"Нефтяная лихорадка" постепенно охватывала весь мир. Шарлатаны и жулики, видевшие керосин только в настольных лампах, кинулись сверлить земной шар где попало, втыкая буры наугад, и, ничего не получив, кроме хлопот и расходов, переносили бурильные установки на другие места. Зато на краю света, где цвели неувядаемо экзотические острова Суматра, Ява и Борнео, дела с нефтедобычей пошли столь успешно, что возникла "Королевская компания по добыче нефти в Нидерландской Индии" (впоследствии знаменитый концерн "Ройял Датч"). Голландская по происхождению, эта компания имела контору в Гааге, а керосин с Суматры стремительно затопил все азиатские рынки. Нобель понес убытки, но еще больнее голландцы ударили по карману Рокфеллера. Только в порты Китая и Австралии голландцы выплескивали миллионы галлонов превосходного керосина, и Рокфеллер грозил оторвать им головы. Модест Бакунин, русский консул в Батавии, докладывал в Петербург: "Американцы заявляют, что будущее мира в их руках и что с теми капиталами, которыми они располагают, они в любое время могут купить что угодно и даже кого угодно…" Рокфеллер, пребывая в ярости, хотел бы сразу купить все скважины на Суматре, но… голландцы не сдавались. Из Баку поступило в контору "Стандард ойл" сенсационное сообщение, что в марте 1892 года за одни лишь сутки только один фонтан Нобеля выбросил сразу МИЛЛИОН пудов нефти, но Рокфеллер был озабочен иным соперничеством:
– Кто там вертит делами в Гааге?
– Генри Детердинг.
– Я должен помнить этого умника?
– Очевидно, Детердинга не стоит забывать…
Между тем в жестокой конкурентной борьбе за право выжить "Бранобель" победил бакинских предпринимателей, выстоял перед свирепым натиском Рокфеллера и перед нахальным наскоком Ротшильдов, сохранив за собой право распоряжаться на русском керосиновом рынке; свои дочерние филиалы в европейских странах Нобель снабжал керосином через германские фирмы. Новое время рождает новые песни, и – под громкие перестуки дизелей, под шипение воющих форсунок – мазут, новый властитель рынка, потек из Баку широкой рекой, делаясь все дороже и все нужнее. Как бы то не было, но в канун XX века Россия начала перегонять (а вскоре и перегнала) Америку в добыче нефти.
– Как жаль, – говорил Нобель в минуты лирического откровения, – что персидский рынок, столь близкий нам, настолько беден, что едва пахнет моим керосином…
Керосин, конечно, сбывался на базарах Персии, но все же не в том количестве, в каком бы хотелось Людвигу Эммануиловичу. Часть его шла не только морем, а даже в бидонах до Тавриза, в пути караваны не раз были разграблены курдами. Но если англичане давили на Персию с юга, со стороны Персидского залива, где базировались их крейсера, то с севера, со стороны Каспийского моря, осторожно и настойчиво надвигался изворотливый российский капитал. Лазарь Соломонович Поляков, известный миллионер, завел в Тегеране страховое общество, устроил там спичечную фабрику, а потом перекупил у бельгийцев уличную конку в Тегеране, имея доход от продажи билетов. Под стать ему, не дремал и Степан Георгиевич Лианозов, который сумел понравиться шаху. Насср-Эддин продал ему монополию на рыбные ловли возле южных берегов Каспия, так что в Москве или Петербурге магазинщики Елисеевы не могли объяснить покупателям, какая у них сегодня осетрина – то ли персидская, то ли астраханская. Впрочем, рыбе это было уже все равно…
Северные города Персии (Тавриз, Решт, Казвин и Астрабад) очень скоро "русифицировались", народ привык к русским товарам. Мало того, местная знать быстро переняла от русских их безалаберные привычки и вкусы; теперь, забыв о священных заветах Ислама, персы пили не только желтое ширазское вино, но поглощали и русскую водку, не боясь закусывать жирною ветчиной. Если же они и подпадали под праведный гнев духовных отцов, то у них всегда было готовое оправдание:
– Мы не позволим осквернять себя грязной свининой! Разве не знаете, что в Москве делают ветчину из поющих соловьев. Если нам не верите, так спросите русских купцов – они подтвердят!
