* * *
Боевые действия откатились на запад. Письма от Саши приходили чаще, иногда в конвертах. Варвара Сергеевна и Поля стояли на коленях перед иконой теперь не так долго, как в первые годы войны. И вот, наконец, пришла весть о Победе, так же как о начале войны, по радио.
Словно солнце засветило ярче, все вокруг ожило. Люди постарели, похудели, одежда на них обносилась, но они, встречаясь, даже незнакомые друг другу, улыбались. Просто так, беспричинно. И все понимали, почему они улыбаются.
Саша приехал в отпуск. Он был уже майор! На груди два ордена и несколько медалей. Стал он мужественным, обогнал отца в росте. Военная форма очень шла ему, будто никем, как красавцем-офицером, он и быть не может.
За годы войны Сашу даже не ранило. Поля подумала: "Услышал наши молитвы Господь Бог".
В годы войны многие погибли, стали инвалидами. Но счастливых было не мало – стали полковниками, генералами, директорами заводов, институтов.
Только Поля как была, так и осталась уборщицей базы.
У всех жизнь вошла в прежнюю колею, у каждого со своими радостями и печалями.
* * *
Прошло пятнадцать лет. Город расширялся и обновлялся. Пушно-меховая база оказалась уже на окраине. Ее снесли. На этом месте построили многоэтажный жилой дом. Поскольку хибарка, в которой жила Поля, значилась в документах как квартира № 4, то ее обладательница имела право на возмещение жилплощади. И Поля, к великому счастью, получила в новом, построенном на месте бывшей базы красивом доме однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Она ходила из коридора в комнату, в кухню, в совмещенный санузел, потом шла в обратном порядке. И так не раз, и не два. Не верила своим глазам. Вопрошала кого-то неведомого: "Неужели это все мое?" Потом она сообразила, кто этот благодетель: купила икону с изображением Христа. Укрепила ее в переднем углу еще пустой комнаты. Засветила лампадку. Одна на середине этой пустой комнаты стояла на коленях и горячо благодарила Господа за великую милость к ней, убогой и одинокой, немолодой уже женщине.
Пришли посмотреть новое Полино жилье Гавриловы. Без Саши, он, как всегда, был где-то далеко на своей военной службе. Квартира очень понравилась. Варвара Сергеевна советовала, как обставить. А Михаил Николаевич помогал конкретно:
– Заберешь у меня из флигелька кровать и тумбочку к ней. Торшер тоже забери. Варя, отдай ей три стула, у нас никогда не бывает столько гостей, чтоб занимать все восемь.
Поле очень нравился комод, который стоял в спальне Гавриловых. Она подобрала и купила себе не такой же, не из красного дерева, но со многими выдвижными, большими внизу и половинными наверху ящиками. Кухню почти всем, вплоть до посуды, обеспечила Варвара Сергеевна. Через неделю, завершив оборудование нового Полиного жилья, Варвара Сергеевна встала посредине комнаты, перекрестилась на образ Христа и торжественно сказала:
– Мир дому сему. Будь счастлива, дорогая Полюшка. Владей всем этим и радуйся, – сделала паузу и сказала тоном, не допускающим возражения: – А жить будешь у нас, – и тут же мягко, просительно молвила: – Не оставляй нас, Полюшка.
Так они и жили втроем довольно долго. Михаил Николаевич был уже пенсионер, со дня ликвидации базы. Саша помогал родителям то денежным переводом, то при личном общении. Он был уже полковник, как отец, пополнел, седина посеребрила виски. Приезжал во время отпуска со своей семьей: жена Бэлла – очень красивая, подстать ему крупная блондинка, сероглазая, фигуристая, тоже, как и Саша, добрая и покладистая. Жили они душа в душу, очень любили друг друга. Был у них и сыночек Мишенька (в честь деда) – спокойный, неторопливый, не шкодливый, настоящей гавриловской породы. А внешне – полный двойник Сашеньки, когда он был в таком же возрасте.
