Антон выхватил у него газету. Вся первая страница была заполнена сообщениями из Лиссабона: "Отменены исключительные законы", "Провозглашена свобода печати", "Папа римский отозвал своего нунция, а все прелаты примкнули к республике…"
– Революция и республика! Вот бы куда махнуть! Знал бы раньше, что там будет такая заварушка… – огорченно сказал Камо.
– Раньше бы удрал из больницы?
– А что? Ради такого дела!.. Знаешь, я с самого детства мечтал о приключениях. Какие путешествия совершал! Индия, Гавайи, Барбадос!
– Врешь!
– По карте путешествовал. Любил читать об Александре Македонском, о Наполеоне и Гарибальди.
– Ты сам – как настоящий гарибальдиец, – рассмеялся Путко. – У нас на каторге, – он запнулся, сказав "у нас", – в Горном Зерентуе отбывали срок бывшие гарибальдийцы, участники польского восстания.
– Да, – согласился Камо, – где бы ни драться за свободу – лишь бы драться! – Его глаза горели. Он снова уткнулся в газету. – Республика!.. Все плохое у них уже позади и теперь начинается самое хорошее! – И мечтательно проговорил: – А знаешь: Лиссабон лежит на одной широте с Баку.
Море сверкало так, что больно было смотреть. Далеко-далеко, на горизонте, оно сливалось с небом, и казалось, что Португалия совсем близко – там, за голубой гладью. На лодке доберешься…
– Мамед-али задерживается… Не случилось ли чего с ним?
– Разве с таким может что-то случиться? – отозвался Антон, представив могучую фигуру хозяина дома и вспомнив, как они познакомились. Теперь-то можно вспоминать со смехом. А тогда…
Там, в Тифлисе, в серной бане на Шайтан-базаре, истерзанные, отпаренные, блаженно-усталые, они сидели в маленькой комнате рядом с купальней и пировали. На мангале шипела, румянилась баранина, Васо и Датико принесли тарелки с зеленью, кувшин вина, хачапури. "Жизнь, а? – жмурился Камо. – Снова жизнь!" Он тянул руки за мясом и хлебом, простыня соскальзывала, и Антон видел его покрытое шрамами тело. "Э, брат, это ерунда! Глупому огонь – ожог, а умному – тепло! У нас знаешь как говорят? "Волк за овцой три года гонялся, все ждал, когда курдюк отвалится. Еще долго ждать будет!.." Да и у тебя, вижу, браслеты, на память. Интеллигент, не умеешь по-человечески кандалы носить!.." В этом каскаде шуток Антон узнавал своего прежнего бесстрашного и бесшабашного друга. "Что ты теперь собираешься делать г" – спросил он. "Еще день-другой отсижусь, пока утихомирятся, и подамся из Тифлиса". – "Знаю тебя! Возьми в свою боевую группу!" – "Хорошо, – согласился Камо. – Провернем одно дело, я еще в больнице его обмозговал. Вот только выскочу ненадолго в Париж". – "Зачем?" – "Думаешь, случайно сцапали меня пруссаки? А Феликса, Ольгу и других? – Лицо Тер-Петросяна сделалось угрюмым. – Засел среди нас провокатор, вот что…" – "Я тоже все время думаю об этом! – воскликнул Путко. – Ты кого-нибудь подозреваешь?" – "Да. Но пока даже тебе не скажу. Надо проверить. Вдруг я ошибся? Тогда язык себе отрезать надо". – "Ты прав, – согласился Антон. – Такое оскорбление ничем не смоешь… Но как же ты махнешь в Париж?" – "Не привыкать! Один раз я ехал как князь, предводитель дворянства: отдельное купе, погоны с флигель-адъютантскими вензелями. С такими фрейлинами познакомился!.. – Он цокнул. – Теперь, пожалуй, махну в Баку, а оттуда морем…" – "И я с тобой". – "Договорились, – кивнул друг. – Только до Баку будем добираться по отдельности, если сцапают вместе – чересчур жирный улов. Буду ждать тебя на Баилове. Это рабочая слобода, окраина Баку, сразу за Биби-Эйбатом, между опреснителем и Волчьими воротами. Увидишь: слева от дороги электростанция "Электрическая сила" – ее наш Леонид Борисович строил! – а рядом, на берегу, старая пересыльная тюрьма. Хорошее соседство… На улице Резалке, на самом краю, у моря – глинобитный домик, железная калитка. Зеленая, запомнил? Скажешь: "Привет Мамеду-али от Васо".
