Так смотри же: я тебе за дочь твою отвечаю, а ты мне за него…
- Как сына родного любить буду, как сына! - повторял растроганный Чемоданов и с этими словами вышел из "комнаты" в сопровождении Ртищева.
XXVII
Александр уже не раз видел царя; а знал о нем много из рассказов Федора Михайловича, который нередко в последние годы, улучив свободную минуту, беседовал со своим любимым учеником. Конечно, эти разговоры имели воспитательное значение - Ртищев подготовлял в Александре продолжателя своей деятельности и внушал ему свои взгляды на все и на всех.
Молодого царя Ртищев любил и как царя, и как близкого человека, ценил и знал его, быть может, лучше, чем кто-либо. Свое искреннее почитание и любовь к Алексею Михайловичу он, естественно, передал и Александру, молодая и чуткая душа которого была открыта всем добрым чувствам.
Таким образом, Александр видел в царе воплощение всех совершенств человеческих и готов был за него в огонь и в воду не только по долгу, но и по сердечному влечению.
Когда дома приходилось ему слышать враждебные толки отца с попом Саввою и другими благоприятелями о "новшествах", когда отец и его гости хоть не прямо, но достаточно понятным образом обвиняли царя в потакании "делу антихристову", - Александр едва удерживал свое негодование. Только невольный страх отцовского гнева и врожденное благоразумие, громко говорившее, что следует молчать, ибо никакими доводами ничего не добьешься, а только бед наделаешь - заставляли его удаляться от бесполезного спора и бежать подальше из дому.
Теперь исключительные обстоятельства и страстная любовь к Насте не дали ему возможности как следует порадоваться тому, что наконец он войдет в общение с любимым царем, что царь его зовет к себе. В другое время при таком известии он почувствовал бы себя на верху блаженства.
Но даже и теперь, даже и с тяжкой мыслью о неизбежности скорой и долгой разлуки с Настей Александр, отправляясь рано утром во дворец по наказу Ртищева, забыл на время все свои беды и трудности своего положения и думал только о царе.
Ртищев, как приказал Алексей Прохорович, провел своего любимца "черным ходом", и никто из ближних людей не знал, что царь, выйдя из спальни перед ранней обедней, с четверть часа, а то и больше, провел в беседе с молодым учеником "андреевских" монахов.
В первую минуту, подведенный Ртищевым к царю и допущенный к царской руке, Александр смутился и растерялся. Но это его смущение прошло очень скоро. И сам он был не из робких, умел владеть собою, да и царь оказался уж очень ласков и прост в обращении, так прост, что слезы умиления выступили на глазах Александра.
Царь сказал ему, что уже не раз слыхал от Федора Михайловича об его больших успехах в науках и что он весьма радуется таким его успехам. Сказал он ему о том, какое великое благо ученье и знание, как счастливо то царство, где много знающих и опытных людей. В русском царстве таких людей еще не очень много, а потому непрестанная царская забота о том, как бы таких людей стало как можно больше.
- Вот ты обучен теперь многому, - говорил царь, - по летам своим ты обладаешь большими знаниями, но все-таки их недостаточно - век живи, век учись. Узнавать новое никогда не поздно. Посему радуйся теперь прежде всего и забывай обо всем остальном, прежде всего радуйся, что назначили мы тебя быть при посольстве нашем в далекое венецейское государство. Воспользуйся этим и, когда поедешь, не теряй дорогой времени, смотри, обо всем узнавай и что будешь видеть, что узнаешь, то записывай, чтобы сие было и тебе и другим на пользу.
Александр благодарил царя как умел. Царь благосклонно его слушал и вдруг, добродушно усмехнувшись, поглядел на Ртищева.
- Что же это, Федор Михайлович, - сказал он, - паренек-то хотя и говорит складно, а по лицу его как будто выходит, что уезжать ему все же не хочется? Уж не зазноба ли у него?
Усмехнулся и Федор Михайлович.
- Про то его самого изволь спросить, государь.
- Ну, уж чего спрашивать, - еще ласковее сказал царь, - томить не стану тебя, допытывать - все знаю, все Федор Михайлыч про тебя мне поведал. Ну и скажу прямо: хотя ты и озорник, а все же на первый раз можно тебя помиловать, ибо ты уже на возрасте и о честной брачной жизни помышлять тебе не грех. Зазнобила сердце твое красная девица, то не Бог весть чудо какое. А вот что ты украдкою, вопреки всем обычаям и не помышляя об ее чести девичьей, с нею тихомолком виделся - то не похвально.
- Государь! - прошептал, весь вспыхивая, Александр. - Твоему царскому величеству ведомо…
- Все ведомо, - перебил его царь, - все знаю, что ты себе в оправдание сказать можешь. Кабы не так дело было, я не стал бы извинять твое озорничество. Ну, слушай, я тебе во всем помогу и в должное время, когда ты с Божьей помощью вернешься на Москву, сам буду твоим сватом. Родителей ваших так или иначе помирю и согласие их добуду. Невесту твою без тебя мы сохранять будем.
- Государь! - воскликнул было исполненный благодарным чувством Александр.
Но царь движением руки остановил его.
- Постой, погоди - все это для тебя не даром будет сделано. Первым делом обещай ты мне до отъезда своего не видеть своей зазнобы. Тяжело тебе будет, да что же делать - так надо. И сам не пытайся увидеться с нею, и никого не засылай. Все будет без тебя сделано, все будет ей сказано, сердце ее успокоят. А коли ты крепко люб ей, так она будет ждать тебя с нетерпением и молиться Господу, чтобы сохранил тебя на пути твоем. Так-то. Это первое дело. А второе: обещай ты мне, как уедешь, никаких дуростей не затевать, к тестю своему будущему быть почтительным и при том не зевать - примечать все достойное примечания. Когда вернешься, мы с тебя отчет возьмем. Что же, обещаешь?
