- Негодяй!.. - крикнул он содрогающимся голосом. - На что вы меня наталкиваете?.. Чтобы я, так же, как и вы, наклеветал на себя, на своих товарищей?.. Да как вы смели мне это сказать, мне - коммунисту с первых дней революции?.. Я всегда был честным человеком, преданным коммунистом. Никогда не клеветал и не лгал… Пусть я здесь умру, подохну с голоду, но ни слова клеветы не скажу…
Ведунов сел на свой топчан и, закрыв лицо руками, заплакал, содрогаясь своими худыми, острыми плечами.
- Простите! - глухо пробормотал он. - Простите ради бога… Я не хотел причинить вам неприятностей…
Виктору стало его жалко.
- Простите и вы меня, что я вас оскорбил, - сказал он, положив руку на плечо Ведунова. - Успокойтесь, пожалуйста… Скажите откровенно, это вы не сами надумали уговаривать меня давать показания?.. Это вас заставили, да?..
- Ради бога тише! - прошептал Ведунов, озираясь на дверь. - Я вам сейчас скажу все, только пусть это будет между нами… Даете слово?
- Даю.
- Они действительно заставляют меня, - заговорил архитектор шепотом, - чтобы я уговорил вас дать показания… обещают мне за это скидку… Есть тут один такой начальник по фамилии Яковлев-Зверь!.. Не дай бог вам попасться к нему… Так вот он все вынуждает меня убедить вас дать показания… Нарочно и питают меня хорошо, чтоб вас соблазнить…
- Вот сволочи! - вскипел Виктор. - Какой примитив. Что ж, этим меня думают взять?..
- Ну, других, слабых, как я, они этим и берут, - печально промолвил Ведунов. - Сколько нас таких, несчастных, поддались на их удочку…
- Ну, я-то им не сдамся… Потягаемся еще…
- Правильно, Виктор Георгиевич, не поддавайтесь на провокацию, сказал Ведунов. - Держитесь… Я слабый человек, не выдержал… У вас же есть мужество. Боритесь за правду до конца.
XXII
Через неделю Ведунова увели на суд, и он в камеру больше не вернулся.
Но Виктор в одиночестве оставался недолго. Под Новый год его перевели в другую камеру, огромную, теплую, забитую дополна народом. В камере, как после узнал Виктор, было около ста заключенных.
Его сразу же обступили любопытные.
- Откуда, товарищ?.. Не с воли ли?
- Нет, - покачал головой Виктор. - Уже полгода как в тюрьме нахожусь…
- В каких камерах сидел?.. Кого встречал?..
- Все время в карцере да вот с месяц-полтора сидел с архитектором Ведуновым…
- А сам-то откуда будешь?
- Да здешний я.
- А чей будешь?.. Где работал?..
Виктор назвал себя.
- О, писатель!.. - раздались голоса вокруг него.
Весть о том, что в камеру привели писателя, среди заключенных вызвала сенсацию. Виктора окружила большая толпа народа, расспрашивали его обо всем, щедро угощали папиросами.
Был поздний час. Люди в камере устраивались на топчанах, сдвинутых подряд, спать. У Виктора места не было, и он растерянно оглядывался, не зная, куда себя девать.
- Давайте, товарищ Волков, познакомимся, - подойдя к нему, сказал заросший рыжей щетиной арестант в морской форме. - Я Орлов - староста камеры. Надо вам где-то местечко найти. Шапкин, - обратился он к сидевшему на топчане заключенному. - У вас тут нельзя потесниться? Вот товарища Волкова устроить надо…
- Да, пожалуй, можно…
- Можно, - подтвердил и рядом с ним лежавший пухлощекий усатый мужчина лет сорока.
Люди на топчанах зашевелились, подались и освободили местечко для Виктора.
Место было просто чудесное - с тюфяком, были и подушка, и одеяло. Кажется, за всю свою тюремную жизнь Виктор не имел еще лучшего места для спанья…
Здесь, в тюремных условиях, Виктор особенно убедился, как велик авторитет писателя в народе. К нему за все время пребывания в тюрьме заключенные относились с исключительным вниманием, с большим уважением.
