Хороший тихий осенний день. Утро было занятое. Принял двух архиреев, Столыпина и Будберга. Завтракала т. Ольга. В 2½ принял французского посла Луи. Погулял и покатался недолго в байдарке. В 5 час. у меня был Юрий Трубецкой, а после чая Лангоф. Читал. К обеду из Красного Села приехал Миша. Начал укладываться для Крыма.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Антон, приехав в Питер, позвонил Красину.
– Уже обернулся? – прозвучал в трубке голос Леонида Борисовича. – Если можешь, сейчас же и заходи: я сегодня уезжаю.
Путко, поспешил на Невский. Инженер обнял, провел в комнату. Начал расспрашивать о Камо.
– Очень хорошо! Теперь ищи ветра!.. Да ведь он, бедовая головушка, только вздохнет на свободе полной грудью, как уже снова что-нибудь рискованное задумает. А времена-то не те… – Привычно по-холостяцки начал накрывать на стол. – А ты чего же не поехал вместе с ним? За кордоном во всем бы и разобрался.
– Хотел, – признался Антон. – Но теперь должен помочь одному товарищу…
Он рассказал о встрече с Серго.
– Серго в Баку? – удивился Красин. – Не предполагал. Мне передавали, что он в Париже. Отличный товарищ! Знал его еще на нефтепромыслах. Я там, в Баилове, первую свою электростанцию поставил.
– Как же, видел ее: "Электрическая сила"!
– Пыхтит? – в голосе инженера прозвучало удовлетворение.
Антон с удовольствием выпил чаю, расправился с бутербродами. И, переборов смущение, приступил:
– У вас есть деньги?
– Наконец-то перестаешь быть белоподкладочником, – одобрительно улыбнулся Леонид Борисович. – Тебе много нужно?
– Не мне. Серго нужны. Для дела.
– Понятно… – Красин провел пальцем по переносице. – Конечно, дам все, что у меня есть. Только есть-то мало: семья еще в Берлине, ей оставил и здесь на устройство поистратился… – Он говорил с виноватым видом. Встал, прошел по комнате. – Ну да что-нибудь придумаем… Эх, нет Саввы Морозова…
– Вы о том купце, который несколько лет назад застрелился где-то на Лазурном берегу?
– Не купцом он был, а одним из крупнейших российских фабрикантов. И моим хорошим другом. – Инженер вздохнул. – Я у него в Иваново-Вознесенске тоже электростанцию ставил. Савва нам крепко помогал… – Леонид Борисович прошелся по комнате. – С пустыми руками я тебя не отпущу.
Но у Антона внезапно возникла идея.
– Когда ваш поезд?
– В семь вечера.
– Я вас еще застану!..
Извозчика он брать не стал: хоть и гривенник, а жалко. Исаакиевская площадь была не так далеко. Против собора громоздилось здание гостиницы "Астория".
– Проживает у вас господин Переломов?
– Как же-с, – не заглядывая в регистрационную книгу, почтительно ответил портье. – Нумер тридцать третий.
– Он у себя?
– Изволили с утра отбыть на Царскосельский ипподром – нынче-с знаменитые бега!
Ждать возвращения золотопромышленника? Тем временем уедет Красин… Нет, надо разыскать на ипподроме.
Состязания были в самом разгаре. Трибуны переполнены. Бинокли, лорнеты. Где среди этого скопища отыскать Переломова? Наверное, в самой дорогой ложе. Определить ее было нетрудно – она располагалась в центре трибун, рядом с финишными флажками, под сенью драпированного солнцезащитного навеса. Здесь зрители не теснили друг друга: просторные соломенные кресла, шезлонги, столики с напитками. Ну конечно, вон и Переломов – собственной персоной! В долгой дороге он чем-то расположил к себе Антона. Живоглот, ясное дело. Но одержим не только жаждой набить мошну. Наверное, похож на того Морозова. Кстати, и сам – Матвей Саввич…
Путко придвинулся к барьеру. Ухо улавливало какую-то тарабарщину: "Захватил на финише!",
"…Побивает на полголовы!", "А мой-то – выигрывает кентером!..", "Слышали: Брунгильда, дочь Князя
Боргезе, принесла рыжего жеребца от Санди-Мотора!.."
