Не торопясь Иванюта снял рукавицы, достал из полевой заскорузлой от мороза кирзовой сумки карту, развернул ее, начал искать место, где он сейчас стоял. И не замечал, что из снежной целины, от недалеких кустов, к нему подбирались три белых призрака. Приблизившись к Иванюте, они вдруг сзади накинулись на него, вмиг смахнули с его груди автомат, выхватили из кобуры наган, а самого подкосили на тропинку лицом вниз, заломив за спину руки.
Миша не успел даже испугаться, ибо не мог предположить, что среди бела дня в полковом тылу, пусть и малолюдном, могли оказаться вражеские разведчики. Но и не понимал, что с ним случилось.
– Пустите, гады, а то рвану гранату! – заорал он, чувствуя, как снег обжигал ему верхнюю часть лица и как болели заломленные за спиной руки.
Белые призраки проворно отпрянули от Миши, и тут же послышалась чья-то команда:
– Отбой!.. Командир взвода, построить разведчиков!
Миша, словно подкинутый пружинами, вскочил на ноги, повернулся на голос, который показался ему знакомым, и вдруг узнал Ивана Колодяжного. Одетый, как и его разведчики, в белый маскировочный халат, Колодяжный вышел на лыжах из-за недалекого куста и, воткнув палки в снег, довольно посмеивался. От неожиданности, растерянности Миша не знал – то ли ему обидеться, то ли тоже расхохотаться.
– А я приметил в бинокль, что шествует по лесу, развесив уши и распустив сопли, знакомая личность. Вот и велел сцапать ее, – сквозь смех пояснил Колодяжный и приказал своим разведчикам: – Вернуть оружие!
Миша Иванюта рассердился всерьез.
– Что за дурацкие игрища?! – резко, даже как-то визгливо спросил он, буравя своего давнего друга Колодяжного обиженным взглядом.
А Колодяжный с веселым изумлением рассматривал лицо Миши, не понимая, что в нем изменилось. Когда же наконец обратил внимание на бакенбарды, зашелся хохотом:
– Ну если б я знал, что ты при баках, не посмел бы трогать. Так что извини, товарищ политрук!
– Старший политрук! – не утерпел Миша, чтоб не внести уточнение.
– Да?! – радостно удивился Колодяжный. – Как же тебя при гусарских баках терпят в старших политруках?!
– Не твое дело!
– Не мое?.. Тогда разрешите доложить, старший политрук! – Иван Колодяжный принял стойку "смирно" и, вскинув руку в белой рукавице к капюшону маскхалата, вполне серьезно стал докладывать: – Взвод пешей полковой разведки отрабатывает задачу по захвату контрольного пленного!.. Ведет занятие помощник начальника штаба полка по разведке капитан Колодяжный!
На недалекую санную дорогу, что была за спиной у Колодяжного, выходили его разведчики в белых халатах и, "спешившись" с лыж, становились в строй. А Миша, давая выход своему гневу, все распекал друга:
– Дурья башка!.. А если б я заметил подползавших и врезал по ним из автомата?!
– Они бы успели назвать себя.
– Но я же гранату мог взорвать под собой! – Миша отвернул полу овчинного полушубка и показал на ватных штанах гранату лимонку, вложенную в просторный нашивной карман выше колена.
– Да, это не было предусмотрено. – Колодяжный сокрушенно качнул головой. – Но коль мои ребята скрутят – у них не побалуешь…
К Колодяжному на лыжах подошел командир взвода, ничем не отличавшийся в маскхалате от своих подчиненных, и доложил, что разведчики построены. Колодяжный отдал ему свои лыжи и приказал вести взвод в "расположение", а сам пробился сквозь глубокий снег на тропинку, где стоял Миша. Они радостно шагнули друг другу навстречу…
В памяти Миши, как при вспышке молнии, высветилось первое знакомство с Колодяжным за день до начала войны, первые схватки с немцами, штыковые атаки и контратаки, прорыв из окружения, бои под Оршей и Борисовом, опять выход из вражеского кольца… Затем, как и сейчас, неожиданная встреча на Соловьевской переправе. Иван Колодяжный стал для Миши Иванюты, как и Иванюта для Колодяжного, больше, чем родным братом…
– А я увидел, что твоя хохлацкая фамилия слиняла со страниц нашей дивизионки и стала нахально частить в армейской газете, понял: соблазнился мой Мишка более глубоким тылом! – Колодяжный усердно тискал в своей ручище руку Иванюты.