Камера эта представляла собой нечто вроде сортировочного пункта. Сюда почти каждый день поступали партии только что арестованных, и почти каждый день отсюда же выбывали заключенные в разные места - то на суд, то в другие камеры, то в ссылку по приговору особого Совещания, который выносился заочно, без вызова арестованного. Только на волю никто отсюда не выходил…
Народ в камере был самый разный. Вместе с простыми рабочими и крестьянами были здесь и люди интеллигентные - профессора, научные работники, учителя, инженеры. Были партработники, военные, юристы - Люди разных национальностей. Все они были настоящие советские люди, преданные своему народу и стране. Он убеждался в том, что не было среди них ни одного преступника. А их обвиняли в самых что ни на есть страшных преступлениях - в шпионаже, терроре, вредительстве, измене Родине…
Виктор морально поддерживал слабых духом, воодушевлял их, не советовал клеветать на себя и других…
- Правда восторжествует, - говорил он. - Обязательно восторжествует. Потерпите… Этому безобразию должен быть положен конец… Наша партия вмешается в это дело, наведет порядок…
Мужественные слова его действовали ободряюще на несчастных узников. Зная, что Виктор твердо держится, не дает ложных показаний, многие и в камере на требования следователей тоже отказывались давать ложные показания.
Но среди таких заключенных были и "котлетники". Это те, которые смалодушничали и на допросах принуждены были дать следователям ложные показания на себя и на других. За это они получали на обед белый хлеб, вкусный борщ и котлеты.
Люди эти чувствовали себя смущенно, как бы переживая свою вину перед камерой за свое падение. Но, к чести заключенных, никто их не упрекал за это. Выдержать все испытания мог не каждый.
Так как заключенных на прогулку не водили, Виктор придумал проводить ее в камере. По его предложению топчаны расставили так, что вокруг них можно было ходить свободно.
Все, один за другим, зашагали вокруг топчанов. Потом на ходу стали делать легкие размахивания руками. И так по нескольку раз в день. И потом такие прогулки вошли в быт камеры, и без них жизнь в ней стала уже немыслима…
Натура у Виктора была деятельная, энергичная. Он никак не мог примириться с тем, чтобы целые дни, длинные вечера пропадали зря. Он стал рассказывать своим товарищам по несчастью о советской литературе, о выдающихся советских писателях. Его внимательно слушали, а потом его попросили рассказать о своей творческой работе. Он рассказал и об этом. Слушатели, которые не читали романа Виктора, попросили его рассказать им его содержание. Виктор охотно согласился это сделать. Рассказ его продолжался неделю, по часу-полтора в день. Когда он закончил, заключенные устроили обсуждение романа. Эта читательская тюремная конференция на всю жизнь запомнилась Виктору.
После Виктора в камере стали читать самые разнообразные лекции научные работники, инженеры, врачи. Воспоминаниями о гражданской войне, о встречах с Лениным и его соратниками делились бывалые люди.
* * *
Рядом с топчаном Виктора стоял топчан инженера молкомбината Александра Львовича Катуновича. Это был приятный пухлощекий мужчина лет сорока. Он много читал, много знал, и Виктору доставляло большое удовольствие беседовать с ним.
Александр Львович до ареста интересовался упражнениями по индусской системе "хатха-йога". Будучи последователем этой системы оздоровления организма и продления жизни, он имел неосторожность горячо рекомендовать ее своим друзьям и знакомым. Кто-то донес на него, что он якобы проповедует реакционное, шарлатанское индийское религиозно-философское учение…
Проснувшись однажды, Виктор сказал Катуновичу:
- Странный сон я сегодня видел.
- Что за сон? - поинтересовался тот. - Расскажите.
- Будто сижу я в карцере, стою у окна. Влетает огромная оса, чуть ли не с кулак, и пытается меня ужалить… Страшно жужжит: жж… ж-ж-ж… А сама жалом жалит, жалит меня в руку… Я ее указательным пальцем правой руки так придавил к стеклу, что все ее косточки хрустнули, и она, закружив, с жужжанием упала на подоконник и застыла…
- Это вещий сон, - многозначительно сказал Катунович. - Честное слово, вещий… Кто-то будет пытаться ужалить вас, а вы своей правотой заметьте, правой рукой придавил осу - побьете его…
- Ну, это вы уж чепуху говорите, - рассмеялся Виктор. - Я в сны не верю.
