- Есть там такая станица Дурновская, - говорил Шиллеру конфиденциально Константин. - Я в ней бывал раньше, до революции. Народ там гордый, непокорный. Там интересные явления сможем наблюдать…
- Я не возражаю, - после некоторого раздумья проговорил доктор Шиллер. - Поедемте. Мне хочется побеседовать с так называемыми кулаками. За что их так не любят коммунисты?
- В станице Дурновской мы таких людей найдем много, - уверил Константин.
- Надо вот только договориться с господином Крапивиным.
- Вам предоставлена, господа, полная свобода передвижения по стране, - сказал представитель комиссариата иностранных дел, когда Шиллер обратился к нему с этой просьбой. - Куда хотите поезжайте.
* * *
Сколько ни вглядывался Константин в лица казаков-колхозников, он ничего не мог понять, что творится в их душе. Внешне все казаки были спокойны, сосредоточенны, ничем не выказывая своего волнения.
"Неужели они не готовятся к восстанию? - думал Ермаков. - Или они так искусно маскируются?.. Нет, так маскироваться невозможно… Если б они знали о готовящемся восстании, они чем-нибудь да высказали бы свое волнение, свою тревогу… А они так спокойны, так деловито и обстоятельно рассуждают, что кажется, ни о чем другом и не думают, кроме как только о своих хозяйственных делах. Нет! Так притворяться нельзя… А может быть, никакого восстания здесь и не предполагается?.. Может быть, это лишь фантазия парижских авантюристов?.. Скоро все выяснится… Увижу Воробьева, и все станет ясно".
И чем чаще Ермаков разъезжал по станицам, тем больше он приходил к убеждению, что ни на какое восстание казаков рассчитывать не приходится. Они не думают о нем.
Грустно становилось на душе Константина от таких выводов.
XXXIII
У вокзала стояло несколько подвод, поджидая прихода поезда.
Шумный запыленный грохочущий поезд подкатил к станции. На платформу из мягкого вагона вышли иностранные корреспонденты.
- Пожалуйте, господа, пожалуйте к подводам! - говорила гостям Сидоровна, приехавшая встречать их. - Давайте знакомиться. Я председатель Дурновского станичного Совета, Меркулова Анна Сидоровна.
- Очень приятно, - приподняв шляпу, осклабился доктор Шиллер при виде молодой, красивой, статной женщины и пожал ей руку. - Прошу знакомиться с моими коллегами.
Один за другим подходили к Сидоровне иностранцы, снимали шляпы, жали ей руку.
Все расселись по повозкам.
Константин устроился на задней подводе вместе с англичанином Чарли Фарантом.
- Вы не находите ли, - спросил Чарли у Константина, - что русские весьма гостеприимны?
- Русские всегда были гостеприимны и радушны, - задумчиво сказал Константин. Сняв свои дымчатые очки, он с жадностью глядел по сторонам. Вокруг расстилалась необъятная степная ширь. Кое-где чернели свежевспаханные полоски. Редкие цепки быков неторопливо тянули плуг. Слышались звонкие голоса мальчишек-погонцев:
- Эй, пошли!.. Пошли!.. Цоб!.. Цобе!..
Широко открытыми глазами смотрел на все это Константин, и по его желто-смуглым щекам ползли слезы.
- Боже мой! - шептал он. - Какая красота!
- Антони! - заметив слезы Константина, удивился Чарли. - В чем дело? Почему у вас глаза мокрые?..
Константин смутился. Отерев платком щеки, сказал:
- Глаза очень болят. Если сниму очки, так сразу же слезы выступают. И он снова надел свои темные очки…
В станице ждали приезда иностранных гостей. Станичная столовая блестела безукоризненной чистотой: полы вымыты, столы накрыты подкрахмаленными белыми скатертями и украшены вазами с ранними весенними цветами - ярко-желтыми и алыми тюльпанами и фиалками.
Тотчас же, как только иностранцы приехали в станицу, умылись и переоделись, их пригласили на ужин.