Русские купцы, конечно, подтверждали:
– Да у нас ветчина так и зовется – соловьятиной…
Пока суть да дело, во главе Горного департамента стал Константин Аполлонович Скальковский. Но Манташевы напрасно радовались, ибо ложиться костьми за их интересы Скальковский не желал. Фуфу, Марго, Манон, расфуфырясь за счет бакинского керосина и мазута, не слишком-то были теперь обременительны для директора, тем более что вышеозначенные отныне зависели от щедрот самого Ротшильда, а потому с этими "дикарями" можно было не церемониться.
Целых пять лет (с 1891 до 1896 года) Скальковский состоял директором Горного департамента, и кавказская нефть – жирная, черная, грязная – отлично насыщала его утробу, Скальковский не чувствовал себя испачканным, а тонкие духи фирмы Броккаров побеждали зловоние керосина. Пользуясь поддержкой Горного департамента, а точнее – его директора, Ротшильд увеличивал капитал своего Каспийско-Черноморского общества. Жюль Арон, часто благодаря Скальковского за услуги, тактично извещал взяточника: "Ваш заказ будет выполнен, ждите". Сие значило, что деньги уже отправлены. Альфонс Ротшильд не покидал Париж, зато Жюль Арон не раз навещал Баку, где, по его словам, он так уставал за день, что к вечеру не оставалось сил взяться за перо, дабы еще раз поблагодарить Скальковского, потому Арон слал ему телеграммы: "Получили ли вы свой заказ?.."
Зато в докладах самому Ротшильду он писал в восторженном настроении, ибо увиденное в Баку просто ошеломляло его своими несбыточными картинами возможностей для помещения капитала: "За три года со времени моего предыдущего приезда, нефтяная промышленность получила громадное развитие, и я думаю, что, по причине возрастающего потребления жидкого топлива в районах России, соединенных транспортной связью с Волгою, в будущем мы увидим еще более значительный прогресс!" Давний консультант по нефтяным вопросам при банках Ротшильдов, вездесущий Жюль Арон понимал, что скважинам Баку еще долго не будет грозить истощение, и "черный город" обещал керосиновые реки и мазутные берега, чтобы "белый город" Баку подбирал с земли миллионы.
Не забывали на Рю-Лафит присматриваться и к орлиным взлетам карьеры Витте, вчерашнего инженера-путейца. В феврале 1892 года он стал управлять Министерством путей сообщения, а в августе того же года воспарил еще выше, сложив крылья в многообещающем кресле министра финансов…
В обширном клане Ротшильдов началось всеобщее ликование, тем более радостное, когда Жюль Арон известил из России, что Витте женат на разведенной еврейке, которая ведет себя скромно, однако, не лишенная доли тщеславия, она грезит о том, чтобы блистать при дворе российского императора. Сергей Юльевич Витте достиг высокого положения (и достигнет еще более высокого). И, казалось, что он может добиться всего на свете, но его Матильда осталась сидеть дома, ибо русский двор не пожелал, чтобы среди Рюриковичей и Гедеминовичей находилась она – еврейка…
* * *
Витте сразу нащупал слабое место:
– Мы отстали! Тогда как американская дипломатия сомкнула свою политику с экономическими интересами фирмы Рокфеллера, у нас, как во времена царя Гороха, политика и экономика глядят в разные стороны, словно одна обиделась на другую. Если за границей давно возникли синдикаты, картели и тресты, то почему же мы по старинке балуемся компаниями, почти семейными и более пригодными для совместной выпивки, нежели для дела… Ради "бизнеса", как говорят янки! Наконец, – жестко заключил Сергей Юльевич, – во всем мире один лишь персидский шах полагает, будто банк обязан только давать, на самом же деле банк обязан отбирать! Стоит подумать…
Витте еще поднимался по ступеням власти на высшие этажи империи, когда финансовый вопрос мучил эту империю тем, что диагноз болезни был неизвестен. Не сама Россия, могучая и богатейшая держава, – нет, не она, а само финансовое хозяйство ее нуждалось в заграничных займах. Если были в стране миллионеры, то это, простите, еще не показатель всеобщего процветания. Дело и не в нищих, которые стояли на папертях церквей или подпирали кладбищенские ограды – нищие всегда были и будут, а их умоляющие взоры тоже не показатель истинного положения в государстве.