- Я тоже не особенно верю, - сказал несколько сбитый с толку смехом Виктора Катунович. - Но бывает, что и сбываются…
- Это признак суеверия, мистики…
- Да это-то, может быть, и верно. Я вот замечаю, что в наших условиях, в беде, люди очень склонны к мистике, к религии. Даже - большие люди…
Весь день Виктор был сам не свой. У него из головы не выходил этот странный сон с осой… Он как будто и в самом деле ждал чего-то…
Поздно вечером, когда все камеры уже приготовились ко сну, открылась фортка в двери.
- Кто есть на букву "В"? - спросил вахтер.
- Великанов, - ответил кто-то.
- Нет, - отмахнулся вахтер.
- Вершинин.
- Нет.
- Веткин.
- Нет.
Ему назвали еще несколько фамилий, начинавшихся на "В". Все было не то, вахтер отрицательно качал головой.
- Волков, - решил назвать себя Виктор.
- Во! - обрадовался вахтер. - Правильно. Выходи без вещей.
Это значило на допрос. "Вот она, оса-то", - подумал Виктор и почувствовал, как у него беспокойно забилось сердце.
Его привели к Картавых.
- Здорово, писатель, - весело встретил тот его. - Давно не виделись. Ну что, будешь раскалываться или нет?..
- Вы же отлично знаете, гражданин следователь, - четко, точно диктуя, произнес Виктор, - что я ни в чем не виноват.
- Ну, ты брось, - протянул Картавых. - Я другое знаю, что ты виноват… И очень виноват… Последний раз с тобой вожусь… Я с тобой гуманничаю. Попадешь к другому следователю, он с тебя шкуру сдерет…
- Не сомневаюсь. А я вам заявляю, да вы и сами знаете, что я ни в чем не виноват…
- Откуда я знаю? - изумленно посмотрел на Виктора Картавых. - Что ты плетешь-то?..
- Я буду на вас жаловаться в ЦК.
- Гм… в ЦК?.. А ты знаешь, кто возглавляет ЦК?
- Сталин.
- А кроме Сталина?
- !?
- Да сам же Николай Иванович Ежов! - радостно выпалил следователь. Он секретарь ЦК, он же и Нарком внутренних дел. А мы, да будет тебе известно, работаем по указанию Николая Ивановича… И он нас за нашу работу награждает. Вот, пожалуйста, - указал он на свой орден Красной Звезды, красовавшийся на его груди, и который до этого Виктор не видел у него… - Так что жалуйся. Пожалуйста. Жалоба твоя ко мне же и попадет. Ха-ха!.. Впрочем, мне с тобой беседовать некогда. Не хочешь по доброй воле давать показания - не надо. Мы заставим тебя их дать… Сейчас сделаем тебе очную ставку с профессором Карташовым.
- С Карташовым? - удивился Виктор. - Чепуха!.. Какое он Отношение имеет ко мне?.. А впрочем, если б такая очная ставка и состоялась, то грош цена ей… Карташов - мой враг. По злобе он может все наговорить…
- Глупости говоришь, - усмехнулся следователь. - Враг. Какой там враг?.. Друг твой - одна чашка-ложка была…
Картавых взял телефонную трубку.
- Следователя Марковича, - сказал он. - Маркович?.. Веди Карташова… Да, привели.
Виктор был поражен. Он никак не мог поверить, чтобы Карташов мог согласиться на очную ставку с ним. Какая там может быть очная ставка, если он, Виктор, ни в чем не виноват?
Минут через пять в комнату вошел профессор Карташов, а за ним рыжий, плюгавенький следователь, тоже с орденом Красной Звезды на груди. Следователь пошел к столу, за которым сидел Картавых, а Карташов направился к Виктору, сидевшему на стуле у стены.
- Здравствуй, Виктор Георгиевич! - протянул ему руку Карташов.
Виктор хотел сделать вид, что не замечает его руки, но потом подумал, что Карташов ведь тоже в сущности несчастный человек, такой же страдалец, как и он, и он пожал ему руку.
Профессор одет в прекрасный свежий костюм, чисто выбрит, подстрижен, и от него даже пахнет одеколоном. Виктор невольно оглянул свой грязный костюм и вздохнул. Каким оборванцем он, видимо, выглядит по сравнению с этим щеголем. Но он понял, почему это делалось. Этим контрастом следователи хотели показать, дескать, смотри, Волков, человек дал показания, и вот он теперь сыт, прекрасно одет и всем доволен, а ты не даешь показаний, будь же грязным, запаршивленным, голодным…
"Боже мой! - думал Виктор. - Как это все убого и примитивно. Как будто блестящий вид Карташова так на меня подействует, что я мгновенно же брошусь клеветать на себя, на всех… Недалекие вы людишки, если так думаете…"
Карташов сел на диван, почти рядом с Виктором, и сказал тихо:
- Виктор Георгиевич, не упорствуй, давай показания…
Следователи у стола заговорили между собой, как будто не слыша, о чем разговаривают Карташов и Виктор. Виктор отлично понимал, что все это нарочно подстроено.
- Какие же я могу дать показания, гражданин Карташов? - спросил он. Что я был с вами в какой-нибудь контрреволюционной организации или что?
- Пиши, что требует от тебя следователь.
- Клевету?.. Ложь?..
- Даже и клевету… Так надо… Надо для партии…
- Клевета! - негодующе вскричал Виктор. - Партии не нужна ложь…
- Напиши, что ты выезжал в районы, встречался там с разным народом.
- Разве это преступление?
- Ты бывал у Марконина, у Варина… Дарил им свои книги.
- А это тоже разве преступление?
- Но они враги народа.
- А я разве знал об этом?
"Вот она, оса-то, - усмехнулся про себя Виктор. - Как все это нелепо".
- Гражданин Карташов, - вмещался в их разговор следователь, - вы подтверждаете свои показания в отношении Волкова?
- Да-да, - пряча свои глаза от Виктора, как-то очень торопливо сказал профессор и поднялся с дивана. - Подтверждаю.
- Позвольте, - вскрикнул Виктор. - О каких показаниях идет речь? О том, что я в районы на читательские конференции ездил?.. Или о том, что я книги свои дарил руководителям края?.. Так этого я не скрываю…
- Ладно, - с досадой сказал Картавых. - Мы с тобой, писатель, поговорим об этом, Маркович, уводи Карташова.
- Нет, позвольте, - бурно запротестовал Виктор, вскакивая со стула. Разве это очная ставка?.. Я же ничего не слышал из уст Карташова… Пусть скажет, в чем он меня обвиняет. Я все решительно опровергну, потому что ни в чем не виноват. Я коммунист!.. Слышите, я коммунист!.. Разве ж это обвинение, что я ездил в районы к своим читателям и дарил книги председателю крайисполкома и секретарю крайкома? Карташов - мой личный враг… Слышите вы - он мой враг!..
Карташов, нагнув голову, вышел из комнаты. Маркович последовал за ним. Виктор, потрясая кулаками, кричал им вслед:
- Не удастся вам оклеветать честного коммуниста!.. Не удастся!..
- Сядь! - строго прикрикнул на него Картавых. - Что разошелся-то?
- Предъявите обвинение! - кричал Виктор. - Предъявите!.. Прошло уже более полугода, как я сижу, и вы до сих пор не предъявляете… Вы не имеете права этого делать!
- Слушай, замолчишь ты или нет? - заорал на него следователь. - Если не замолчишь, так я тебя живо успокою… Сейчас скажу, в чем ты обвиняешься. Слушай.
Виктор замолчал.
- Профессор Карташов показывает, - продолжал следователь, - но ты являлся руководителем правых уклонистов. Был связан с врагами народа Маркониным и Вариным… В свою организацию ты завербовал его, Карташова, Апухтина, Прохора Ермакова, Меркулова, Смокова, инженера Федорова…
Виктор слушал следователя с таким вниманием, словно тот рассказывал ему какую-то весьма интересную, занимательную сказку.
- Ты хотел поднять восстание белогвардейцев… против Советской власти, - продолжал Картавых, - для этого дела ты связался с белогвардейцами, шпионами и диверсантами Воробьевым и генералом Ермаковым, специально прибывшими для этого из Парижа… Ты хотел быть министром просвещения Донского правительства. Организовывал террористический акт против вождя нашего, товарища Сталина…
Виктор, не выдержав, расхохотался.
- Это все или нет? - смеясь, спросил он.
- Ты что?.. Что?.. - опешил следователь. - С ума сошел? Не веришь?.. На тебя ведь вот есть пять показаний. Кроме Карташова, на тебя показания дали инженер Федоров, профессор Белявский, адвокат Кисляков, Концов…
- Ого! - воскликнул удивленно Виктор. - Федоров ко мне заходил раз или два как читатель мой… Остальных никогда не видел и совершенно не знаю…
- А это неважно, что не знаешь…
- А это какой же Концов, уж не тот ли, что в нашей камере сейчас находится?..