– А я как раз по твою душу! – громогласно приветствовал Богрова беглый каторжник. – Где побалакаем? Давай в твоей хате?
"Тоже завербован?" – подумал Дмитрий, удивленный его неконспиративным поведением: кричать во все горло на проспекте! Обрадовался. Они поднялись в квартиру. Дмитрий притворил дверь комнаты.
– Карты твои биты! – выпалил Степа. – Ты предатель!
– Как смеешь!.. – начал было Богров.
– Заткнись, – оборвал гость. – Доказано. Слишком долго нянчились с тобой потому, что многое приписывали другому провокатору, Бегемоту. Его наши в Женеве уже пришили, слыхал?
– Какой Бегемот? Что приписывали? – пытался оттянуть Дмитрий, чувствуя, как начинает тягуче сосать под ложечкой.
– Не крути. Помнишь, ты раздобыл паспорт Афанасию? Афанасий сгорел. Его сцапали при первой же проверке. А адресок, который ты удружил мне в Черкассах? Забыл? Подмоченный адресок, да я-то воробей стреляный. А лаборатория в Борисоглебске? Кто, кроме тебя, знал?
– Я докажу, что не виноват! Дайте мне время, я докажу!
Как оправдаться? Паспорт он получил из рук Кулябки. Адрес в Черкассах дал ему Кулябко. О лабораториях бомб он сообщал Кулябке…
– О том, что ты провокатор, узнают всюду, где ты бываешь: в комитете присяжных поверенных, в клубе, в партийных ячейках, – продолжил Степа. – Объявление с твоей фотографией будет опубликовано в "Бунтаре". В ближайшее время будет приведен в исполнение приговор комитета. Вот что поручили мне довести до твоего сведения.
– К… какой приговор?
– Как всегда. Такой же, какой был вынесен Бегемоту.
– Вы не имеете права!
– Имеем. Имеем право и умирать и мстить за смерть товарищей. У тебя есть только одна возможность. Не оправдаться, а очиститься.
– Какая? – с надеждой воскликнул Дмитрий.
– Совершить террористический акт.
– Против кого?
– Лучше всего – против начальника киевской охранки Кулябки. Но выбирай сам. Во время царских торжеств у тебя будет богатый выбор.
– Хорошо! – согласился Дмитрий. Спохватился, что этим выдал себя. – Хоть я ни в чем не виноват, но я докажу!
– Даем тебе срок до пятого сентября, – миролюбиво сказал Степа. Подошел к книжному шкафу. – Интересный журнальчик! Дашь почитать?
Прихватив журнал и еще какую-то книгу, он ушел.
Дмитрий начал метаться по квартире. Душно! Будто набросили на шею петлю.
– Кто это был? – почувствовала недоброе мать.
– Старый знакомый. Оставь! Оставьте меня! Это мои заботы!
Убить?.. Чушь! Он, своей рукой, должен!.. Нет-нет!.. Надо скрыться, исчезнуть! Уехать на край света, за океан – ищи-свищи! Где взять денег? Отец – старый скупердяй, ни за что не даст. И одолжить негде: прежние долги не вернул. Он откроется отцу. Неужели отец отступится? Да и разоблачение сына как провокатора – крах и его карьеры присяжного поверенного. А пятьсот, тысяча рублей – это для него такая малость. В конторе Ллойда за двести пятьдесят можно купить билет в Северную Америку…
В Кременчуг, на дачу! Он выколотит у отца!.. В дороге он разминулся с родителями. Когда вернулся в Киев, отец и мать уже уехали на отдых за границу.