– Неумные речи я давно привык слышать от своего друга, – с напускной грубоватостью ответил Миша. – Понимаешь, я для них в свои двадцать лет оказался в дивизионной газете слишком молодым, чтоб назначить меня ее редактором после гибели Казанского. В самые горячие дни обороны Москвы подписывал газету: "За редактора М. Иванюта", а когда на фронте приутихло, прислали батальонного комиссара. Правда, хороший товарищ, неплохой журналист, но до печенок гражданский человек! А у меня же среднее военное образование!
– Ладно, понимаю. – Колодяжный укротил словоизвержение Миши. – Бьюсь об заклад, что знаю причину твоего появления именно в нашем полку.
– Откуда знаешь?
– Журналисты прут туда, где есть чем поразить мир. Ты из-за Христича?..
– Нет, вначале шел в свободный поиск… А знаешь, что Христич мой давний знакомый?
– Откуда? – с удивлением спросил Колодяжный.
Миша в нескольких словах объяснил ему о своих прежних встречах с Алесем, а затем спросил:
– Как пройти в его минометную роту?
– Провожу. У меня есть время. Тем более что на сей раз тебе придется писать и обо мне.
– Очень мне надо писать о твоем грубом хулиганстве в тылах полка!
– Да я вижу, ты ничегошеньки не знаешь!
– Почему же? Знаю, куда попала Христичу немецкая пуля.
– а о том, что эта пуля адресовалась лично мне? Ведома тебе такая немаловажная подробность?
Теперь наступил черед удивляться Иванюте.
– Не понимаю… Ты – разведчик, Христич – минометчик…
25
Они перешли на санную колею, чтоб можно было шагать рядом. Колодяжный вел Иванюту на огневую позицию минометчиков и рассказывал удивительную, а может, и обычную фронтовую быль, как оборвалась беспокойная жизнь Алеся Христича. В голосе Колодяжного уже не звучали, как всегда, ирония или улыбчивые суждения. Говорил он неторопливо, печально и с некоторым недоумением по поводу всего происшедшего…
В позапрошлую ночь группа разведчиков, которой командовал капитан Колодяжный, проникла между двумя опорными пунктами немцев в их тыл и устроила засаду у лесной дороги. Все складывалось как нельзя лучше…
Вслушиваясь в слова Колодяжного, Иванюта силой своей воспламенившейся фантазии картинно воспроизводил в воображении, как все было… Наши разведчики, одетые в белые маскировочные халаты, действовали примерно так же, как сегодня на занятиях, когда подкрались к Мише. Группа захвата из пяти бойцов залегла в мелком, заваленном снегом кустарнике. Разгуливалась пурга, усилился ветер, ухудшалась видимость. Все это сулило успех, если б только не опасения, что в снежной кутерьме трудно будет найти обратную дорогу к проходу в нашем минном поле…
Как было условлено, минометчики полка вели учащенный беспокоящий обстрел обоих опорных пунктов врага и подступов к ним. Это и позволило группе захвата бросить гранаты под колеса появившейся на дороге немецкой легковушки и не привлечь внимания врага к взрывам. Машина слетела в кювет, загорелась, с ее заднего сиденья разведчики выволокли оглушенного офицера и прихватили увесистый брезентовый мешок, закрытый "молнией". Шофер и сидевший рядом с ним солдат-автоматчик были убиты осколками гранаты. Разведчики – группа захвата и две группы обеспечения – проворно встали на лыжи, свалили связанного пленного на алюминиевую волокушу и двинулись в направлении своего переднего края. Капитан Колодяжный с несколькими автоматчиками прикрывал их отход…
Операция по захвату "языка" завершилась благополучно. Колодяжный, когда миновали ничейную полосу и прошли минное поле, приказал разведчикам следовать в расположение штаба полка, а сам заспешил в недалекий блиндаж командного пункта ближайшего батальона, чтоб оттуда по телефону доложить начальнику штаба полка о захвате немецкого офицера.