– Будем сами лечиться и лечить страну, – сказал Витте…
Как раз в это время в Чикаго готовилось открытие Всемирной выставки и, конечно, Россия была приглашена в ней участвовать. Витте вызвал из Москвы экономиста Янжула:
– Иван Иванович, поедете в Чикаго от министерства финансов. Займетесь в Штатах изучением элеваторного дела, ибо до сей поры Россия не разучилась жрать хлеб, зато не научилась беречь его. Узнайте, есть ли в Штатах государственная проверка товаров в интересах покупателей? Присмотритесь к выделке маргарина, ибо в газетах Америки много кричат, будто Рокфеллер добавляет в маргарин то, что годится для освещения, но никак не для насыщения наших желудков… Главное же, ради чего вас и посылаем, вникните в устройство трестов и синдикатов, главным образом "Стандард ойл", так ли уж страшен черт, каким его у нас в России малюют?..
Тут я, автор, не выдержал и на всякий случай перечитал записки профессора Янжула, кстати сказать, написанные сухо и малоинтересно. Оживить их помогли письма его жены Екатерины Николаевны, сопровождавшей мужа в поездке за океан… Буду предельно краток, Янжул встретил в Америке симбирского предводителя дворянства Белякова, бежавшего от жены и от долгов, а теперь он содержал пансион для русских. Впрочем, Янжулы навещали русских евреев, ибо они, эмигрировав из России, еще не разучились варить щи. Е.Н. Янжул писала, что в Нью-Йорке "улицы до того грязны и так плохо мощены, что превосходят Москву… Над головой шумит проходящий поезд, который первое время пугает, но потом привыкаешь…". Приехав же в Чикаго, она писала: "С одной стороны улицы вроде нашего гор. Ржева в худших его частях, с другой – дома такой вышины, что шляпа валится с головы, когда захочешь пересчитать их этажи. Грязь же неимоверная и в этой грязи кишит народ…" За чужой текст я не отвечаю! Иван Иванович писал, что насколько безобразен был сам Чикаго, настолько хорошо была устроена выставка, похожая на музей труда и искусства. Стояла адская жарища. На выставке оказалось немало русских. Откуда-то вдруг появился матрос с броненосца "Дмитрий Донской", который поставил на выставке самовар (для русских, конечно), но американцы смотрели на самовар и матроса, как на экспонат, представленный российским царем для всеобщего обозрения. Екатерина Николаевна, заканчивая свой обзор Америки, пришла к выводу, что все американки ужасные лентяйки: весь день напропалую они, как угорелые кошки, мечутся по универсальным магазинам, скупая всякую ерунду, а к вечеру им лень готовить еду для семьи и они кормят мужей наскоро поджаренным бифштексом…
Хватит! Янжул считал "соперничество в промышленности и торговле главным и свободным регулятором всех зол и крайностей индивидуальной деятельности". Синдикаты, в его личном представлении, явились "новой формой ликвидации устарелых экономических понятий о свободной конкуренции". Если читателю этого мало, я могу и добавить. "Во-первых, – писал он для Витте, – надо допустить легальное существование этих предпринимательских союзов, если уничтожить и задержать их становится невозможно, и, во-вторых, надо регламентировать и нормировать – в интересах общего блага – существование синдикатов, обставляя их надлежащими условиями…"
Хватит? Надеюсь, что сказанного уже достаточно!
Осталось сделать в этой главе заключение, неожиданное для меня и для моего читателя. Рокфеллер бросил перчатку для боя голландской компании на Суматре, и в Гааге эту перчатку, принимая вызов, невозмутимо поднял молодой человек весьма приятной наружности.
– Если старине Джону, – сказал он, – захотелось потягаться со мной, пусть он прежде подумает, чем наша драка закончится… Я ведь не слишком-то напичкан национальной гордостью и могу найти союзников для борьбы со "Стандард ойл" где угодно… в лондонском Сити… или, скажем, в конторе Ротшильдов… Наконец, найду общий язык даже в русском Баку!
Молодого человека звали Генри Детердинг.
Не удивляйтесь: он выведет нас прямо к Гитлеру!