Поджидая гостей, в столовой собрались станичные руководители. Был здесь секретарь парторганизации Конон Незовибатько в новом синем бостоновом костюме, председатель колхоза Сазон Меркулов, для такого торжества по совету Незовибатько надевший на себя суконные казачьи шаровары с лампасами, агроном Виктор Викторович Сытин с блестящим из-под рыжеватой бородки крахмальным воротничком. Была приглашена и станичная избач, она же и секретарь комсомольской организации, тоненькая и стройная, как молоденький тополек, Тоня Милованова.
Но самой, пожалуй, представительной фигурой среди всех ожидавших была председатель стансовета Анна Сидоровна. Она успела уже переодеться. На ней была шелковая белая кофточка с широким коротким рукавом и черная модная узкая юбка. На ногах поблескивали лакированные туфли.
Все ждали появления гостей.
- Идут! - тоненько вскрикнула Тоня Милованова, находившаяся ближе всех к двери.
Все прислушались. По ступеням крыльца кто-то тяжело ступал. Открылась дверь, и в столовую, чуть не падая, ввалился пьяный Силантий Дубровин.
- Здравия желаем! - отдал он честь. - Разрешите представиться, не могу ли вам понравиться, самый что ни на есть кулак кулацкий Силантий Дубровин, бывший красногвардеец и буденновец… - оглянув присутствующих мутным взглядом, он протянул торжествующе: - А-а! Гады!.. Сволочи… Собрались начальники…
К нему подбежал Сазон.
- Слышишь, Силантий, полчанин, - встревоженно заговорил он. - Зараз сюда придут иностранцы… Иди отсель…
- А что мне иностранцы? - вызывающе закричал Дубровин. - Плевать я хотел на них и на вас… Я, может, сам иностранец… Что, у меня для них морда неприятственная, что ли? Гад ты ползучий! Эх ты, Сазон, Сазон! Вместях ведь с тобой воевали против супостатов белых. Забыл, что ли, гадюка? Помнишь, как, бывало, меня хвалил Буденный? А однова даже похвалил сам Ворошилов… А теперь вы все отвернулись от меня. Кулаком посчитали. Вот этот тоже гад, - кивнул он на Незовибатько, - зазнался. Внимания на меня никакого не обращает. Подумаешь, тоже мне секретарь партии. А он забыл, этот секретарь партии, как я его однова спас от беляка. Наскочил на него беляк, рубанул шашкой, и секир-башка была б Конону… Да спасибо, я тут подвернулся, из карабина бабахнул и свалил белого. Вот так и остался жить Конон… Ежели б не я, так он бы теперь сухари жарил на том свете. Правду гутарю, Конон, али брешу?
- Правду-то правду, - подходя к Дубровину, сказал Незовибатько. Благодарность тебе, Силантий, за это большая. Вечно не забуду этого… Но пойми, дорогой дружище, сейчас же сюда придут иностранцы. Неудобно, брат. Ты же немножко не в себе. Пойди домой…
- Думаешь, я пьяный? - спросил Силантий, раскачиваясь на ногах. Пьяный, братуня, проспится, а вот дурак никогда… Совести у тебя нет, Конон. Ей-ей, нету! Ведь ты ж, проклятый, вместе со мной кровь проливал за Советскую власть, а ныне ты и Сазон хочете меня в тартарары загнать… Гляди, - показал он свою бугристую заскорузную ладонь. - Мозоли… Это от труда. А ну-ка, покажи свою руку… Небось ни одного мозоля нет, а тож мне шахтер. У-у! - дурашливо замахнулся он на Незовибатько. - Расшибу!..
Распахнулась дверь. В ярко освещенную столовую в сопровождении представителя комиссариата иностранных дел Крапивина вошли иностранные корреспонденты.
Хотя все здесь, в столовой, и давно уже ждали прихода гостей, но при входе их растерялись.
Шиллер, шедший впереди, оглядывая Дубровина, усмехнулся.
- Боксом занимаетесь, господа! - сказал он. - Продолжайте, пожалуйста. Мы не будем мешать. В молодости я тоже увлекался этим видом спорта…
Дубровин как-то сразу же смяк, потускнел. Куда только и девалась прыть его.
- Пойду я… пойду, - проговорил он тихо и заплакал.
- Что с вами? - участливо спросил его Шиллер. - Чем вы обижены? Уж не я ли вас обидел?..
