Ермаков сказал адрес, и они поехали. Когда автомобиль подкатил к подъезду одного из домов, они увидели Воробьева.
- Воробьев! - окликнул его Константин, вылезая из машины.
- Здраствуйте, Константин Васильевич! - обрадовался тот. - А я было огорчился, думал, не увижу нас. Оставил вам записку. Я видел Яковлева, рассказал ему о вас. Он с вами хочет встретиться…
Понятовский насторожился, прислушался.
- Когда же мы поедем к Яковлеву? - спросил Константин.
- Послезавтра, - ответил Воробьев. - Я зайду к вам в три часа дня.
- Хорошо. Познакомьтесь: господин Воробьев. Господин Понятовский.
- О каком это Яковлеве речь шла? - спросил Понятовский. - Если не секрет…
- О вашем бывшем приятеле, - усмехнулся Константин. - Вы с ним, кажется, дружили. Помню, у меня в Новочеркасске не раз бывали с ним, был у вас и третий еще друг, рыжеусый поляк… Ага, вспомнил, Розалион-Сашальский…
- Яковлев? - упавшим голосом сказал Понятовский. - Он здесь?..
- Вы что, недовольны его пребыванием в Париже? - насмешливо спросил Ермаков.
- Нет, для меня безразлично. Но только я не хотел бы с ним встречаться. Это прощелыга, темный субъект. Я очень попросил бы вас, Константин Васильевич, и вас, господин Воробьев, не упоминать ему обо мне.
- Пожалуйста, - сказал Воробьев. - Мне все равно.
- Вы знаете, Сергей Венедиктович, - съязвил Ермаков, - я вспомнил. Когда мы - я имею в виду всех белогвардейцев - удирали из Новороссийска, то, собственно, мы с Яковлевым почти последними садились на корабль… Да не садились, а нас посадили пьяными. Помнится, Яковлев площадно ругал каких-то своих приятелей, бросивших его на произвол судьбы…
Намек был слишком явный, хотя Константин всего и не сказал. Понятовский разозлился:
- Я понимаю вас, Константин Васильевич, - на что вы намекаете. Но это все клевета!.. Да, клевета!.. Может быть, конечно, Розалион-Сашальский чем-то и виноват перед Яковлевым. Но я здесь ни при чем. Да, собственно говоря, о чем разговор? Этот Яковлев - прощелыга!.. Темный субъект.
- Я-то знаю, кто он, - сказал Константин. - Он околоточный надзиратель из полицейского участка… Служил где-то в Донбассе. Проворовался там, бежал в Новочеркасск… К тому же шулер ловкий… В Новочеркасске обыграл одного гвардейского ротмистра вплоть до кальсон. Содрал с него даже мундир со всеми регалиями и стал носить его… А гвардеец этот, кажется, покончил с собой.
- Неужели правда? - в изумлении хлопнул себя по коленям Понятовский. - Я этого не знал. Так вот он почему всегда носил револьвер городового с красным шнуром на шее. Я думал, он оригинальничал. Вот так прохвост! Какая пакость!
- Ну, знаете, какой бы он пакостью ни был, - вставил Воробьев, сейчас он большой человек в эмигрантских кругах. И, между прочим, от него мы многие зависим…
- Что вы говорите? - изумился Понятовский. - Какой же он пост занимает?..
- Некоторое положение занимает, - ответил Воробьев уклончиво, но многозначительно. - Я не имею права распространяться на этот счет. Я вас не задерживаю, Константин Васильевич, вы куда-то собирались поехать. Завтра в три часа дня буду у вас. До свидания!
- До свидания, Ефим Харитонович, - задерживая его руку в своей, сказал Понятовский. - Вы там, действительно, того… не говорите ничего Яковлеву… А то мы тут болтали разное про него…
- Не беспокойтесь. Мне об этом нет смысла говорить.
- Вы, собственно, молодой человек, в какую сторону направляетесь? - спросил его Понятовский. - А то можем подвезти.
- Мне надо на проспект Сен-Мишель, к Сорбонне.
- Это не по пути нам. Мы едем к Венсенскому лесу, в Берси… Всего хорошего!..
- До свидания!..
- Поехали!