Поля после приезда Гавриловых-младших на несколько дней уединялась в свою квартиру, давала возможность насладиться семейной радостью старшим и младшим, надышаться друг другом. Но через пару дней приходил за ней Саша и с шутливым упреком звал:
– Ты чего это кинула нас на произвол судьбы? Давай, давай, выходи строиться. Все тебя заждались.
Жизнь в семье Гавриловых входила почти в довоенную колею. Только теперь объектом общей любви и внимания стал Мишенька.
Прошло еще пять лет. Подошла грустная пора, когда лампада угасает. Этого еще никто не избежал, но каждый раз смерть приходит неожиданно. Первой умерла Варвара Сергеевна. Кормила курочек и вдруг вскрикнула и упала, потеряла сознание. Внесли ее в дом, положили на диван в гостиной. Вызвали "скорую помощь". Врач осмотрел, послушал стетоскопом, сняли кардиограмму. Диагноз был короткий:
– Инсульт. Нужен полный покой. Обращайтесь в районную больницу. Нужна госпитализация.
В больницу определить не успели. До прихода районного врача у Варвары Сергеевны наступил "полный покой".
На ее могиле Михаил Николаевич поставил светлую, белого мрамора плиту: у верхнего ее обреза выдолблен и позолочен небольшой крест, ниже тоже с позолотой: "Варвара Сергеевна Гаврилова. 1901-1982 г." Надпись расположена вверху плиты, низ оставлен, как понимала Поля, для продолжения. Никаких печальных слов, вроде "Дорогой жене и другу" или "Буду помнить и любить вечно", муж заказывать не стал. Объяснил: "Банально. Ни к чему. Такое в душе хранится".
После похорон Поля жила в доме Гаврилова неотлучно. Старик молча переживал свое горе. Почти не разговаривал. Поля жалела его, старалась быть во всем предупредительной, утром и вечером готовила ему чай с молоком, какой он любил раньше. А он пил, не замечая, что пьет.
Протянул Михаил Николаевич неполный год. Хоронить прилетел Саша. Один, без семьи. Появилась на белом надгробье новая надпись: "Гаврилов Михаил Николаевич. 1904-1983 г."
Только теперь Поля обнаружила, что Варвара Сергеевна была старше мужа. Это удивило и обрадовало. Поля отметила про себя: значит, и так бывает, кто старше, кто моложе – любовь не считается.
Осталась Поля одна-одинешенька в своей чистой ухоженной квартирке. Работала, как и прежде, уборщицей. Такую работу не трудно найти. На двери почти каждого магазина и учреждения наклеена бумажка: "Требуется уборщица". Выходные дни Поля проводила на кладбище, весной высаживала цветы на могиле Гавриловых, летом ухаживала за ними, красила ограду зеленой краской. Никого более близких у Поли не было. Пошла однажды в центр города навестить старых знакомых в фотосалоне. Салон работал, только обветшала деревянная отделка витрины, да выставлены новые, незнакомые фотографии.
Борис Робертович стал очень похож на отца, такая же бородка клинышком, лохматая шевелюра с проседью. Он воспринял приход Поли как-то настороженно. Наверное, подумал, что она будет денег просить. Говорил с ней мимоходом, вроде бы очень занят своим делом, ходил по салону, что-то искал, перекладывал с места на место, даже ушел в темную комнату, где негативы обрабатывались. Наверх, в квартиру, к жене и детям не пригласил. Поля попрощалась:
– Ну, будьте здоровы, передавайте мой привет вашим…
Было у Поли два заветных дня – Пасха и день рождения. Отмечала она их по-своему, в одиночестве. На Пасху в церковь ходила, куличи, яички крашеные освящала. Дома одна тоже молилась, да чай пила со сладостями. Соседей она не знала. В больших домах иногда живут на одной лестничной площадке много лет рядом и не знают, кто есть кто. Не принято. Тем более что Поля иногда месяцами не появлялась в своем жилье. Второй праздник – день рождения. У Поли был целый свой ритуал. Она доставала из комода и раскладывала на столе многочисленные грамоты, которыми награждали ее в праздничные дни на базе. Особое место в центре стола занимали фотографии Варвары Сергеевны, Михаила Николаевича и Саши. Центрее всех Саша в военной форме. Сбоку лежала фотокарточка Эльзы Карловны. На обороте снимка было написано: "Дорогой Поле с благодарностью. Э.К.З."
Соседка умерла и была похоронена без участия Поли и Гавриловых. Оказалось, в городе существует землячество немцев, непохожих на тех, которые нападали на нашу землю. Это землячество и похоронило Эльзу Карловну на своем немецком кладбище, которое тоже существовало где-то в городе.
В день рождения, разложив все свои памятные документы, Поля вспоминала обстоятельства, при которых вручали ей грамоты, работников базы, Михаила Николаевича, как все они относились к ней очень по-доброму. Особенно тепло ласкала взглядом фотографии семейства Гавриловых. Вспоминала, как ночами молилась за Сашу вместе с Варварой Сергеевной в дни войны и слова ее: "Видно, Бог услышал мои молитвы, уберег тебя, Сашенька.
Очень глубоко в душе, даже пряча от самой себя эту тайную мысль, Поля сладко надеялась: "Еще неизвестно, чьи мольбы за Сашеньку услышал Господь".
Саша, теперь полковник Александр Михайлович, приезжал иногда осенью, один, без семьи, навестить могилу родителей. Он заезжал за Полей на такси и вез ее на кладбище. Саша покупал у входа цветы, клал их к белой мраморной плите с именами родителей. Потом они долго сидели молча на скамеечке в ограде, которую сделали рабочие кладбища по заказу Саши.
Эти минуты для Поли были счастливейшими в ее жизни. Она находилась в полной сладостной прострации. Близость Саши не только опьяняла ее, но кружила, возносила куда-то ввысь, где она парила, не ощущая ни себя, ничего вообще окружающего. Только состояние невесомости от близости Саши. Она знала, что это за состояние. Но не смела даже в глубине души своей признать, что "это" называется любовью. Понимала, не имеет права об этом даже мечтать. Однако от Поли, видимо, исходили такие пылкие флюиды, что Александр Михайлович ощущал их. Но и он понимал несоизмеримость и несовместимость их положения, делал вид, что ничего не подозревает о чувстве Поли. Он благодарил ее за внимание к праху родителей, давал ей денег, гораздо больше, чем стоили цветы и уход за могилой. А она, не поднимая на него взор, боясь, что глаза выдадут ее окончательно, брала эти деньги механически, не понимая, о чем он говорит и что желает на будущее.
* * *
В очередной приезд, через два года, Александр Михайлович был уже в звании генерала. В красивой форме с красными лампасами, в фуражке нового образца, очень большой, на высоком верхнем выступе которой блестели крылья золотой птицы, он выглядел еще выше ростом и величественнее.
Когда он подъехал к дому, чтобы забрать Полю и отправиться с ней на кладбище, соседи даже с этажей выше и ниже вышли полюбоваться на красивого генерала. Они сообщили ему печальную весть:
– Поля умерла.
– Как умерла? Когда?
– В прошлом году. Как все старые, больные люди.
– Почему мне не сообщили?
– А куда?
– Разве она не сказала адрес?
– Мы не знаем. Она умерла в больнице.
Гаврилов поехал в больницу, там объяснили:
– Ввиду большого количества умирающих и очень ограниченной территории кладбищ, старых и новых, в подобных случаях умерших кремируют, а урны сдают в колумбарий.
По дате смерти и фамилии "Голубева" в колумбарии, среди одинаковых серых, гипсовых сосудов нашли Полин прах и выдали под расписку:
– Кому? – спросил регистратор.
– Дальнему родственнику, – сказал Александр Михайлович.
Саша похоронил урну с прахом Поли в ограде рядом с памятником Варвары Сергеевны и Михаила Николаевича.
Рабочие кладбища по указанию генерала сделали маленькую могилку и обложили ее зеленым дерном. Поставили вертикально небольшую мраморную плиту, тоже заказанную генералом, на которой было высечено и позолочено: "Полина Алексеевна Голубева. 1914-1988 г."
Так счастливо сложилась и счастливо завершилась Полина жизнь.
Александр Михайлович увез на память Полину записку, которую она написала в больнице перед смертью:
"Дорогой Сашенька.
Я нашла свое счастье в вашей семье. Похорони меня рядом с Варварой Сергеевной и Михаилом Николаевичем. Придет время, и ты ляжешь с нами рядом. Будем и на том свете вместе.
Живи долго и счастливо.
…Поля".
В зачеркнутом перед ее именем Александр Михайлович, по вдавленным буквам, разобрал слово "твоя".
Жили-были Маруся и Коля
Письмо пришло странное, внешне и по содержанию: листок из тетради в клеточку, сложен треугольником. Такие уголки во время войны, как бабочки, порхали по всей огромной стране. А теперь, в двадцать первом веке, угольничек этот выглядел не бабочкой, а молью, выпорхнувшей из архивного прошлого. Может быть, у отправителя денег не было на конверт и марку, или очень скупой. Но почтари поняли так: посылал не очень грамотный человек, пожалели его, доставили треугольник по назначению.
Внутри на этом листе написана одна фраза без запятых и точек:
" Пишу по просьбе Николая он доходит скоро помрет хочет увидеть тебя перед смертью в последний раз найдешь нас по адресу"
Ни подписи, ни адреса не было. Маруся поняла: обратный адрес на первой стороне листка там же, где ее адрес. Внизу, под криво проведенной чертой было написано:
"Мурманская область, Кандалакша, п/я 461, санчасть".
Все почтовые загадки вмиг отлетели: Коля умирает! Надо скорей к нему!
Любой человек, получив такое известие, кинулся бы в аэропорт или на вокзал и помчался к умирающему. Был в Самаре и вокзал, и аэропорт. Только Маруся не была "любым человеком", у нее особая судьба.
Говорят, в судьбе вся жизнь вперед предписана. А кто пишет миллионы судеб для людей? У некоторых она такая ужасная, что "божий перст" в ней не может быть. Господь добрый, он посылает людям любовь и радость. А вот дьявол, наверное, пакостит людскую долю всякими бедами. Говорят же: "жребий начертан". Вот в слове "начертан" уже "черт" виден, а "жребий" – это игра, забава его, он будто в лото играет, вытягивает из смрадного мешка своего какую-то очередную мерзость и подсовывает ее в судьбу человека.
Сироты Маруся и Коля оказались в Самарском детском доме с шести лет. Колины родители погибли в автокатастрофе, Марусины сгорели при пожаре. К Марусе в детдом приходила бабушка Анастасия Викторовна. Она приносила ей пирожки, конфеты, яблочки. Маруся всегда делилась с Колей, они подружились с первой встречи. Коля оберегал Марусю от шалостей мальчишек, частенько дрался с ними, защищая подружку. Маруся была шустрая, бойкая. Она и сама не поддавалась и Колю выручала при его стычках с мальчишками, бесстрашно кидалась в схватку. Потом лечила его ушибы и синяки, прикладывая мокрые тряпочки и медные пятачки.
У Коли не было бабушки и других родственников. Он был "круглый сирота". Почему круглый? Может быть, оттого, что никого вокруг нет, не только отца и матери, а вообще никого.
Бабушка жалела обоих. Они всегда встречали ее вдвоем. Маруся очень любила бабушку, ждала ее с нетерпением. Бабушка обнимала, целовала Марусю, была она мягкая, теплая, словно большая тряпичная кукла, пахло от нее пирожками, которые она каждый раз приносила. Анастасия Викторовна обнимала и Колю, пирожками кормила и иногда приговаривала:
– Стебелек ты беленький, без солнышка и родительской ласки растешь, как цветочек в тени.
Коля действительно был худенький, белоголовый, не хватало в его хрупком тельце каких-то сил, чтобы позолотить волосы, были они бесцветные, как лен. Детдомовские ребята и воспитатели звали его Коля беленький. Голубые глаза глядели не по-детски мудро и немного печально.
Бабушкины пирожки очень нравились Марусе и Коле, была в них какая-то неведомая зеленая сладкая начинка. Коля однажды спросил:
– Бабушка, что это в пирожках?
– Витамин, деточка, очень полезный витамин. Вам бы надо апельсинчиков, персиков, сливочек, а у меня денег на них нет. Вот я и собираю в парке клевер. В нем, говорят, витаминов этих самых еще больше, чем в дорогих фруктах. Ешьте, детки, ешьте, клевер очень полезный. Я его и сахарком сдабриваю.
Когда Марусе и Коле исполнилось по десять лет, бабушка приходить перестала. Маруся не знала, почему она не ходит. Не знала она и адреса, где живет бабушка, а по телефону долго никто не отвечал. Но однажды строгий голос недовольно сказал:
– Слушаю.
– Можно бабушку Анастасию?
– Нельзя. Умерла она.
Так Манечка стала, как и Коля, круглой сиротой.
Они учились в школе в одном классе. Когда закончили седьмой, их определили в профтехучилище для приобретения профессии, чтобы после детского дома жили и кормились самостоятельно. Училище готовило разных специалистов. Марусю и Колю добрые люди зачислили на кулинарное отделение – поближе к еде. Судьба им не обещала больших успехов и достатка, так хоть сыты будут.
И верно, после учебы покинули Маруся и Коля детдом, устроили их по направлению в помощники повара в столовую авторемонтного завода и даже кровати в общежитии дали, врозь – она в женском, он в мужском.
Прижились, пришлись ко двору на пищеблоке молодые специалисты. Шеф-повар Федотыч, толстяк с красной потной физиономией, рачьими глазами навыкате, красным носом, который выдавал его хобби, грозно, коротко покрикивал на всех, в том числе и на Колю и Марусю, но без злобы, для порядка. Трудолюбивые сироты понравились старику. Он их поддерживал не только на работе, но и в быту. Сказал однажды:
– Пора вам жениться, нечего по общежитиям мотаться, свой угол надо иметь.
Федотыч куда-то ходил, кого-то просил. С ним считались, уважали и выделили молодым специалистам комнату, правда, в том же общежитии, но зато отдельную. В этой комнате и свадьбу справили. Федотыч был за посаженного отца, гости – поварихи, поварята, раздатчицы из столовой. В угощении недостатка не было – все продукты столовой в полном распоряжении шумливого и доброго Федотыча. Наготовили столько, что три дня доедали с соседями из общежития.
В общем, жизнь Коли и Маруси сложилась счастливо. Они друг в друге, как говорится, души не чаяли, были их чувства больше, чем любовь, но как это называется, они и сами объяснить не могли, считали крепкой дружбой.
Однако счастье молодых длилось не долго. Видно, сунул дьявол свой пакостный коготь в их судьбу. По явному доносу нагрянула на пищеблок комиссия и выявила недостачу – хищения не только продуктов, но и преступные деяния работников пищеблока. Оказывается, Федотыч не только ходатайствовал о выделении комнаты Николаю и Марии Ивановым, но и взятку за это дал. А Колю посчитали пособником Федотыча в хищениях, и подтверждалось это конкретным фактом: на свою свадьбу Николай Иванов похитил изрядное количество различных продуктов. Да и к тому же три казенных стула взял на свадьбу и не успел вернуть, определили – присвоил.