Конечно, Александр обещал царю все; обещал "как перед Истинным".
Заблаговестили к обедне, и царь отпустил его. Федор Михайлович приказал ему сходить к ранней обедне, а по окончании службы пройти к нему в рабочую комнату и там ждать.
И вот он ждет, а Федора Михайловича все нет. Взял он книгу читать, да скучно что-то. Минуты тянутся одна за другою медленно. Вдруг в соседнем покое отворилась дверь. Кто вошел - со своего места Александр не видит. Конечно, это Федор Михайлович, только он не один.
- Обожди малую минутку, Алексей Прохорыч, он здесь, я к тебе его сейчас выведу, - говорит Ртищев.
Александра как бы жаром отдало, а потом мурашки по спине побежали. Понял он - кто тут, в соседнем покое.
А Федор Михайлович уже у двери, поманил его рукою, сам подмигивает: поди, мол, сюда.
Александр тряхнул головою, набрался храбрости и вышел.
XXVIII
Обласканный царем, Чемоданов в то же время значительно успокоился относительно дочери. Он видел в том обстоятельстве, что царица берет Настю к себе в терем, начало больших царских милостей.
На себя он достаточно надеялся, и ему ясно теперь представлялось в эти первые минуты нежданного торжества, что вот он блистательно исполнит царское поручение, дело первостепенной важности, и, вернувшись, пойдет в гору, да так пойдет, что никому того и во сне не снилось.
С такими мыслями и в таком настроении он не особенно интересовался вопросом - кого это ему дают в спутники и переводчики. Он даже сразу и не сообразил, что тут нечто особенное, что молодой переводчик, так или иначе, должен быть близок царю, если тот о нем уж что-то слишком заботится и настоятельно ему его поручает. Уверяя царя, что будет любить этого молодца, как сына, Чемоданов, конечно, не вдумывался в свои слова; он говорил только то, что надо было сказать. Как же бы иначе мог он ответить на слова царские?
Он пошел за Федором Михайловичем Ртищевым, и по мере того как подходил к дворцовому помещению царского постельничего, сознание пришедшего счастья и царской милости все увеличивалось в нем. Но он все же спросил Ртищева:
- Что это ты со мною в прятки-то играешь, Федор Михайлович, назови малого-то.
- Чего там называть, - ответил Ртищев, - ты его и так знаешь…
В это время он отпирал двери в свои покои, и Чемоданов не успел даже остановиться на мысли - кого это он сейчас увидит, как Александр уже был перед ним.
Новый посол его царского величества сразу даже не поверил глазам своим, ему показалось, что это только так, чудится, и он попятился. Но Ртищев тотчас же и вывел его из последнего сомнения.
- Вот, прошу любить да жаловать по наказу царскому и быть ему в долгом пути вместо отца, - сказал Ртищев. - Ведь говорил я тебе, что со старым знакомцем поедешь… твоего соседа почтенного, Никиты Матвеевича Залесского, сынок это, Александр Никитич… Али не узнал, али вы и впрямь давно не видались?
Александр отвесил почтительный поклон Чемоданову и с достаточным спокойствием смотрел ему прямо в глаза.
Чемоданов побагровел, кулаки его сами собою сжались, и, не будь тут Ртищева, он бы не удержался и кинулся на Александра. Но Ртищев стоял между ними. Да и неожиданность была велика.
- Что же это? - совсем растерянно произнес Чемоданов. - Так это он, он со мной поедет?
И вдруг все посольское благоразумие, все хладнокровие и рассудительность куда-то пропали. Алексей Прохорович из себя не вышел, ругаться не стал, но, мрачно и решительно обращаясь к Ртищеву, сказал:
- Нет, я с ним не токмо в Венецию не поеду, но и в одном покое ни минуты оставаться не желаю.
- Что так? - с хорошо сыгранным изумлением воскликнул Ртищев. - Мне невдомек, Алексей Прохорыч, что это ты такое говоришь… как так не поедешь? По какой причине?
- А так вот, не поеду, да и все тут. И коли его царское величество мне другого переводчика не назначит, то я и совсем от посольского дела отказываюсь.
Александр стоял молча, в почтительной позе и продолжал спокойно глядеть прямо в глаза Чемоданову. Ртищев покачал головою.
- Диво! - сказал он. - И хорошо, что это ты у меня говоришь и никто твоих речей, кроме меня, не слышит, а не то тебе худо было бы… Это ты оставь… что сделано, того не переделаешь и против государевой воли не пойдешь. Назначено тебе быть послом - и будешь. Назначено Александру Залесскому с тобою ехать - и поедет. А ты лучше припомни, что государь тебе говорил, и припомни также то, что ты обещал ему. Твои ведь это слова: любить, мол, буду, как сына. Так что же это ты… царя обмануть хочешь?
Алексей Прохорович начинал мало-помалу соображать и с каждым мгновением все яснее и яснее видел, что попал в положение безвыходное. Оно, конечно, силком в Венецию не поволокут. Оно, конечно, можно отговориться болезнью, каким ни на есть неизлечимым недугом и уехать навсегда из Москвы в дальнюю вотчину. В первую минуту, когда сердце уж больно кипит, такая мысль и может прийти в голову, но через минуту она уходит, а через две - от нее и ничего не остается.
"Итак, этот лиходей, этот Алексашка, пристал теперь на долгое время, что банный лист! Ну, уж и постой же ты, вражье отродье, дай только сроку, я же тебя проучу, жизни не рад будешь", - подумал Чемоданов, метнув злобный взгляд на Александра.
Но Ртищев будто прочел мысль его.