11. Вещий сон Шахиншаха
Оставались считанные дни до великого праздника: в конце апреля 1896 года Тегеран собирался отметить 50-летний юбилей счастливого правления Насср-Эддина, и в столицу загодя свозили из провинций блага персидской земли, издалека гнали на прожор блеющие отары овец. Пользуясь случаем, когда в свите шаха царило благостное умиление, солдаты столичного гарнизона принесли жалобу на командира полка и его помощника, которые таскали мясо, большой ложкой они снимали накипь бараньего жира. Наследник престола (валиагд) Мозаффер-Эддин пребывал в Тавризе, а губернатором в Тегеране был другой сын – принц Наиб-ус-Султан, и шах повелел Наибу наказать виновных, дабы народ видел отеческую заботу шахиншаха о своих подданных:
– Накажи, как следует по старинному правилу, когда каждый получает свое: кошка – шлепок, а собака – пинок…
Палачи постарались. Помощника (кошку) били по пяткам так, что из ног вылетели ногти, а командира полка (собаку) лупили палкой по голове, пока глаза не выскочили из орбит. Ночь с 18 на 19 апреля повелитель провел на веранде дворца "Текиэ", и сон его был спокоен. Но, проснувшись, шах сразу же сказал садразаму (первому министру), что надобно срочно ехать в загородную мечеть Шах-Абдул-Азимэ. Садразам по имени Амин-Султан начал отговаривать шаха от поездки, но Насср-Эддин настаивал:
– Я видел сон, и боюсь, что он станет вещим… Во сне меня навестил мой предок Аббас-Мирза, говоривший, что Аллах открыл ему тайну будущего Каджаров. Когда же я просил поведать мне эту тайну, тень Аббаса исчезла, но я услышал голос его: "Будущее Каджаров ты узнаешь сегодня, если я увижу тебя в мечети Шах-Абдулла-Азим…" Потому-то, – доказывал Насср-Эддин, – я обязан ехать в эту мечеть, чтобы мне открылось великое будущее Каджаров…
Названная мечеть находилась в окрестностях Тегерана, и шах со свитою прибыл туда лишь после полудня. Обычно при его появлении народ из мечети изгоняли, но сегодня шах велел не беспокоить молящихся, а садразаму сказал:
– Скажи, чтобы для меня расстелили коврик… я буду молиться сегодня на женской половине…
Женщины с закутанными головами стояли плотно, но вдруг между их тел выставилась рука с револьвером и грянул выстрел. Амин-Султан увидел, что шах быстро-быстро пошагал прочь, а из толпы женщин выскочил человек, тут же схваченный свитою. Когда же кинулись к шаху, он был уже мертв – пуля пронзила его сердце. Это случилось за пять дней до столь желанного юбилея, и теперь, наверное, мудрейший предок Аббас-Мирза уже нашептывал мертвому шаху великие тайны будущего династии Каджаров…
Боясь волнений в Тегеране, смерть Насср-Эддина решили скрыть от народа. Мертвеца усадили в карету, а голову шаха склонили на плечо Амина-Султана, будто шах утомился и задремал. Чтобы картина выглядела естественно, садразам, когда проезжали через базары, махал платком, словно навевая прохладу, а народ, увидев спящего шаха, торопливо кланялся. Русский посол тогда отсутствовал, в Тегеране его заменял поверенный в делах А.Н. Щеглов, записки которого об этих событиях я использую при написании этой главы…
Садразам стал плакать, говоря Щеглову:
– Какое горе! Неужели наша несчастная страна снова будет ввергнута в пучину злодейств, казней и крови?
Щеглов понимал опасения министра. Принц Мозаффер, законный наследник, которого поддерживала Россия, еще не скоро приедет из Тавриза, а принц Наиб-Салтанэ уже здесь, в Тегеране, весь гарнизон в его руках, и Наиб способен силой захватить власть в столице.
– Но меня, – говорил садразам, – ужасает мысль, что Зели-Султан, узнав о гибели отца, может примчаться сюда и устроить такую резню, что кровь прольется и на базарах.
На базарах уже знали, что великий Источник Света и Знаний, Полюс Вселенной, Подножие Небосвода, Повелитель Народов Всего Мира, Мудрейший Царь Царей, – этот человек избавил их от своего деспотизма и своей уникальной алчности, а теперь… наверное, будет еще хуже!
Верить в лучшее персы уже побаивались…
Щеглов согласился с садразамом, что опасен Наиб, но еще опаснее Зели-Султан. Это был приблудный отпрыск убитого шаха, заранее отстраненный от престола. Он управлял южными провинциями, где давно хозяйничали англичане, искавшие там нефть, и при дворе шаха (как, впрочем, и в Петербурге) справедливо считали, что Зели-Султан может стать именно той "пешкой", которую англичане станут подталкивать на высоту престола… Щеглов посоветовал садразаму отбить срочную телеграмму в Тавриз, известив обо всем законного наследника, и Мозаффер-шах отбарабанил в ответ, что срочно выезжает в Тегеран.