Ну да найдешь!.."
На том они расстались.
В Баку на привокзальной площади Антон нанял молоканскую фуру, забрался под тент. Здесь солнце не разило в упор, но вместе с пассажиром укрылись под брезентом зеленые жирные мухи. Беспрестанно отмахиваясь от них, Антон все же с любопытством глазел по сторонам. Он знал из книг: именно здесь находилось некогда капище гебров-огнепоклонников, последователей Зороастра, создателя культа Света и Огня. От вокзала шли обычные улицы, только не было вдоль них ни единого деревца, лишь кое-где по стенам домов вились вверх морщинистые толстые виноградные лозы, похожие на клубки змей. Из-под белесых от пыли листьев свисали тяжелые гроздья. Но вот потянулись низкие плоскокрышие строения. На окнах – решетки. В подвалах – духаны. Узкое пространство меж каменных стен заполняла грязная шумная толпа. Тут готовили на жаровнях, стирали, стригли, брили. Сквозь толпу пробирались обвешанные мешками и корзинами ишаки. Фура едва тащилась, как парусная лодка в штиль. Едко пахло мазутом, керосином, гнилью.
Наконец, миновав стены старинной крепости, телега выбралась из сумятицы старого города. Дорога начала забирать вверх, вдоль выветренного среза известнякового холма. Слева открылось недвижное море, ближе подступили вышки – деревянные пирамиды с низкими дощатыми пристройками. Земля была желтая. То тут, то там на ней проступали исчерна-фиолетовые озерца и еще удушливей запахло нефтью. У строений копошились черные фигуры. Копры нефтяных вышек напомнили Антону башенки над стволами рудников Нерчинской каторги. Только здесь все выглядело страшней: зной, смрад, испепеленная земля без единой травинки. Да, более подходящего места для своих жертвоприношений Зороастр вряд ли мог найти!..
Фура одолела подъем. Дорога начала спускаться с холма. Внизу распростерся поселок. Антон увидел закопченный корпус электростанции, а в стороне, на скале у самого моря, и тюрьму. Дом Мамеда-али должен был быть где-то неподалеку… "Резалка, – повторял он про себя странное название. – Зарезали там кого-то?.. Зеленая калитка…" Путь от вокзала занял почти два часа. Полыхающий, с расплавленным ободом, край солнца уже коснулся вершины холма.
На площади перед "Электрической силой" Путко отпустил возчика, подождал, пока фура уедет. Пыльный пустырь. Узкие улочки, зажатые меж сложенных из нетесаного известняка оград, расползаются в разные стороны. Табличек с названиями нет и помину. Эта Резалка или та?..
Он выбрал улочку, ведущую напрямик к морю. Через сотню шагов уперся в тупик. Свернул. Начал кружить, обливаясь потом, проклиная дурацкий, чистой шерсти, костюм, проклиная Камо за то, что плохо объяснил, проклиная себя и весь свет. На удивление, все калитки были железными и все улочки упирались в солончаковую площадку, за которой лежало море.
Может быть, здесь?.. Открыл. Только ступил за калитку, как сзади и с боков на него навалились, схватили. Он напряг все силы, сбросил, в тот же момент получил сокрушающий удар по ребрам, взвыл от боли. Ему заломили руки, вдавили в рот кляп и поволокли. На краю двора был сарай. Втащили, бросили наземь. Их было трое. Двое прижимали к глиняному полу, а третий, старший, выворачивал карманы. Грабители? Шпики? Старший зажег керосиновую лампу, начал просматривать под ней каждую бумажку. Антон задыхался. Он был не в состоянии пошевелиться. Старший что-то приказал на гортанном языке. Антона отпустили, выдернули изо рта грязную горько-соленую тряпку.
– Давай вставай! Кто будешь?
– А ты?