- Да нет, - покачал головой Дубровин. - Вы тут ни при чем. А вот они меня, наши начальники, дюже обидели, - указал он на Незовибатько и Сазона. - Зараз мы о том погутарили и, видать, ни о чем не договорились…
Доктор Шиллер был весьма любопытен. По смущенным лицам присутствующих, по тому неуловимому ощущению, которым иногда угадываются интимные разговоры, происходившие до твоего прихода, он почувствовал во всей этой истории что-то интригующее.
- Посидите с нами, уважаемый, - подставил он стул Дубровину. - Мне хочется с вами побеседовать.
Как мешок, набитый чем-то грузным, Дубровин покорно шлепнулся на подставленный стул.
XXXIV
Иностранные гости перезнакомились со всеми находившимися в столовой и расселись за стол.
- Слово для приветствия предоставляется, так сказать, мэру станицы товарищу Меркуловой, - сказал Крапивин.
- Но почему же мэр? - усмехаясь, пожал плечами Шиллер. - Я по литературе знаю, что в казачьих станицах были атаманы. Следовательно, мадам Меркулова является атаманшей. Вот мы сейчас и выпьем за здоровье атаманши Меркуловой.
Он сказал об этом по-английски корреспондентам. Те захлопали в ладоши.
- Браво! Браво, атаманша!..
Все встали, взяв в руки бокалы с водкой или вином. Сидоровна сказала несколько приветственных слов. Крапивин перевел. Все снова зааплодировали, потом выпили.
Опустив голову, Дубровин сидел у окна, всеми забытый, одинокий. Вспомнив о нем, Шиллер шепнул Крапивину:
- Можно его пригласить к столу?
- Да ведь он очень пьян, - ответил тот. - Еще сдуру кого-нибудь оскорбит.
Но как ни пьян был Дубровин, он услышал, что сказал представитель комиссариата иностранных дел профессору.
- Оскорбить? - вскочил он на ноги. - Да вы что? Да разве ж я непонимающий? Знаю, что к нам приехали иностранные гости. Я их тоже хочу приветствовать как бывший красногвардеец, как советский гражданин. Понятно?
- Пусть посидит с нами, - снова сказал Шиллер. - Он не помешает. Садитесь со мной, господин…
- Я извиняюсь, - замотал кудлатой головой Дубровин. - Я не господин, а попросту гражданин али товарищ… Господ, я извиняюсь, ежели не по нраву будет вам сказано, мы наладили по шеям еще в семнадцатом году. Они теперича у вас, там, за границами, живут… Ежели не побрезгуете, то сяду с вами за стол, - сказал Дубровин. - Кушать-то я не хочу и пить не буду… Так посижу, побеседую. Вы, видать, человек ученый…
Константин сидел напротив Сазона, которого он, конечно, сразу же узнал, хотя не видел уже лет пятнадцать. Сидя за столом, Сазон частенько прикладывался к рюмочке и пристально поглядывал на Константина.
"Уж не узнает ли он меня?" - беспокойно подумывал Константин. Ему не терпелось услышать про отца и мать, но как об этом спросишь? И он молчал, прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг.
- Дозвольте с вами выпить, господин, - дружелюбно обратился к нему Сазон, протягивая стаканчик, чтобы чокнуться. - Не ведаю, понимаете ли вы по-русски?
- Ол райт! - заулыбался Константин, чокаясь с ним. - Я немного говорю по-русски.
- О! - радостно воскликнул Сазон. - Это хорошо. Значит, можно с вами побеседовать. Гляжу я на вас, господин хороший, да и думаю: до чего ж, мол, вы на моего дружка Прохора Васильевича Ермакова всхожи. Как все едино братья. Конешное дело, вы только постарше его…
Константин встревожился. "Что это он меня прощупывает?" - думал он встревоженно.
Но Сазон бесхитростно, добродушно болтал:
- Дружок-то этот Ермаков большой человек стал - красный генерал. А были ребятишками - дружили. Вместе в училище бегали…
- Где ж он живет, этот ваш друг?
- Да в Ростове, там он работает… А тут-то у него старики оставались. - Вспомнив, что стариков Ермаковых теперь уже в станице нету Василий Петрович арестован, а старуху забрал к себе Прохор, - Сазон замолк и вздохнул.