Антон выбрал вороную тонконогую лошадь с маленьким напружиненным ездоком в пунцовой куртке. Куртка полыхала на солнце и была видна издалека. Вот всадники ближе, ближе… На трибунах зарождается и шквалом нарастает рев. Взметаются вверх руки с зажатыми в кулаках программками, шляпами, зонтиками. Вороная лошадь с наездником в огненном камзоле вырывается вперед и первой пересекает финиш.
– Ур-ра! – присоединяет свой голос Антон к реву толпы. Он выиграл! Еще одна отличная примета!..
В заездах наступил перерыв. Болельщики покидали трибуны. Начали подниматься и в ложах.
– Матвей Саввич! Вот так встреча!
– Ага, и ты здеся, галантерейщик! – тоже радостно пророкотал Переломов. – Ну, дак чо скажешь?
– По-моему, интересно, – протянул Антон.
– Да, привод лошадей куда богаче прошлогоднего, – согласился сибиряк. – Оннако покеда игрушки, конюшенные мальчики. – Он хитровато улыбнулся, погрозил пальцем, перехваченным массивным перстнем с бриллиантом. – Отнекивался: "Я не я!" А сам – любитель? Зараз поглядишь на мою любимицу Сан-Суси. Заберет приз – хошь, пари будем держать? Тышшу ставлю!
Антон отрицательно покачал головой. Знал бы промышленник, что у него в кармане едва на обратную дорогу с ипподрома до Питера.
Колокол призывал наездников к старту.
– Ты в которой ложе? Пошли ко мне.
Служитель предупредительно распахнул перед ним дверцу.
– Што желашь выпить? Эй, человек!
Участники заезда уже собирались у линии. Переливались на солнце атласные камзолы жокеев и начищенные конские крупы. Точеные, в нетерпении переступающие ноги в белых "чулках", нервно скалящиеся, всхрапывающие породистые головы, косящие горячие глаза… Антон залюбовался.
– Вона моя! – показал Переломов. – Сто тышш отдам, а возьму!
– А как ваши дела в Питере? Скоро будете возвращаться в Читу? – поинтересовался Путко.
– Надумал вступать в пай, оннако? Аль тоже возвертаешься?
– Да нет…
Публика заполняла трибуны и ложи. Матвей Саввич представил своего гостя:
– Нашенский. По торговому делу.
Снова ударил колокол. Теперь лошади выстроились у линии старта. Зрители со знанием и вкусом обсуждали их стати:
– Обратите внимание на Дагомею! Как суха и легка! Корпусом и конечностями она напоминает свою мать!
– Не скажите: можно поставить в упрек передние ноги. Говорят, и верхние ребра легки…
– Помнишь, – обратился Переломов к Антону, – в запрошлом годе Айриш на призы сорвал сто тышш? Эт был конь! Я помню его ипппо на бегах в Варшаве. За два дня до дерби он уступал самым слабым, а выиграл в лучшем стиле! Такая быстрая смена формы! Слава богу, не знали тогда допинга, а то б уподозрили.
– Что это такое: допинг? – поинтересовался кто-то.
– Неужели не знашь? – грузно повернулся к любопытствующему Матвей Саввич. – Слово-т ново, а хитрость стара. Што для меня штоф водки аль чашка крепкого чаю. Лошади дают пилюлю, делают укол иль понуждают надышаться паром с особым зельем. И полудохлую – не удержишь! На один заезд. – Он кивнул в сторону беговой дорожки. – Не одобряю. И без ихних хитростев тут мошенства вот так хватат! – Откинулся на спинку кресла, пригладил ладонью-лопатой усы и бороду. – Уважаю, когда спор честный: сила на силу, резвость на резвость. Вон-на, моей Сан-Суси не надоть никакого ихнего допинга – зараз поглядите, как обойдет всех на прямой!
Он снова обратил влюбленный взор на гнедую кобылу.
Забег начался. Сан-Суси сразу же вырвалась вперед.
– Глядите, Зурна старается ее захватить!