Он укрылся в квартире, приказал горничной никому не открывать, сам никуда не выходил. Ночами его мучили кошмары. Всплывало лицо Афанасия. Парень пожимал ему руку, благодарил за паспорт. Женя обнимала, душила в объятьях, шептала: "Я горжусь тобой, Дима!" Он просыпался мокрый. Сердце судорожно билось. За что такая мука? Ведь все в прошлом! Неужели он должен сегодня отвечать за давние Ьоступки?.. Посреди ночи проснулся, еще чувствуя на шее горячие руки Жени. Подумал: "Что она мне далась?" Вспомнил: у нее были острые колени, острые локти, острые, совсем маленькие груди. И тогда это его раздражало. И широкие скулы. Да, да, широкие скулы!.. Она сама виновата! Если бы она была не такой! Если бы она была красавицей, все случилось бы совсем по-другому… Чушь! Куда бы он делся от Кулябки? "Всю жизнь не расплатитесь, молодой человек…" Ненавистный Кулябко! Все из-за него! Все! Они в Париже решили: он может очиститься…
Дмитрий вскочил с кровати. Выдвинул ящик стола. У него было два пистолета: шестизарядный "бульдог" и браунинг. Оружие он брал с собой нередко, но ни разу не стрелял. "Бульдог" – в пятнах ржавчины, купленный за гроши в лавке старьевщика. А браунинг изящный, с удобно умещающейся в ладони костяной рукоятью. Три года назад Дмитрий получил его оттого же Кулябки в награду за одну из первых своих "ликвидаций". К пистолету был дан и мешочек с патронами. Маленькие, аккуратные, с никелированными головками-пульками, они были похожи на майских жуков-бронзовиков. Притворились, будто умерли. А выпустишь – полетят… Да, он очистится!..
Приняв решение, он разом успокоился. Будто не было этих последних, наполненных ужасом и отчаянием дней и ночей.
Вчера утром перед визитом к Кулябке он побрился, надушился, забежал к приятелю – одному из "бунтарей", попросил помощи в предстоящем побеге. Ничего не объяснил, да тот и не требовал объяснений. Настрочил письма. Родителям в Мюнхен и в газеты. "Отправишь, когда услышишь!" А что "услышишь" – не сказал. Дома сжег все лишние бумаги. "Майские жуки" послушно вползли в обойму, один ткнулся в ствол никелированной головкой, готовый вылететь…
И какое же невезение: за столом у Кулябки оказались жандармский полковник и еще один, в департаментском вицмундире… Хорошо еще, что быстро пришел в себя. Придумал историю с Николаем Яковлевичем и Ниной Александровной. Получилось вполне правдоподобно…
По совести говоря, он почувствовал облегчение, что не пришлось стрелять. Может быть, все как-то утрясется.
Он перебрал в гардеробе костюмы и галстуки. Созвонился с Баретой, певичкой из кафе-шантана "Чары любви".
Сейчас он вышел из дома, чтобы побыть с Баретой до ее выступления. И вдруг – незнакомец на бульваре. Западня! Но он не осмелится прямо здесь, днем! И в руке его ничего нет!..
Дмитрий побежал. Но ужас ледяными пальцами стискивал горло, душил.
В конце бульвара он оглянулся. Нет, незнакомец не преследовал его. Может быть, действительно клиент отца?.. Почему же тогда повернул голову и все еще смотрит?.. А глаза!.. Но все равно, кто бы ни был этот, те не оставят, – впервые понял он с полной безысходностью.
"Ничтожество… – думал Антон, возвращаясь в гостиницу. – Как могла Женя полюбить такого?.. Обо всем, что мне известно, узнают и его единомышленники. Пусть они и решают…"
Он чувствовал себя уставшим, будто перетаскал сотни пудов. Ныли щиколотки и запястья, как если бы только сейчас сорвал с них кандалы.
Портье, Тарас Бульба в ливрее с золотыми позументами, придержав ключ от номера, показал на комнатку рядом со стойкой:
– Ласково просимо вас сюды, господин!
Путко насторожился: что за новости?
Открыл дверь и замер: в комнате за столом сидел жандармский поручик.
– Прошу, – коротким жестом молодой офицер показал на стул. – Жилец из какого нумера?
Антон назвал.
– Чащин, Анатолий Захаров? – нашел в списке поручик. Сделал пометку. Протянул бланк, прочерченный графами. – Прошу заполнить.