"Может, спросить его еще о семье что-нибудь? - подумал Константин, но сейчас же отверг эту мысль. - Нет, не стоит вызывать подозрения. Ночью схожу к родным, повидаюсь", - решил он.
Он хотел было спросить Сазона о чем-то постороннем, но его внимание вдруг привлек разговор Шиллера с Дубровиным, которого, кстати сказать, Константин не помнил. Он прислушался.
- Я, господин, Советскую власть люблю и уважаю, - пьяно рассказывал Дубровин. - Я за нее дрался и кровь проливал. Два раза был ранен. Дрался до самого конца, покель все генералья да офицерья не драпали за Черное море… Готов за Советскую власть и сейчас драться, ежели, к тому говоря, придется… Завоевал я себе свободу али нет?.. Конешное дело, завоевал… Так должон я вольготно жить али нет, как по-вашему?..
- Несомненно.
- Я труд люблю, господин, - продолжал, увлекаясь, Дубровин. - Дюже люблю. Не лодырь, как иные прочие. Хозяйство у меня было доброе. Дом, что твоя картинка. На базу и лошадки, и бычки, и коровки. Не говорю уж о птице. Жил настоящим хозяином, ни в чем нужды не знал. Так вот навроде не было беды, так сам напросился. Кое-кому, навроде вот этих, - кивнул он с пренебрежением на Незовибатько и Сазона, - завидно стало. Кулаком, дескать, Дубровин стал. А какой я кулак, рассудите сами, господин иностранный, ежели я своего благополучия своим собственным трудом достигал? Ведь батраков-то, наемного труда я не имел… Всего сам, своими руками добивался.
Дубровин всхлипнул и потянулся к стаканчику, стоявшему на столе. Но он был пуст.
- Сидоровна, - мутно взглянул он на нее. - Налей-ка…
- Пьян будешь, Дубровин, - сказала она строго.
- Не буду. Горе на душе, потому хочу немного залить.
Анна налила ему полстаканчика водки.
Все они - местные руководители - и Незовибатько, и Сазон Меркулов, и Сидоровна испытывали большое смущение от присутствия здесь пьяного Дубровина, от его болтовни с иностранцами. Но как они могли избавиться от него?
- Вот зараз организовался у нас, в станице, колхоз, - выпив водку, обтерев рукавом губы, продолжал Дубровин. - Казаки ринулись в него огулом, потому как деваться некуда, к такой ведь жизни идем, к социализму. Ну, подумал так я это своей дурной головой: что делать? Вступать мне али обождать?.. А чего ж ждать, ведь рано или поздно, а надобно это делать. Хочь и дюже не нравится мне колхозная жизнь…
- Не нравится? - оживляясь, переспросил Шиллер и что-то сказал своим коллегам. Те заскрипели перьями в блокнотах.
- Прямо скажу, не нравится, - повторил Дубровин. - Не по душе мне. Но говорю уж, все едино надобно это. Пришел я вот к этому рыжему олуху, указал он на Сазона, - говорю: примите в колхоз. А он начал кочеврыжиться. Говорит, не примем…
- Не приняли вас в колхоз? - снова спросил Шиллер, многозначительно переглянувшись с немецким корреспондентом. - А почему?
- А потому, видно, что считают меня кулаком.
Незовибатько, кашлянув, сказал:
- Разрешите мне объяснить вам…
- Один момент, - поднял руку Шиллер. - Поговорю сначала с ним, указал он на Дубровина, - а затем с вами.
- Не приняли, - мотнул головой Дубровин. - Обида у меня на них страшная… Потому и стал пить. - И он потянулся к стаканчику. - Налей, Сидоровна…
Анна люто посмотрела на Дубровина, ей хотелось сказать о том, что Дубровин во время хлебозаготовок вместо того, чтобы сдать хлеб государству, высыпал его в колодец. Но зачем сор выносить из своей избы на люди? Скажи об этом иностранцам, так они ж этого не поймут. И рассудят по-своему.
Дубровин, выпив водку, налитую Сидоровной, посидел немного задумавшись, потом встал.
- Вы меня извиняйте, господа иностранные. За ради бога, извиняйте. Я вам наговорил тут такого много поганого, что и самому стыдно стало. Брехал я все. По злобе своей брехал. Простите и вы, товарищи, - посмотрел он на Сазона и Незовибатько. - Не судите зазря… Прощевайте!