– Варнак! – Переломов вскочил, навалился грудью на барьер. – Энтот варнак держит в хлысте!
Вороная лошадь поравнялась с гнедой, ушла вперед. Было видно, как наездник что есть силы бил ее по бокам. Но соперница возглавляла гонку недолго. Через несколько саженей она начала отставать. А Сан-Суси летела, будто вовсе не касаясь копытами земли и не чувствуя в седле всадника. Матвей Саввич ликовал.
Круг, второй – и вот уже финиш. Гнедая кобыла пересекла его первой. На трибунах стоял рев. Переломов яростно хлопал в ладони:
– Сто мало – двести отдам! Ах, красавица! Ах, любимица!
Антон нервничал. Время шло, приближался час отъезда Леонида Борисовича, а замысел оставался только замыслом.
В перерыве между заездами соседи золотопромышленника покинули ложу, чтобы размяться. Переломов остался. Он еще не пришел в себя от пережитых радостных минут.
– Выпьем! – достал из ведерка со льдом бутылку, откупорил. – За Сан-Суси!
– У меня к вам дело.
– Решил-таки столбы покупать?
– Нет. Но мне нужны деньги.
– Под какой процент? Сколько? На какой срок?
– Деньги нужны по вашему счету совершенно мизерные. Мне лично… Но без всякого процента. Может быть когда-нибудь мы и вернем.
Матвей Саввич с удивлением воззрился на него. Потом открыто захохотал:
– Шутник, оннако! Ах, усмешил!
– Я не шучу. У меня нет времени, – Антон бросил взгляд по сторонам. – Деньги пойдут на благородную… благотворительную цель. Коль дадите двести – триста рублей – и на том спасибо. Тысячу – еще лучше. Нам помогали прогрессивно мыслящие люди…
Он посмотрел на Переломова и осекся. Лицо промышленника из благодушно-приветливого стало вдруг каменным.
– У-у! – выпятил он трубой мясистые губы. – Ишь, галантерейщик! Уж не проигрался ли ты? – Он с подозрением посмотрел на Антона.
– Я же сказал: на благородную цель.
Переломов усмехнулся:
– А энтого не хошь? – Он вытянул руку в его сторону и сложил пальцы в кукиш. – Не знаю, хто ты есть, да только не нашенского роду. И в свое дело наперед отказываюсь взять. Хотя чужому не мешаю – всяка сосна своему бору шумит. Честь имею!..
"Галантерейщик" перестал для него существовать. Путко вышел из ложи. Зашагал прочь от ипподрома. Он успел прибежать на квартиру Красина, когда Леонид Борисович в прихожей уже надевал шляпу. Рассказал о своей поездке в Царское Село, на ипподром.
– Ты поступил неосторожно! – рассердился инженер.
– Я сказал лишь: "на личные цели". Может, на пропой… Или дом для инвалидов хочу открыть.
– Эх ты, конспиратор! – устало проговорил Красин. – Скажи Серго, чтобы научил он тебя уму-разуму. И без совета с товарищами никогда больше подобных экспериментов не устраивай.
– Вы же сами говорили о Савве Морозове.
– Да. Но я знал его многие годы. И сколько времени прошло, прежде чем я решил обратиться к нему с подобной просьбой. Как ты думаешь, почему Савва пустил себе пулю в лоб? Потому что не мог он жить двойной жизнью: один Морозов – лихоимец-капиталист, другой – наш товарищ. А сделать окончательный выбор у него не хватило сил. Вот и решил спор с самим собой пулей… А твой Костоломов? Ты можешь представить его без золотых россыпей и каторжных рудников? То-то… – И уже мягче, доставая портмоне, сказал: – Вот все, что у меня есть. Билет себе я уже купил. Рубля на прокорм до белокаменной хватит. Ну, еще пятиалтынный на извозчика. А там будущий директор знаменитой заграничной фирмы как-нибудь обернется!
Красин протянул Антону несколько банкнот и горстку серебра:
– Уезжай, не теряя ни минуты. Выйдешь черным ходом: чувствую, за мной следят. – Провел на кухню, крепко обнял. – Когда еще увидимся?.. Смотри не подцепи хвоста. Привет Серго и всем другим товарищам!..