– Я спрашиваю – ты отвечай, хорошо, да?.. – В свете керосиновой лампы черное лицо старшего было страшным. – Зачем-почему пришел, а?
Антон подумал: он ничем не рискует, если назовет пароль.
– Я искал Мамеда-али. Чтобы передать ему привет от Васо.
– Почему раньше не говорил! – распростер руки для объятий старший. – Это я самый Мамед!
– Странный способ встречать гостей, – пробурчал Путко, отряхиваясь и разминая затекшие руки. Пощупал ребра: кажется, целы.
– Ха-ха-ха! – сверкнул белыми зубами хозяин дома. – Мне сказали: ходит чужой туда-сюда. Ему что надо? Фараон? Забирай свою хурду-бурду. – Он протянул все, что извлек из карманов пришельца. – Провожу!
Провожать было недалеко – выйти из сарая и войти в дом Мамеда.
– Ну, знаешь! – с сердцем сказал Антон, увидев улыбающегося до ушей Камо. – Что ни встреча с тобой, то фокусы: на Шайтан-базаре чуть не утопили, здесь поколотили.
– Спасибо скажи Иисусу или аллаху, что на кол не посадили! – расхохотался друг. – Ты же на Востоке, а тут свои законы. – Оглядел еще злого Антона. – И поделом! Ишь каким франтом пожаловал! С золотой цепью и чуть не во фраке! Как не притащил за собой всю бакинскую охранку?
– Потому и не притащил.
– И то правда, – согласился Тер-Петросян. – Теперь давай пошевелим мозгами, как нам выбираться отсюда. У Мамеда-али есть один план…
Антон чувствовал себя рядом с Камо совершенно спокойно: все получится так, как придумает его друг, даже если это будет самый фантастический план. Хоть по земле, хоть по воде – скоро выберутся они отсюда, а еще спустя несколько дней увидит он своих товарищей. Может быть, Ольгу… И снова – работа. Вероятно, вернется назад вместе с Камо. Если не дадут другого задания…
Но Камо, на следующий день пошептавшись с Мамедом-али с глазу на глаз, сказал Антону:
– Меняются наши планы. Мне-то приказано убираться немедленно. А ты должен остаться. Нужен здесь. – В голосе его прозвучала нескрываемая зависть. – Приехал один товарищ… Не буду тебе называть кто. Этому товарищу нужен помощник для очень важного дела. Согласен?
– Еще бы!
– Он такой же мой брат, как и ты… Знаешь, когда мы с ним начинали? Кажется, я рассказывал тебе, как еще в третьем году, в тифлисском театре, на Шекспире, мы листовки бросали с галерки и одна пачка хлоп прямо на лысину командующему войсками? Это он, товарищ, мне помогал! А в пятом, на демонстрации, вместе с ним несли мы красное знамя по Головинскому проспекту, мимо дворца наместника… – Он тяжело вздохнул. – А теперь приехал и даже встретиться со мной не может: конспирация. Такое важное у него дело. Но какое, я и сам не знаю.
Антон уже не мог усидеть на месте:
– Когда я увижусь с ним?
– Не торопись. Когда теленок бежит впереди коровы, знаешь, что с ним волк делает?
– Косточки выплевывает, – согласился Путко. – Да ведь мы с тобой такие, что не проглотишь нас и не выплюнешь. А все же…
– Вот когда выпроводишь меня из Баку, чтобы не навел я на его и твой след полицию… Эх, мне бы тоже остаться!
Потом втроем они обсудили, каким путем выбираться за границу Камо. Мамед-али предложил пароходом. У него были надежные друзья на некоторых судах, курсировавших через Каспий в Персию.
Этот разговор был вчера. И вот теперь Камо и Антон сидели в глинобитном сарайчике и ждали Мамеда-али, который с утра отправился в порт.
Уже начало темнеть, когда наконец звякнула железная калитка. Улыбающийся Мамед-али шел через двор.
– Собирай свою хурду-бурду! – Он сдернул с головы шапку, провел ладонью по мокрому, черному от загара и грязи лицу.