Путко пробежал глазами: "Имя, отчество, фамилия, звание и сословие… лета… вероисповедание… Куда прибыл… С какой целью прибыл… Последнее место жительства до переезда в настоящий пункт… Где служит… Чем занимается… На какие средства живет… Семейное положение… Имена членов семьи и где живут… Кто может удостоверить самоличность из лиц, проживающих в данном пункте или окрестностях… Приметы…"
– С какой стати я должен?.. – собираясь с мыслями под пристальным взглядом офицера, воскликнул Антон.
– Все должны, – урезонивающе отозвался поручик. – Ввиду предстоящего посещения их императорскими величествами Киева в городе производится полная регистрация населения и всех вновь прибывающих.
– Но я сегодня же, сейчас уезжаю из Киева.
– В таком разе регистрационный лист заполнять нет нужды, – согласился жандармский офицер. – Желаю счастливого пути.
ДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ
По имеющимся в Отделении сведениям Организационная комиссия по созыву предстоящей конференции РСДРП командировала из-за границы в г.г. С.-Петербург, Москву, Одессу, Киев и на Урал агентов для ознакомления с отношением членов местных организаций к конференции и для руководства выборами делегатов.
Прибывший в г. С.-Петербург с явкою на Союз металлистов представитель Организационного комитета (пока не выяснен) явился в профессиональное общество рабочих по обработке металлов (Ямская ул. д. № 16) и обратился за содействием к председателю этого общества крестьянину Пензенской губ., Саранского уезда Кузьме Антонову Гвоздеву. Названный Гвоздев собрал по этому поводу некоторых членов правления общества, которым и доложил о приезде из-за границы члена Организационного комитета и цели такового приезда.
Для окончательного решения вопроса о выборе делегатов на конференцию было предположено организовать несколько собраний, на которые пригласить партийных работников от просветительных обществ и профессиональных союзов С.-Петербурга.
Об изложенном докладываю Вашему Превосходительству, присовокупляя, что дальнейшие сведения по подготовке к созыву общепартийной конференции будут докладываться дополнительно.
Полковник фон Коттен
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На двадцать пятое августа был назначен доклад Столыпина царю – последний перед отъездом председателя совета министров, а затем и Николая II в Киев. Этой аудиенции Петр Аркадьевич ждал с нетерпением и готовился к ней тщательно.
Снова Царское Село. С деревьев еще не сняты яркие фонарики. Пусто в аллеях, на выставке, в закоулках древнеликого Федоровского городка. Погружен в безмолвие Большой дворец, отданный во власть "теней предков". Неподалеку, в парке с маленькими искусственными озерами, – Александровский дворец, резиденция Николая. Император живет в правом флигеле. В левом – помещения для свиты, а посредине – залы для приемов.
Столыпин оставил карету у Большого дворца. И теперь шел и вспоминал, как впервые, в шестом году, он, саратовский губернатор, направлялся сюда же в предвкушении нового назначения. Какие радости сулили ему председательский и министерский посты! И как внове было все: и золоченый придворный экипаж, и лакеи в расшитых золотом ливреях, арапы в восточных одеяниях у дверей залы… И ожидание, душевный трепет перед встречей с помазанником божьим…
Может быть, у тех, кто далек от трона, Николай II еще и поныне возбуждает подобные чувства. Но Петр Аркадьевич уже через самое малое время испытал разочарование: пустая, ничтожная личность, лишь благодаря превратностям судьбы оказавшаяся исполнительницей роли государя; убогий венценосец – Русь не знала таких за всю свою историю. И ему править великой державой в столь трудные времена!..