Вечерние парижские улицы были заполнены гуляющей публикой. Прыгали, мигали, вертелись, кружились разноцветные рекламные огни. Из распахнутых окон кафе неслись звуки модных мелодий.
Долго ехали молча. Потом Понятовский нарушил молчание.
- Константин Васильевич, - сказал он. - Я, кажется, вам уже говорил о том, что неплохо разбираюсь в живописи? Я, конечно, дилетант, но понимаю кое-что в ней. Вначале я, попав в Париж и очень нуждаясь, начал писать пейзажи. "Чеканил" я их быстро, в неделю пару. Набралось их у меня десятка полтора, но покупать ничто не хотел. Я их раздарил друзьям, а некоторые до сих пор сохранились. Что же делать дальше. И вот неожиданно у меня возникла блестящая мысль… Я стал приезжать на эту вот художественную толкучку, на Монмартр… Стал присматриваться к художникам, к их работе. Богема! Глаз у меня, надо сказать, наметанный, я сразу вижу, что талантливо, а что нет. И вот среди этих молодых художников, я увидел некоторых поистине талантливых мастеров. Каждая картина, каждый даже маленький этюд, вышедшие из-под их кисти, - изумительный шедевр. И, что обидно, эти шедевры они продавали за гроши. Они, конечно, не виноваты в этом, разве они понимали, что они создавали и что продавали?.. Нет, конечно. Допустим, Рафаэль или Микеланджело вдруг бы знали, что они творят гениальное, которое останется в веках, что из этого бы получилось?.. Да они сразу бы зазнались… Так и эти монмартрские художники. Ни один из них не ведает, что он творит - дерьмо или шедевр. Только мы, знатоки, специалисты, можем определить, талантливо то и другое произведение или нет.
- Ну, положим, - буркнул Ермаков, - основной оценщик произведения искусства или литературы - это народ.
- Чепуха! Народ - осел… - сказал Понятовский, - ему нравится, вон например, порнография. Так что это, по-вашему, искусство?
Понятовский закурил сигарету, потом продолжил:
- Однажды на Монмартре я заметил маленького щупленького художника. Не буду называть его имя, оно сейчас стало очень известным в Париже… Когда я увидел его работу, просто остолбенел от восхищения. Бриллиантовые, именно бриллиантовые, а не золотые, руки этого человека творили чудеса. Он не писал, а, как волшебник, создавал из ничего изумительные картины. А я готов был припасть к его выпачканным в краске рукам и расцеловать каждый его палец… Я был растроган, слезы лились из моих глаз, когда я смотрел на этого плюгавенького гения…
Понятовский некоторое время молчал, как бы снова испытывая эти чувства.
- Ну, и что же вы сделали с этим художником? - прервал молчание шофер.
- Я ему помог, - сказал Понятовский. - Этот человек совсем не понимал, что он создавал, что он велик. Я немедленно приобрел все эти картины, а то они попали бы в руки невежественных людей и пропали бы…
- Картины покупали, конечно, по дешевке? - не без иронии спросил шофер.
- Несомненно, я платил не так много. Если бы я ему дал повод думать, что он талантлив, он мог бы возомнить о себе черт знает что. Я скупил его картины, устроил из них выставку, предварительно через агентов разрекламировал ее. Выставка имела большой успех. Художник получил имя, он теперь богат и знаменит. Я же все картины его с выставки с большой выгодой распродал, положил в карман хороший куш. Оба мы - и я и художник остались очень довольны друг другом. Я ему дал имя, а он мне - возможность хорошо заработать… Мы квиты…
- И много таких случаев было? - поинтересовался Константин.
- Нет. Не так много. Случая три-четыре. К сожалению, у меня оказались соперники в этом доме. Они отбивают хлеб, скупают за бесценок полотна талантливых художников, и, как только эти художники входят в моду, приобретают известность, дельцы устраивают выставки их картин, по баснословным ценам распродают их, наживая целые состояния.
- А этот… как его, юноша-то, - спросил Ермаков, - Жермен, по-моему, тоже талантлив?.. Я видел, он писал вечерний Париж с Монмартрского холма. Чудесно!..