Рассказал: в порту заканчивает погрузку "Аббасия", уходит завтра в полночь. Капитан в дружбе с полицией и пограничной стражей. К тому же в порту перед самым отходом каждую пассажирскую и грузовую "коробку" тщательно осматривают таможенники. Но Мамед-али договорился с кочегарами и "дедом"-механиком: они ребята что надо, тоже большевики.
Решили так: когда "Аббасия" после таможенного досмотра выйдет из гавани, они сбросят пар и остановят посудину в открытом море. Мол, поломка. Это произойдет около полуночи. К тому времени Камо должен подойти в лодке к борту судна. Все остальное берут на себя матросы.
– Придется суток двое посидеть в бочке или в мешке, – подмигнул Камо. – Да мне не привыкать! Ну а с персами я общий язык найду, есть у меня кой-какие адреса в Энзели и Реште. – Достал бумажник, вытряхнул все его содержимое на стол – несколько купюр. Выскреб горстку мелочи. – Хм, все, что осталось…
Мамед-али молча развел руками.
– А давайте продадим мой костюм! – предложил Антон. – Замучился я в нем в такую жару – что там тифлисская баня!
– Нельзя, – отверг Камо. – У тебя паспорт чистый? То-то. Ты коммерсант? Такой солидный человек должен быть одет прилично.
– Тогда хоть мой "Эриксон". Отличные часы, золотые, много дадут! – он отстегнул цепочку, протянул хронометр Камо.
Тот щелкнул крышкой, взвесил с цепочкой на ладони:
– Вот это бакшиш. Берем, а, Мамед?..
Следующим вечером, в сумерках, они оставили сарай и по солончаковому пустырю пробрались меж нагромождений железных бочек к берегу. Слева, рукой подать, проступала на фоне неба тюрьма.
В бухточке, огороженной камнями, лежали вытащенные на песок лодки. Мамед-али подошел к одной, уложил под скамью мешок с провизией и одеждой Камо, поставил в уключины весла. С Мамедом-али был молчаливый дюжий парень – один из "встречавших" Антона в день его прихода на Резалку. Мужчины, поднатужившись, стащили в воду лодку-"туркменку", на такой не страшно выходить и в открытое море. На "туркменке" было три пары весел. И Антон попросил:
– Можно мне с вами?
– Гребешь хорошо? – с сомнением оглядел его Мамед-али.
– Конечно!
Весла оказались очень тяжелыми. Антон сбился с ритма. То лопасти погружались слишком глубоко в воду, то промахивались над волной.
– Сойди на корму!
– Нет! – Он взмок, хотя вечер был на редкость прохладный. "Не суетиться… Р-раз!.. Р-раз!.." Чем дальше уходил берег, тем уверенней становились движения Антона.
Море было спокойное. Безлунная ночь накрыла их, только светились тусклые огни на берегу.
– Глядите! – тревожно прошептал молчавший все время парень. – Сзади!
От берега отделились два огонька. Они быстро приближались.
– Пограничная стража!
– Ловят живые деньги, – буркнул Мамед-али. – Табань весла!
– Почему? – удивился Путко.
– От них на "туркменке" все равно не уйдем. Откупаться нечем. Будем отбиваться. Оружие есть у всех?
– У меня нет, – отозвался Антон.
– Какой же ты революционер, если нечем стрелять? – Камо сунул ему в руку револьвер. – Тихо!..
Патрульное судно прошло стороной.
– Теперь поднажмем! – приказал Мамед-али. – Долго на "Аббасии" ждать не смогут.
Судовые огни приближались. Наконец черный борт поднялся прямо над лодкой. Мамед-али молча похлопал Антона по плечу. Тот понял, выбрал из воды весла. Азербайджанец трижды негромко свистнул. Сверху с кормы мигнул в ответ красный огонек. Зашуршала и плеснулась в воду различимая даже в темноте белая веревочная лестница.
– Вот так всю жизнь: на веревке вниз, на веревке вверх, – пробурчал Камо. – Как акробат!..
Шутка сняла напряжение. Все по очереди обнялись с Тер-Петросяном. Антон протянул револьвер.
– Дарю, – отвел его руку друг. – У меня еще два есть.