Близился рассвет, пурга не утихала, протяжно скулила на опушках, яростно теребила верхушки деревьев в глубине леса, обильно роняя на землю комья снега и сухие ветки.
Война изобилует неожиданностями. Случилось неожиданное и в эту ночь. То ли немцы очень быстро обнаружили пропажу своей машины и стремительно ударились в погоню за нашими разведчиками по свежим следам, или их заранее подготовленная поисковая группа пробиралась в наш тыл для захвата "языка", и ей случайно повезло воспользоваться проходом в минном поле.
Наши саперы, которые должны были вновь закрыть этот проход, грелись в шалаше у костерка, не выставив, как полагалось, наблюдателя. Группа Колодяжного вернулась из вражеского тыла незамеченной ими. В шалаш к саперам мимоходом заглянул Алесь Христич, неся за спиной термос с горячей пищей. Он искал наблюдательный пункт командира минометной роты и заплутался в снежной круговерти. Когда же узнал, что нужный ему блиндаж находится на ближайшей опушке, заспешил в том направлении и внезапно столкнулся с немцами. Они цепочкой в белых халатах крались по лесу на лыжах без палок, изготовив к бою автоматы. Неизвестно, как Алесь распознал в них врагов, но тут же сбросил с себя термос и притаился за кустом; он уже был опытным фронтовым волком. Автомата, правда, не имел, зато наготове гранаты, винтовка с полным магазином патронов да увесистые патронташи на поясе…
Понаблюдав за немцами, Христич понял, что они нацеливались на шалаш, где грелись саперы, и метнул гранату с таким расчетом, чтоб она взорвалась впереди цепи… Когда громыхнул взрыв, выплеснув огонь, белые халаты рухнули в снег, широко раскинув лыжи, и затаились. Сомнений не было – немцы! И Алесь кинул оставшиеся две гранаты прямо в их гущу, а затем навскидку стал посылать пулю за пулей в хорошо видимые живые цепи.
Ответный автоматный огонь вражеских разведчиков был беспорядочным. С каждым выстрелом Алеся он становился все жиже. В это время к Христичу подоспел капитан Колодяжный. Он мгновенно оценил обстановку и, укрываясь за толстой елью, открыл огонь из автомата. И опять неожиданность: немцы, видимо, шли не одной группой. Алесь услышал треск куста сзади, оглянулся, может быть, полагая, что еще кто-то из своих спешит на помощь. Но увидел немца…
"Зашли с тыла!" – крикнул Христич и, метнувшись к Колодяж-ному, прильнул к его спине своей спиной. Немец успел дать автоматную очередь, но и сам был сражен: это оказался последний, предсмертный выстрел Алеся…
Капитан Колодяжный закончил свой скорбный, пусть беглый рассказ уже на огневых позициях у минометчиков.
– Утром мы дотошно осмотрели место неравной схватки, – заключил он, недоуменно глядя, как в стороне от обвалованных снегом позиций минометов, выкрашенных в белое, столпилась группа бойцов в полушубках или в надетых поверх ватной одежды шинелях. – Тот, который стрелял в меня, был тринадцатый… Тринадцать врагов сразил этот мальчишка…
– Думаешь, дадут ему звание Героя? – усомнился Иванюта.
– А что еще можно сделать больше, чтоб стать Героем? – Слова Колодяжного прозвучали с раздражением. – Не сплоховал ведь парень и себя не пожалел…
Подошли к минометчикам, озадаченные тем, что они чем-то так увлечены – даже не замечали начальства. Из-за их спин разглядели: "за столом" – штабельком ящиков из-под мин – сидел, задумавшись, усатый сержант в расстегнутой шинели, положив на кирзовую полевую сумку бумагу.