- Да, он гений! - восторженно воскликнул Понятовский. - Из него будет толк. Имя его будет греметь не только в Париже, но и по всей Европе. Я покупаю его полотна. Думаю, вы не будете мне конкурентом? - засмеялся он.
- И тоже наживаетесь на этом Жермене? - спросил шофер.
- Думаю подработать, - признался Понятовский. - Картин двадцать уже купил у него… Еще столько же подкуплю, а потом буду объявлять его гением… Ха-ха! - цинично рассмеялся он. - Я создам Жермену имя и себя в обиде не оставлю… И, между прочим, Жермен об этом все отлично знает, и он сознательно на это идет. Он же понимает, что другим путем он имя себе не получит.
Начался район Берси. Шофер подвез своих пассажиров к небольшому кирпичному дому.
- Кажется, я не ошибся? - спросил он.
- Нет, Борис, спасибо. Вы не зайдете выпить рюмку коньяку?
- Мерси, - отозвался шофер, - я еще ничего не заработал. Поеду.
- Ну, как хотите. - Понятовский расплатился за такси и повел Константина в свою маленькую, из трех комнат, квартиру, стены которой были увешаны картинами.
- Люся! - крикнул он, входя в столовую. - Графиня! Княгиня! Ваше сиятельство!
- Что ты кричишь, Серж? - выходя из спальни, спросила несколько располневшая, но довольно красивая брюнетка лет тридцати пяти.
- Узнаешь, Люся? - указал Понятовский на Ермакова.
- Ах, бог мой! - удивленно всплеснула руками брюнетка. - Сам генерал Ермаков пожаловал к нам! Вы немного постарели… А как я выгляжу, Константин Васильевич? - тотчас же кокетливо спросила она.
- Должен вас порадовать, - сказал тот, - вы выглядите очень хорошо. Такая же красивая и цветущая…
- Слава богу! - облегченно вздохнула хозяйка. - Я думала, вы скажете, что я ужасно постарела. Садитесь, господа. Вы, конечно, сейчас пообедаете? Сюзанна, - позвала горничную Люся, - подавайте обед.
Молодая хорошенькая горничная быстро накрыла скатертью стол, расставила посуду. Когда все уселись за столом, хозяйка защебетала:
- Веруська-то наша какую изумительную карьеру сделала. Удивительно. Ее американец умер и оставил наследницей своей. Богачка!.. Швыряется деньгами. У нее своя яхта, автомобили, бриллианты. Камеристкой у Верочки княжна с чуть ли не тысячелетней родословной. Сейчас Верочка на Капри. Приглашает меня к себе. Они ко мне хорошо относятся. Ведь я графиня Сфорца ди Колонна княгиня Понятовская.
- Люсенька, не хвались, - захохотал Понятовский. - Это кто тебя не знает, тому втирай очки, а Константину Васильевичу отлично известно, что ты простая казачка семикаракорская. Муж у тебя был офицер казачий.
- Ну, хорошо, - обиделась Люся. - Но ты-то ведь мой теперешний муж? А ты - граф и князь…
- Подмокший. Сейчас я не граф и не князь, а делец. Вот подожди, подработаю деньжонок, тогда, может быть, и блесну своими титулами…
- Обязательно поеду на Капри, - мечтательно говорила Люся. - Ах! - хлопнула она себя по лбу ладонью. - Вот идея! Константин Васильевич, поедемте со мной. Вот будет сюрприз! Я ей напишу…
- Пока не надо, - отказался Константин. - А дальше видно будет.
VIII
Живя в Москве и учась в академии, Прохор Ермаков часто встречался с Надей и ее мужем профессором Аристархом Федоровичем Мушкетовым.
Ему нравился выбор сестры. Лучшего мужа он ей и не мог желать.
Аристарху Федоровичу было сорок три года, а он достиг уже многого: профессор, декан факультета. Неутомимый общественник, уважаемый и авторитетный человек, Мушкетов был избран депутатом Московского городского Совета.
Сын казака Тишанской станицы на Хопре, учителя начальной школы, он в семилетнем возрасте остался сиротой - умер отец. Мать, малограмотная, больная женщина, сразу же после его смерти впала в нищету. Маленькому Аристарху пришлось работать батрачонком у богатых кулаков. С большим трудом удалось ему закончить двухклассное училище. Он был прилежный грамотный мальчуган, при содействии деда - помощника станичного атамана ему предоставлялась возможность устроиться переписчиком в правление атамана, но это его не привлекало: хотелось учиться.
С помощью учителей, друзей отца, мальчик подготовился и блестяще выдержал экзамены в Усть-Медведицкую учительскую семинарию. Его приняли учиться на казенный счет.
Учился он превосходно и закончил семинарию с отличием. И это дало ему возможность попасть в Московский медицинский институт, о чем он мечтал уже давно.
Выглядел профессор молодо, значительно моложе своих лет. Несколько выше среднего роста, широкоплечий, он по-юношески был строен. Лицо его привлекательно: большой лоб с глубокими прорезами, тонко очерченный нос с горбинкой, глаза светло-голубые, пышные темно-каштановые волосы. Красивый мужчина. У женщин он имел немалый успех. Ему звонили по телефону, писали записки, назначали свидания.
Особенно этому способствовало то, что Аристарх Федорович был вдовцом. Его жена, Нина Васильевна, внезапно, в самом расцвете, умерла от болезни сердца года два назад.
Но Аристарх Федорович не был падок на мимолетные увлечения. Он, конечно, был не против жениться, но жену он хотел найти серьезную, чтобы она была матерью его четырнадцатилетней дочери Лидочки.
Около года назад ему пришлось быть на семейном празднике у своего приятеля, доцента медицинского института. Там он встретился с ассистентом этого же института Надей Ермаковой. Аристарх Федорович разговорился с девушкой. Его поразили ее серьезность и начитанность. Мушкетов встречался с ней еще несколько раз, и Надя все больше ему нравилась.
Вскоре он сделал ей предложение, она согласилась, и они зарегистрировались. Прожив с ней несколько месяцев, Аристарх Федорович убедился, что он не ошибся в своем выборе - жена его была умная и скромная женщина.
Как-то Прохор зашел к Мушкетовым.
- А, Прохор Васильевич! - радостно встретил его Аристарх Федорович. Вот кстати. А я даже намеревался позвонить тебе, чтобы ты пришел… Вот только с Зиной как?.. Съездить бы за ней…
- Зины сейчас нет дома. Она на заседании ученого совета… А что случилось?
- О, братец ты мой! - весело воскликнул Мушкетов. - Есть причина выпить по рюмке коньяку. И вот мне хотелось бы сделать это вместе с родственниками…
- А что же это за причина? - осведомился Прохор.
- Причина заключается вот в этом, - похлопал рукой Мушкетов по книжке в коричневом переплете. - Пять лет писал… Весь свой хирургический опыт вложил в нее… И вот эти многолетние труды теперь опубликованы… Сегодня получил авторские экземпляры… Одну, конечно, подарю тебе… Ну как же тут не радоваться?..
- Да, - перелистывая страницы книги, сказал Прохор. - Радоваться есть чему… Поздравляю, дорогой Аристарх Федорович.
Они расцеловались.
- Теперь будем ждать отзывы, - озабоченно произнес профессор. - Что скажет пресса… А вдруг да разругают…
- За что же ругать? - возразил Прохор. - Ведь труд написан на основе же собственного опыта?
- Именно. Мои изыскания в области хирургии… Конечно, привожу опыт и моих коллег… Но ведь бывает всякое… Кому-то что-то не понравится…
- Ну, могут быть замечания… Это только пойдет на пользу… При повторном переиздании поправишь…
- Посмотрим, - отмахнулся Мушкетов. - Гадать нечего…
- Здравствуй, Проша, - вышла из соседней комнаты Надя.
- Здравствуй, сестричка, - поцеловал ее в щеку Прохор. - Цветешь?
- Цветет, - любовно глядя на жену, сказал профессор. - Смотри, какая она у меня милая, красивая.
Зарумянясь от смущения, Надя засмеялась:
- Сглазите… Плюньте три раза через левое плечо. Красавица, всем чертям могу понравиться… На ведьму похожа…
Но, говоря это, Надя, конечно, лукавила. Она и сама отлично знала, что хороша. Ей двадцать семь лет, но на вид можно дать не более двадцати трех. Фигура у нее гибкая, тоненькая, как хворостинка. Она была разительно похожа на брата, но лицо, несколько продолговатое, не смуглое, как у Прохора, а белое, с румянцем, нежное, как у молоденькой девушки. Чудесны ее большие синие глаза, глубокие, как колодцы с ключевой водой. Волосы пышные, вьющиеся, отливали червонным золотом.
- Харитоновна! - сказал Надя пожилой домработнице. - Давайте, что у нас там есть из закусок…
Надя достала из буфета скатерть, накрыла на стол.
- Садись, Проша, - сказала она брату.
Все уселись за стол. Выпили по рюмке коньяку.
- Да, друзья, - вспомнил Аристарх Федорович, - есть еще одна причина выпить вторую рюмку… Вчера на заседании секции здравоохранения меня выбрали председателем этой секции… Как ни отказывался я, ничего не вышло. Выбрали…
- Это очень хорошо, - заметила Надя. - Значит, ценят тебя…
- Загружен я очень, - пожаловался профессор.
- Но это же нагрузка почетная, - сказал Прохор.
Из своей комнаты вышла Лида. Поздоровавшись с Прохором, она обратилась к отцу:
- Папочка, разреши мне пойти в кино. Там интересный фильм сейчас идет…
- Но как же ты одна?
- Я с соседской девочкой Аней пойду.
- У мамы спроси разрешения, - сказал профессор.
- Надежда Васильевна, разрешите, - подчеркнуто вежливо сказала девочка.
- Я не возражаю, - тихо проронила Надя.
Лида, попрощавшись с Прохором, вышла.
Несколько секунд все смотрели на дверь, за которой скрылась девочка.
- Беда, - покачал головой Аристарх Федорович.
- Так до сих пор и не подружились? - посмотрел на сестру Прохор.
- Нет, - вздохнула Надя. - Она меня не любит. Как я ни стараюсь быть ближе к ней, ничего не получается. Чуждается. Видимо, убеждена, что я не по праву заняла место ее матери.
- Меня это очень печалит, - огорченно проговорил Аристарх Федорович. - Два человека, которых я больше всего на свете люблю, и вот… не ладят.
- Но я все-таки попробую все сделать, чтобы она меня полюбила…
Помолчав, она сказала:
- Я сегодня получила письмо от отца…
- А я давно от него не получал, - сказал Прохор. - Что пишет он?
- Приглашает нас приехать в станицу. Говорит, что хочет познакомиться со своим зятем…
- Надо поехать, - заметил Прохор.
- Вот соберусь в отпуск, - сказал Аристарх Федорович, - тогда съездим.
- Обязательно съездим, - кивнула Надя. - Отец пишет, что приобрел трактор… Не пойму, хорошо это или нет.
- А чего ж тут плохого? - вздернул плечом профессор. - Он хороший хозяин. При Советской власти наши крестьяне должны переходить от примитивного способа ведения земледелия к прогрессивному… Политика нашей партии направлена на поднятие сельского хозяйства… Сельскохозяйственные орудия должны быть усовершенствованными. Взять, к примеру, Северную Америку…
- Постой-постой, Аристарх Федорович! - засмеялся Прохор. - Тут сравнения твои непригодны. В Соединенных Штатах кулацкие фермерские хозяйства… А задача нашей партии создать у нас хозяйства кооперативные… Вспомни, что говорил по этому поводу Ленин…
- Это верно, - согласился профессор. - Я политик плохой. Но скажу вот что: неизвестно еще, когда у нас будут сельскохозяйственные кооперативы… А пока нельзя допускать, чтобы сельское хозяйство у нас падало.
- Но вот образуются же коммуны? - вступила в разговор Надя.
- Капля в море, - махнул рукой Аристарх Федорович. - Да и не особенно что-то народ идет в эти коммуны…
- Пойдут.
- Зря отец трактор купил, - раздумчиво заметил Прохор. - Зря! Врагов наживает… Да и не нужен он ему… Старый человек. Если б нуждался, так я ему всегда бы помог…
- И мы с Надей можем ему помогать, - вставил профессор.
- Посоветовал бы ему продать трактор, - сказал Прохор. - Так разве послушает?.. Своенравный старик.