Путко перегнулся через борт, вытащил из воды конец лестницы. Камо закинул за плечо мешок со снедью, ухватился за веревку, поставил ногу на перекладину… Еще минута, и лестница уползла наверх. С палубы снова прощально вспыхнула красная звездочка.
Они опустили весла и начали разворачиваться.
Спустя два часа, уже когда над горизонтом заалела рассветная заря, лодка ткнулась носом в песчаный берег. Уставшие гребцы вытащили ее на песок, вернулись в дом. "С детства мечтал о путешествиях… Что это за человек, который не объехал весь свет?" – засыпая, вспомнил Антон слова друга. Вот он и снова в путешествии…
Вечером того же дня Мамед-али отвел Антона в другой дом, в том же поселке Баилово.
Встретивший их там мужчина молча, внимательно посмотрел на Путко. Антон тоже разглядывал его: молодой, если и старше, то самое большее – на год-два. Крупный нос, оливковый цвет лица, большие жгучие глаза. Типичный красивый кавказец. "Какое же это дело, из-за которого он не смог повидаться даже с давним другом?" – подумал Путко, едва сдерживая нетерпение.
– Мне передали, как относится к вам Камо, – первым проговорил мужчина. – Знаю и о вашей предшествующей работе… Рад познакомиться. Будем действовать вместе, товарищ Владимиров. Меня зовут Серго. – Пригласил к столу. – Значит, Никитич снова в России? А я думал, что он еще в Берлине… Выдающийся человек. Но сейчас… – Он остановился.
– Что сейчас? – с тревогой спросил Антон. – Что с ним случилось? Мне показалось странным и непонятным, почему он возвращается в Россию не на партийную работу, а инженером. Еще до каторги, в Париже, я что-то слышал о его разногласиях с Лениным. Но не хотел поверить… Неужели…
– Все очень сложно, – буквально теми же самыми словами, что и Красин, ответил Серго. – Вы же знаете сами: после поражения революции среди большевиков нашлись люди, которые ударились в опасную крайность – стали добиваться, чтобы партия отозвала своих депутатов из Думы, отказалась от всякой работы в легальных организациях, ушла в глубокое подполье и оттуда развернула "революционные действия".
– Слышал – это отзовисты, ультиматисты.
– Да. Ленин видит огромную опасность в их призывах: отказываясь от всех форм легальной работы, от широких связей с массами, лишая нас легального прикрытия, они превращают партию в узкую секту. Так вот: Никитич примкнул к этим группам. А теперь сам почувствовал, наверное, свою неправоту и отошел от партийной работы.
– Не может быть! – все еще не хотел поверить Антон.
– К сожалению, это так… Но у каждого в выборе позиции есть много своего личного. Перед отъездом из Парижа у меня был один разговор о Никитиче. Конечно, Леонид Борисович глубоко не прав, но понять это ему особенно трудно: он боевик, всегда занимался техникой, был на самых опасных участках борьбы, а теперь надо сесть в Думе рядом с теми, против кого он еще недавно дрался на баррикадах. Может, он еще не готов к этому и тяжело переживает. Но наши кавказцы уверены: Никитич – наш!
– Я тоже убежден в этом! – воскликнул Антон. – А какая сейчас вообще обстановка в партии? За этот мой каторжный год…
– Ленин и все мы, ленинцы, продолжаем вести ожесточенную борьбу с ликвидаторами.
Путно хорошо представлял себе, кто они такие, эти "ликвидаторы", меньшевики, сторонники Мартова, Дана, Аксельрода. Это они после разгрома революции заявили, что-де время подполья прошло и что теперь социал-демократическая партия должна существовать легально, стать "дозволенной оппозиционной партией" с благосклонного разрешения царя и под наблюдением Столыпина. Они приводили в пример английских лейбористов и немецких социал-демократов: уживаются же одни с королем, а другие с императором. Меньшевики кляли "роковое безнадежное предприятие" – пятый год, ругали большевиков и весь российский пролетариат за их "чрезмерную" революционность, отпугнувшую либеральную буржуазию, утверждали, что "царизм победил надолго и вопрос о новой революции должен быть снят с повестки дня", а самих себя прочили в респектабельные парламентарии. Вот уж точно выразило самую их суть приклеившееся к ним название: "ликвидаторы".