– Что еще ей написать? – спросил он, подняв грустный взгляд на минометчиков.
– Покрепче напиши, что мы отомстим фашистам за Христича! – подсказал кто-то. – Пусть мастерят для нас побольше мин. Их – мины, а наш огонь – по врагу!
Сержант вдруг заметил подошедших Иванюту и Колодяжного, неторопливо встал, его задубелое на ветрах и морозе коричневое лицо чуток посветлело. Он глядел на них вопросительно, не решаясь скомандовать бойцам "Смирно". Иванюту он знал уже давненько, не раз рассказывал ему всякие фронтовые эпизоды и случаи, затем с удовольствием читал о них в газете, поражаясь тому, как журналист оснащал их новыми подробностями, точными деталями, и сокрушался, что сам вспоминал эти правдивые подробности, уже читая газету.
– Здравствуйте, товарищи гвардейцы! – прервал сомнения сержанта Иванюта, пошире расправив грудь.
Минометчики ответили на приветствие вразнобой, расступились, и Иванюта с Колодяжным оказались в их кругу.
– В самый раз вы к нам, товарищ писатель! – обратился сержант к Иванюте, протягивая ему несколько листов бумаги и фотографию какой-то девушки. – Тут без вашей помощи не обойтись.
Иванюта, весьма польщенный таким обращением к нему, с важным видом, явно рисуясь перед Колодяжным, начал рассматривать фотографию девушки и, еще не понимая сути дела, напускно держал себя так, будто уже у него было готово решение всех проблем, волновавших минометчиков.
– Ладно, Михайло, – бесцеремонно нарушил его браваду Колодяжный. – Всему миру известно, что ты в нашей армии и ее окрестностях самый знаменитый писатель репортерского масштаба. Не чванься! Пусть ребята объяснят, что тут происходит.
Миша окатил Колодяжного испепеляющим от негодования взглядом, но не нашелся, что ответить. Да и очень заинтересовала его фотография девушки – красивой до умопомрачения! Только и сказал:
– Ну-ну, товарищ капитан. Я армейский гость в дивизии, а вы разведчик полкового масштаба. Вам виднее, как надо ставить вопросы перед героями переднего края… Валяйте, а я послушаю.
– Так что же случилось? – Колодяжный демонстративно повернулся к Иванюте спиной.
– Да очень обыкновенно и натурально, – начал объяснять усатый сержант. – Алесь Христич на той неделе в одном ящике с минами нашел записку московских девушек, которые эти мины мастерят, и послал им письмо… Одна девушка по решению их комсомольского собрания ответила ему, – между прочим, самая красивая на заводе. – Сержант взял из рук Иванюты бумаги: – Вот оно, письмо ее… А это фотография – Ирина Чумакова… Сегодня почта доставила, а вчера Христича похоронили. – И усач махнул рукой куда-то в глубь леса. – Жалко Алеся, жалко девушку. Составляем ей душевный ответ – письмо-похоронку одним словом.
Миша Иванюта, взглянув на сумрачного Колодяжного, который никак не мог прикурить папиросу от зажигалки, сделанной из патронной гильзы, хрипло сказал:
– Об этом должен узнать весь фронт… Такая девушка!.. Товарищи бойцы, я забираю у вас все эти бумаги, допишу Ирине Чумаковой от вашего имени ответ, напечатаю его и ее письмо к Христичу в нашей газете… Фотографии Ирины и Алеся тоже напечатаем.
– Только не делай из них Ромео и Джульетту, – все-таки не утерпел Колодяжный, окинув Иванюту предостерегающим взглядом и глубоко затянувшись прикуренной наконец папиросой.
– А почему бы и нет?! – возмутился Иванюта, сам не зная почему.
Он еще с большим интересом, тая нарастающую в нем восторженность, всмотрелся в лицо московской девушки. Уже одна ее фамилия – Чумакова – такая же, как у Федора Ксенофонтовича, самого прекрасного на свете генерала, с которым он готов был идти в огонь и воду и за которого не пожалел бы себя… Где он, генерал Чумаков, выведший их войсковую группу из двух окружений?.. Ведь жизнью ему Миша да и этот зануда Колодяжный не раз были обязаны…
И опять не мог оторвать взгляда от прекрасного лица Ирины, от ее глаз, глядевших с фотографии в самую душу, тревожащих сердце и уносящих всего его куда-то в неведомые дали… Почувствовал ревность к Алесю Христичу, хоть понимал, что ревность к мертвому – непорядочно. Но все-таки мысль его упрямо искала ответ: как мог желторотый птенец Христич, наивный телок, тонкошеий петушок с оттопыренными ушами, с глазами, которые испуганно смотрели на мир, как мог он понравиться такой удивительной девушке? Или она заранее угадала в нем настоящего героя?.. Чудно устроен мир…
Может, никогда в жизни Миша не ощущал такой жажды счастья, как сейчас. Посмотрел на оборотную сторону фотографии и прочитал:
"Незнакомому гвардии бойцу, орденоносцу Алесю Христичу на добрую память. Бейте фашистов, не жалея наших мин! Ждем всех вас, дорогие бойцы Красной Армии, с победой!
Ирина Чумакова. Декабрь 1941 года".
Острая жалость к Алесю Христичу ударила в сердце Мише… А потом почему-то ему стало жалко и себя. Ведь ему, как и Христичу, не от кого было ждать писем и фотографий. Была у него до войны девушка в родном селе. Писал ей письма, как песни пел, как рассказывал чарующие сказки. Она отвечала, нежно ворковала, вкладывала в конверты лепестки цветов, а потом… вышла замуж за другого… Летом, при отступлении от Смоленска, за какой-нибудь час приворожила Мишу белокурая медсестра Варя. Но на Соловьевской переправе стащили его с подножки Вариного санитарного автобуса, и растаял автобус в заднепровских далях, как и мечта о Варе… Миша не находил связи в своих мыслях и в своих чувствах, испытывая тоскливое томление сердца и не зная, что надо было сказать сейчас Ване Колодяжному да и этим чудным ребятам-минометчикам, жившим в эти минуты только памятью о геройски погибшем Алесе Христиче…
Из-за линии фронта вдруг четко донеслись один за другим три выстрела тяжелых орудий и послышался нарастающий вой их снарядов. Никак не привыкнуть, что слышимый полет снаряда – свидетельство безопасности: все твое естество непременно напрягается в ожидании взрыва, а другие чувства и мысли будто отсекаются невидимым клинком.
Насторожился и капитан Колодяжный, подняв лицо навстречу жесткому, железному шороху, проносившемуся над лесом. Немецкие снаряды гулко ухнули, содрогнув землю, в направлении Сходни, и Колодяжный, как будто и не настораживался сейчас, бесцеремонно взял из рук Миши фотографию Ирины Чумаковой, всмотрелся в нее и с восторгом произнес:
– С ума можно сойти!.. Такой красивой девушки я еще не видел. Сказка, мечта… Да и не глупа – по лицу вижу. В полку я – лучший физиономист.
– В полку и его ближайших окрестностях, – сердито уточнил Иванюта, почти силком отнимая у Колодяжного фотографию.
Капитан не противился, но тут же выхватил из рук Миши письмо Ирины Чумаковой, деловито сказав:
– Пусть простит меня погибший гвардеец Христич, но я обязан написать этой девушке. – И тут же добавил: – Расскажу ей, как дрался он с врагом и как отдал жизнь за меня. – Открыв планшет, Колодяжный записал на белой обочине топографической карты московский адрес Ирины.
Сердце Иванюты будто обожгло горячими углями. Да и минометчики смотрели в эту минуту на капитана Колодяжного с явной неприязнью. Но никто не обмолвился ни словом.