Перед Александровским дворцом пышно разрослась сирень. Она великолепно оттеняла белизну колонн. В холле навытяжку стояли телохранители. Рост, размах плеч, мускулы – убьют одним ударом. В просторной комнате, называвшейся "ожидальней министров", дежурил адъютант, одетый в костюм скорохода XVII века. Телохранители не спускали глаз со Столыпина. Это его позабавило. Впрочем, здесь не доверяли никому и никогда – особенно после того, как именно в Царском было раскрыто готовившееся на Николая очередное покушение. В седьмом году боевая организация эсеров привлекла сына начальника дворцового телеграфа Наумова. Наумов-младший побудил к соучастию казака личного императорского конвоя, некоего Ратимова. Как выяснилось потом на следствии, боевики продумали несколько вариантов цареубийства. По одному курсистка, якобы молочница с бидоном, в котором запрятана бомба, должна была встретить государя на прогулке. По другому сам Наумов, поступивший в певческую капеллу, предполагал использовать для нападения одно из придворных богослужений. И, наконец, третий боевик под видом конвойца намеревался проникнуть с корреспонденцией в комнату царского камердинера и бросить взрывчатый снаряд, "чтобы сам полетел", – как выразился он на допросе. Казак-конвоец, выведав все у заговорщиков, тут же и донес на них. Получил за это подарок в три тысячи рублей и долгосрочный отпуск на родину. Однако Столыпин следил за подготовкой покушения и за всеми соучастниками оного за много месяцев ранее – он узнал о замышленном от своего агента Азефа, "организовавшего" сие предприятие…
По сей день Царское, как и Петергоф и даже яхта "Штандарт", жили в страхе перед новыми напастями. Не так давно прошел слух, что адская машина заложена под один из дворцов, причем в злодейском деле участвует некий служащий, имеющий приставку "фон". При проверке оказалось, что в обслуге Царского "фон" есть только у полицейского пристава Мюллера… Не шутки ради дворцовый комендант Дедюлин настойчиво советовал Николаю II носить на нательном белье панцирь, а на голове – стальную каску.
Какие уж тут шутки! Впору и ему, Петру Аркадьевичу, подумать о панцире… Да, хорош бы он был с каской на голове…
Мысли Столыпина прервал скороход, пригласивший министра следовать за ним. Ожидальню отделяли от кабинета царя коридоры и несколько залов. Их стены были увешаны старыми подковами "на счастье", найденными во время прогулок, фотографиями, посвященными царской охоте, и трофейными рогами. Столыпин охоты не любил. Николай же, подобно Людовику XVI, который отмечал дни без охоты словами "Ничего не было", получал полное удовлетворение только в загонах – в Белой Веже, Спале или угодьях вокруг Гатчины, где за какие-нибудь два часа убивал по двести-триста диких зверей. Кто-то из сановников вспоминал, как в начале японской войны, в день гибели "Петропавловска", тотчас после панихиды по адмиралу Макарову, государь беззаботно обратился к министру двора Фредериксу, показав на окно: "Какая погода! Хорошо бы поохотиться, давно мы с вами не были на охоте", – и спустя несколько минут уже стрелял ворон в парке.
В сопровождении скорохода Столыпин прошел через зал, где семилетний наследник престола принимал по праздничным дням депутации сорока шести подшефных ему гвардейских полков и экипажей. И вот наконец кабинет – зала с громадным, как плац, бильярдом, горками с фарфором, будуарными вакханками и парфюмерными акварелями на стенах. Обилие кожи и полированного дерева создавало специфический запах, не выветривающийся даже при распахнутых окнах.
В кабинете Царского, как и во всех других рабочих кабинетах Николая II, не было телефона: со своими приближенными император предпочитал сноситься записками. Но одна особенность именно этого кабинета вызывала особую досаду у министра: позади рабочего стола лесенка вела на антресоли, непосредственно соединявшиеся с антресолями Александры Федоровны. Государыня могла при желании слушать сверху беседы, кои вел ее супруг. А Столыпин лучше, чем кто-либо иной, знал, какое влияние на решение всех дел имела императрица. Он недолюбливал ее – и не ошибался, предполагая, что она платит ему тем же: просто терпит, потому что в данный момент он лучше других вершит делами империи.
Царь благосклонным кивком принял приветствие министра и предложил ему сесть. Сам Николай II в кресле с высокой, как у трона, спинкой, под портретами Петра Великого, Александра III и супруги казался меньше и тщедушней, чем был на самом деле.
Отпечаток индивидуальности хозяина кабинета хранили лежащие на столиках строевые рапорты и строевые записи воинских частей, приказы по округам, отчеты о смотрах, парадах и маневрах. На отдельном столике собирались приказы и ведомости по полкам, носившим его имя, а также рапорты и ведомости начальника императорской охоты князя Голицына с указанием убитой дичи в заказниках, записи счета игр в карты и домино с придворными и целая стопа адресов от дворянства, земских собраний, патриотических монархических союзов: каждый адрес в цветном кожаном или бархатном переплете с золотым тиснением или чистого золота накладкой и с муаровой подкладкой, которую государь предпочитал иным. Особо, каждая в своей обложке, стопой, лежали оды, баллады, поэмы, песни и гимны, посвященные государю. Книг в рабочем кабинете Николая II не было.
Столыпин приступил к докладу. Начал с сообщения о намерении революционных организаций совершить выступления во время предстоящих празднеств в Киеве и о мерах, предпринятых министерством.
– Некоторые антиправительственные организации пытались даже учинить всеобщую забастовку на железной дороге по пути следования поезда вашего величества, а также поднять в отдельных местностях бунты, – монотонно говорил он. – Все преступные мероприятия пресечены в корне.
Это было мелко. Никто никакой забастовки, а тем более бунтов устраивать не намеревался. Но Столыпин считал, что с маленькими людьми и говорить надо о таком, что только и может их взволновать, – о безопасности собственной персоны. Царь всегда охотно слушал о всяких заговорах и их разоблачениях, испытывая при этом мстительное торжество, подобное тому, какое ощутил пять лет назад, когда вырвался наконец из своего заточения в Петергофе, где ни жив ни мертв отсиживался во время революционных баталий, захвативших столицу и чуть не всю Россию. Чувство унижения и страха, доходившее до ужаса отчаяния, сменилось у него после разгрома революции жестокой мстительностью. Доклады министра внутренних дел, касающиеся всевозможных преступлений и их раскрытия, Николай II любил особенно, подобно всем его предшественникам на престоле. Пожалуй, оно и нужно – сгущать краски. Пусть чувствует, в чьих руках сила и собственная его безопасность. Петр Аркадьевич вспомнил о карикатуре, которую недавно подарил ему Зуев. Министр обладал слабостью – он собирал все карикатуры, которые рисовались на него и публиковались в различных изданиях. Эту прислал из Парижа заведующий заграничной агентурой. На рисунке был изображен Николай II и стоящий перед ним Столыпин. Министр докладывал: "Теперь ваше величество в безопасности", а царь отвечал: "Да, я был бы в безопасности, если бы речь шла только о революционерах, но ведь остается еще и полиция!" Тонко уловил, шельмец!..
Покончив с злоумышлениями, Столыпин приступил к изложению соображений о мерах, кои решено предпринять для обеспечения охраны царя во время предстоящей поездки:
– На обеспечение охраны ассигновано четыреста тысяч рублей. В городах проведена общая регистрация населения по проверке благонадежности оного, особо будет регулироваться доступ лиц в места церемоний. Для обеспечения благополучного проследования вашего величества по Днепру и Десне я признал необходимым принять меры к охране рек: в первой линии будут размещены агенты и стражники в ста лодках; вторую линию, по обоим берегам, обеспечат стражники, особенно в местностях, покрытых зарослями, и наконец, в третьей линии будут размещены солдаты из расчета пять единиц на версту. Все командированные и местные чины будут удовлетворены суточными в усиленном размере.
Царь слушал внимательно, не перебивая. Лишь в конце поинтересовался:
– Что значит: в усиленном?
– Генералам – по пять рублей, штаб-офицерам – по четыре, обер-офицерам – по три, нижним чинам – по рублю. Соответственно – чинам полиции и отдельного корпуса жандармов.
– Не мало? Нижним чинам нужно хотя бы по тридцать – пятьдесят копеек набавить, не следует скупиться.
– Будет исполнено, ваше величество, – ответил министр, подумав, что теперь не уложишься и в полмиллиона.