XXXV
Константин не спал всю ночь. Дождавшись, когда на взъезжей квартире все угомонились, он под утро встал, оделся и вышел на улицу.
На улице было тихо и пустынно. Луна, как помятая дыня, висела над станицей, рассеивая повсюду тусклый призрачный свет. На окраине станицы хрипло и яростно лаяли собаки.
Константин направился к дому отца. Вот он, старый белостенный дом, в котором Константин родился, провел свое милое детство, забурунное отрочество, да и большую часть юности.
С сердечным замиранием коснулся от щеколды калитки.
"Блудный сын переступает порог отчего дома после долгих лет скитаний на чужбине", - горестно усмехнулся он.
Он открыл калитку и вошел во двор, залитый лунным светом. Из-под сарая, загремев цепью, остервенело глухим басом залаял пес. Убедившись, что собака на привязи, Константин прикрыл калитку. Перейдя через двор, поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
В сенях послышались шаги.
- Кто это? - спросил глуховатый мужской голос.
"Кажется, брат Захар?" - подумал Константин и спросил:
- Ты, Захар?
- Я. А ты кто?
- А вот откроешь - увидишь…
- Ну, а все-таки?
- Да открывай, Захар, открывай, дорогой. Чего боишься?.. Свой я.
- Голос что-то знакомый, а не пойму кто, - пробормотал Захар и, откинув засов, открыл дверь. - Кто это? - всматривался он в Константина. Не угадаю. О! - вдруг вскрикнул он с испугом. - Да неужто ты, Костя?
- Я, родной, я, - срывающимся от волнения голосом промолвил Константин.
Они бросились друг к другу в объятия.
- Откель же ты, братец, заявился? - спросил Захар, утирая глаза рукавом рубахи.
- Тихо! - предупредил его Константин:
- Ну что же мы стали тут-то? - прошептал Захар. - Входи, Костя, в хату…
- Нет, не надо. Посидим здесь, поговорим на крылечке.
Они стали на ступеньках крыльца. Захар удивленными глазами оглядывая Константина с ног до головы.
- Братец, стало быть, ты жив-здоров? - спросил он.
- Как видишь.
- А письмо-то мы от тебя осенью получили. Мать панихиду за упокой души твоей отслужила…
- Намеревался, Захарушка, руки на себя наложить, да вовремя одумался. Захотелось еще немного пожить, повидать родину, родных…
- Ну и правильно сделал, братец, - сказал Захар. - Успеем еще належаться в сырой земле. Как бы ни было иной раз плохо, а на свете белом жить хочется…
- Отец дома? - спросил Константин.
- Эх, отец, отец! - печально проговорил Захар и заплакал. - Нету теперича у нас бати.
- Как нет? Умер, что ли?
- Нет, не умер, - замотал головой Захар. - Зарестовали его.
- За что?..
Захар тихо и неторопливо стал рассказывать брату, какие события произошли в их доме.
- А мать где? - спросил Константин, подавленный рассказом брата.
- Маманю забрал к себе Проша.
- Значит, ты один живешь с Лушей?
- С женой да с ребятами. У меня ж двое сынов - Леня да Ванятка. Хорошие ребята, хочу учению им надлежащую дать…
Константин задумался. Вынув из кармана бумажник, он отсчитал довольно крупную сумму и передал брату.
- Купи ребятам что-нибудь на них.
- Спасибо, братец.
- А Прохор как живет?
- Да кто ж его знает? - как-то уклончиво ответил Захар. - Я у него ни разу в Ростове не был. Служит он в штабе военного округа, навроде в больших чинах. Но маманя писала, что зараз у него неприятности пошли из-за нашего бати… На партийной собрании навроде проработка была. Как бы еще со службы не уволили…
- Да при чем же Прохор? - пожал плечами Константин. - Разве он отвечает за поступки отца?
Хотя у Константина уже давно были порваны всякие отношения с семьей, но все то, что он услышал сейчас от Захара, его огорчило.
- Так, - вздохнул он. - Значит, дела неважные…
Улучив момент, Захар робко спросил:
- Костя, а как же ты все-таки попал сюда, а?