В этих последних его словах Антон уловил горечь.
ИЗ ВСЕПОДДАННЕЙШЕЙ ЗАПИСКИ МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ НИКОЛАЮ II
…В гор. Одессе произведена ликвидация стачечного комитета, образованного забастовавшими кочегарами "Российского общества пароходства и торговли", причем арестовано 13-ть человек.
ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II
26-го августа. Пятница
День простоял отличный, на море штиль. В 10 час. отправился с Алексеем на "Работника", осмотрел его и поблагодарил офицеров и команду за службу. Вернулся домой к докладам: Коковцова, Саблера и Тима шее а. Завтракали: т. Михень, Елена, Ники и Сергей. Затем принял Кассо и Арсения Карагеоргиевича. Погулял 20 мин. В 4¼ поехали вдвоемк т. Евгении. В 6 час. принял кн. Голицына по учрежд. И.М.Читал. Обедал Миша. Весь вечер занимался и укладывал вещи.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Столыпин оставил Санкт-Петербург и приехал в Киев за два дня до Николая II. Здесь он должен был находиться в свите в качестве гостя – все служебные заботы были переложены на генерал-лейтенанта Курлова и флигель-адъютанта Дедюлина.
С первой же минуты по прибытии к месту торжеств министр почувствовал, что он здесь гость нежеланный. Оказалось, ему "забыли" предоставить служебный автомобиль, даже не выделили экипажа, и он вынужден был нанять извозчика. Под резиденцию премьера были отведены не апартаменты свиты в Мариинском дворце, где предполагал остановиться и император, а две маленькие комнаты в первом этаже генерал-губернаторского дома. И что выглядело уже совершенно недопустимо – просматривая отпечатанные в типографии списки лиц, включенных в поездку на царском пароходе по Днепру и Десне в Чернигов, Петр Аркадьевич не увидел своей фамилии. Опечатка, ошибка писца или умышление? Он приказал адъютанту, чтобы тот выяснил. Вскоре адъютант доложил: "Флаг-капитан Нилов уведомил, что, хотя число мест на пароходе весьма ограничено, ваша фамилия была включена, однако вычеркнута дворцовым комендантом Дедюлиным". На душе у Столыпина стало еще тяжелей.
Генералу Курлову доложили, что Кулябко просит немедленной встречи.
– Пригласите.
Павел Григорьевич сам с нетерпением ждал прихода подполковника. Мысль, зародившаяся во время последнего разговора с полковником Додаковым, преобразовалась в твердое решение.
Вот уже несколько дней, с той памятной беседы с дворцовым комендантом еще в Царском Селе, из головы генерала не выходили слова флигель-адъютанта: "Есть достойные люди… Вам следует подумать…" Все чаще встречаясь с Дедюлиным по делам службы и ловя на себе его тяжелый, словно бы оценивающий и молчаливо вопрошающий взгляд, Курлов гадал: "Что комендант хотел сказать? К чему меня побуждает?.." А как надобно, чтобы поскорей все разрешилось! Кончатся торжества, придется возвращаться в столицу – как раз к сроку оплаты векселей… В обществе не любят банкротов. Полный крах. А министерский секретный фонд? Маячит, подобно звезде над головой. Кажется – протяни руку и ухватишь. Боже сохрани и помилуй! Звезды, они холодны на небосводе. А так – горячей солнца. Сгоришь!.. А если все же попробовать? Осторожненько… Озноб нетерпения змейкой полз по спине. Покалывало в кончиках пальцев. То же чувство азарта, как за карточным столом, когда понимаешь: у тебя такой расклад, что можно сорвать банк.
Выслушав доклад Кулябки о визите Аленского, Курлов сухо осведомился:
– Сведениям можно доверять вполне?
– Агент серьезный. Зарекомендовал себя множеством акций.
– Выяснено, против кого замышляется террористический акт?
– Пока еще нет. Сотрудник обещал узнать это при последующих встречах со злоумышленниками.
– Против государя?.. Сомневаюсь… Абсурдно… – начал как бы размышлять вслух генерал. – Охрана их величеств организована так тщательно, что комар не пролетит… Может быть, против министра просвещения Кассо? Студенческая молодежь ненавидит его… Хотя вряд ли: во всех мероприятиях по подавлению волнений в университетах Кассо действовал по указанию Столыпина… Да, вероятней всего – против Петра Аркадьевича. Как зовут злоумышленника: Николай Яковлевич? Яковлевич?.. Надо полагать, что террорист – иудей. В случае даже безуспешного покушения на государя – не избежать еврейского погрома, террорист будет учитывать и это. Что же касается Столыпина, то он здесь – почти без охраны, гостем… Да-да… Подумать только! – Он нахмурил брови. – Их главный враг – Столыпин?
– Не знаю…
– Кто же еще? Он, безусловно он. Эту развращенную молодежь воодушевляют примеры Каляева и Сазонова. Им жизни не жалко, им надо в историю войти! Герои!.. Да, Столыпин – вот их цель. Для них наш высокочтимый министр – главный виновник притеснения инородцев и вообще всего, всех мер… Я убежден, что не ошибся. А вы как полагаете?
– Совершенно согласен, господин генерал. – Кулябко почувствовал некоторую растерянность.
– Тщательно разработайте агентурно-оперативный план, порекомендуйте осведомителю идти навстречу всем просьбам террористов. Это нам поможет завлечь их в свои сети и предупредить события.
Курлов вынул из стола две пачки картонок. В одной пачке они были ярко-оранжевого, в другой – ярко-синего цвета.
– Вот билеты в сад Купеческого собрания и в Городской театр. Я специально выделил их для вашего отделения. Если по ходу дела агенту понадобится присутствовать в саду и в театре, выдайте ему.
– В места высочайшего посещения? – озадаченно проговорил подполковник. – Но Аленский в соответствии с "Инструкцией"…
– Вы сомневаетесь в агенте? Минуту назад вы утверждали, что вполне доверяете ему. Вы пытались ввести меня в заблуждение?
– Никак нет! – поспешил ответить Кулябко. – Но…
– Без всяких "но"! Ваш родственник Додаков уже докладывал мне об этом деле. У Виталия Павловича сложилось об Аленском такое же впечатление, как и у вас, – смягчился генерал. – Итак, не мешкайте, Николай Николаевич. Доведите до сведения агента, что акт против государя обречен на полную неудачу. Действуйте в контакте с полковником Додаковым. Обо всем важном немедленно докладывайте ему или мне. – Послюнявив сухой палец, Курлов пересчитал цветные картонки, протянул подполковнику. – Для ваших сотрудников. Фамилии проставите сами.
Нет, он не хочет, не хочет, чтобы стреляли в него!.. Пока что эти верят. Но завтра они перевернут вверх дном Кременчуг, процедят все пароходы и поезда – и обман с "Николаем Яковлевичем" обнаружится. Тогда не подступишься ни к кому. А дней остается все меньше… До пятого сентября… Шагреневая кожа. А уж те медлить не станут… Решено… Решено! Сегодня будет стрелять он! Ночью! Когда Кулябко наверняка один…
Богров снова сунул браунинг в карман.
На звонок долго не открывали. Потом зашаркали шлепанцы.
– Все спят. Вам кого?
– Передайте хозяину – Аленский. Срочно!
– Открывай, Дуся, ох-хо-хо, открывай! – знакомо пророкотало из-за двери.
Дмитрий сжал пистолет. Прогремели засовы. За горничной, в распахнутом халате, стоял сонно улыбающийся Кулябко. Он радушно развел руки:
– Жду вас не дождусь, мой дорогой! Куда это вы запропастились?
"Пропал! – в отчаянии подумал Богров, разжимая пальцы. – Не могу я в такого…"
– После второй встречи с Кулябкой, о которойяуже сообщал, Аленский вчера вновь явился к нему, но не на квартиру, а прямо в отделение. Подполковника на месте не оказалось, и агент оставил ему записку. Вот она. – Додаков выложил на стол мятый листок.
Товарищ министра разгладил его, начал читать: