Великая Октябрьская социалистическая революция и гражданская война нашли свое отражение в новом романе Геннадия Ананьева, полковника, члена Союза писателей СССР. В центре внимания автора - судьбы двух семей потомственных пограничников. Перед читателем проходит целая вереница колоритных характеров и конфликтных ситуаций.
Книга рассчитана на массового читателя.
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 6
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 9
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 15
ГЛАВА ПЯТАЯ 21
ГЛАВА ШЕСТАЯ 26
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 32
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 39
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 45
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 53
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 59
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 65
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 72
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 76
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 85
ПОЯСНЕНИЯ - к словам из текста романа 89
Примечания 90
Геннадий Ананьев
Орлий клёкот
Роман
(книга первая)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вечер не складывался. Всех томила скука, но никто не намеревался покинуть гостиную. Письма с Алая, которые одновременно пришли и от Андрея Левонтьева, и от Иннокентия Богусловского и которые послужили поводом для сбора, давно уже были прочитаны и, как говорится, обсуждены с пристрастием. Шампанское со льда и сытный обед сгладили противоречия, и вот теперь наступила пауза, словно лишь случай свел совершенно разных людей вместе, и они все никак не приспособятся друг к другу, каждый занят своими мыслями, своим делом.
Хозяин дома, Павлантий Давыдович Левонтьев, сухопарый генерал, сидел в мягком кресле и читал "Живое слово", то и дело откидывая спадающие на глаза волосы, поразительно густые и черные, без единой сединки, и сопровождая прочитанное громкими репликами, никому не понятными.
Удивительное дело: сидит человек в кресле, читает газету, возмущаясь тем, что кажется ему нелепостью, и одобряя подходящие его складу мышления оценки и выводы - а надо же! - всем мешает. Бывают такие люди - неудобные. Идет человек по тротуару, совершенно один, а попробуй его обгони - не протиснешься ни справа, ни слева. Стоит у витрины такой человек - не сможешь рядом с ним пристроиться: места не достанется. Пришел неудобный человек на службу, принимается, как все, снимать калоши и шинель, но всем вдруг становится тесно в просторном вестибюле. И стол у этого человека стоит, как у всех, - обычный. И не где-нибудь на видном месте, а сбоку вовсе, но - поди ж ты! - мешает. Неловко как-то всем, хотя за ним сидит обычный на вид сослуживец. И облегченно вздыхают его соседи, если узнают, что приболел коллега и на службе не будет. Не кашлянет многозначительно, когда все смеются, не сморкнется внушительно, когда все вокруг сосредоточенно скрипят перьями. За званым столом такой человек тоже лишний. И сидящих рядом теснит непомерно, а их настроение вовсе не учитывает, говорит и поступает невпопад, не заботясь вовсе о том, что кого-либо его слова и поступки могут шокировать. И что самое удивительное: выскажи такому человеку все его "грехи" - искренне оскорбится. Таким вот и был генерал Левонтьев, ведавший делами разведки Отдельного корпуса пограничной стражи. Сослуживцы, особенно молодые офицеры, за глаза звали Левонтьева "неудобой", но в открытую упрекнуть его либо одернуть никто не решался: чином высок и родом знатен.
Вот и сейчас он, даже не замечая того, мешал своему коллеге генералу Семеону Иннокентьевичу Богусловскому, который, развалившись в кресле рядом с Левонтьевым, просматривал суворинское "Вечернее время"; мешал молодежи, толпившейся у рояля в надежде уговорить Анну Павлантьевну, юную дочь хозяина дома, спеть хотя бы парочку романсов, чтобы на какое-то время избавиться от необходимости поддерживать надоевший до противности разговор о войне, о революции, о дороговизне и еще о том, как солдаты-егеря и казаки, унтеры и даже офицеры пограничных гарнизонов распадаются на два лагеря: одни продолжают охранять границы России, несмотря ни на что, другие мародерничают и наживаются на сделках с контрабандистами, о чем с горечью писал Иннокентий Богусловский с Алая; и только Анна Павлантьевна готова была уступить просьбам молодых офицеров, даже бралась за крышку рояля, как вновь на всю гостиную звучал гневный голос Левонтьева-старшего:
- Вот умники! Ишь ты, технократию им подавай! Больше ничего не желаете?!
Все замолкали, пытаясь понять, кто ратует за так возмутившую генерала технократию: кадеты, большевики или эсеры? Но генерал Левонтьев затихал на несколько минут, чтобы снова в самый неподходящий момент воскликнуть:
- Что?! Мадам де Теб туда же?! Ну и ну - предсказатели. А уши-то видны! Ой, видны! Палестина им нужна. Палестина. А Гогенцоллернов - под корень. Оттого нации и скрестили штыки!
И опять торопливо отдернула руку от крышки рояля, словно обожглась или укололась током, Анна Павлантьевна и виновато потупила взор. До романсов ли, когда по всей Европе льется людская кровь лишь потому, что кому-то очень нужна Палестина. Она бы усмехнулась, если бы знала, что отец гневается по поводу предсказания газеты об исходе войны, которое, как уверялось в заметке, основано на библейских сказаниях и выводах из апокалипсиса. Какой-то заморский предсказатель безапелляционно утверждал, подкрепляя свой вывод еще и авторитетом знаменитой вещей старушки де Теб, что не пройдет и года, как война непременно окончится. И итог ее совершенно ясен: будет разрушена Оттоманская империя, потеряют былое могущество Гогенцоллерны, расчленится Австро-Венгрия, и получит независимость Палестина. Откуда знать молодой девушке, что идеологи Союза русского народа в наивной на вид заметке пытаются навязать обывателю свою оценку того, кому и зачем нужна вся эта ужасная мировая война.
Анна Павлантьевна любила, ее любимый стоял рядом, она хотела петь для него и лишь немного кокетничала, испытывая счастливое волнение от настойчивых просьб молодых мужчин спеть для них; но всякий раз, когда она делала вид, что уступает этим просьбам, отец мешал ей открыть крышку рояля и принуждал своими репликами думать о страдающих на фронте солдатах, о стрельбе на улицах, о шумливых толпах мужиков и баб, требующих хлеба и мира, о казачьих разъездах, о сборах средств для семей казаков, погибших при усмирении бунтовщиков… Мысли эти, однако, так же быстро улетучивались, как и возникали. Анна Павлантьевна жила сейчас своим счастьем. Она наслаждалась близостью Петра Богусловского, совсем недавно получившего чин прапорщика и оттого гордого своим мундиром, своей выправкой. Но вместе с тем и досадовала, что отец вбивает в ее безмятежную радость жесткие клинья суровой реальности взбесившегося мира.
Неловко чувствовали себя и жених Анны Павлантьевны, и его брат поручик Михаил Богусловский, и молодой юрист, только что получивший диплом, Владимир Иосифович Ткач.
- Полно-те, Анна Павлантьевна, пустячное - папашу своего слушать. Пусть их газету читает, мы же споем, - потрогав пальцами свои черные усы, упрашивал Владимир Ткач, влюбленно глядя на девушку. - И позвольте мне аккомпанировать.
- Нет-нет, я сама! - поспешно ответила Анна Павлантьевна и виновато посмотрела на Петра, словно извиняясь перед ним за назойливость Владимира Иосифовича. - Или - Петенька…
И тут громкий, полный искренней тоски голос прервал этот диалог:
- О, Россия! Удила ли ты закусила и пластаешься по ухабам да колдобинам?! Или ты зверь обезумевший, сжирающий собственное тело?! Воистину во гневе господь! Он карает Русь, как и Иерусалим.
- Эка, куда, батенька мой, махнул, - с добродушной ухмылкой произнес генерал Богусловский, который долго крепился, не отвечая на реплики, делал вид, что совершенно увлечен чтением газеты, но наконец не стерпел. - Эка, сравнил.
- Вполне справедливо, Семеон Иннокентьевич, сравнение. Весьма справедливо! - ответил Левонтьев, сердито глядя на Богусловского, словно пытаясь понять, отчего тот мешает ему читать и мыслить в свое удовольствие. - Римляне легионы свои к стенам Иерусалима подводят, а там иудеи сокровища храма и власть поделить не могут. Соплеменники друг друга уничтожают. А у нас разве иначе? Германцы - те же римляне - наглеют, а мы как в марте этого года закричали: "Да здравствует свободная Россия!", так и не закрываем рта. А видим же, видим, что властвует сегодня одно - жестокость. Не далее как на днях "Слово" воспело славу селянскому министру Чернову. И я вслед за газетой крикну: "Слава!" И поделом. Заслужил. Распустили мужика донельзя - управы на него нет. Сабурову я знавал в молодости, милая женщина, благотворительница, каких поискать по всей Руси, так над нею мужики измывались, на веревках ее таскали по деревне. Имение разграбили. Все порушили. И разве только в Самарской губернии такое?! Вся Россия сегодня - сплошной погром.
- Безусловно, это - жестоко. Весьма даже жестоко, - возразил поручик Богусловский, услышавший начало спора и покинувший молодежь; вот уже несколько месяцев всякий раз, когда старики генералы начинали словесную баталию либо когда и его отец и особенно Левонтьев брюзжали и гневались, поручик ершился и лез буквально в драку; он и сейчас не упустил момента, - но вы, Павлантий Давыдович, однако же, не учитываете…
- О, наш социал-демократ подает голос, - иронически прервал Михаила генерал Левонтьев. - Я учитываю одно - всякому должное: кому по́дать - по́дать; кому оброк - оброк; кому страх - страх; кому честь - честь. Так еще святой Павел проповедовал. Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога…
- Давно ли вы с упоением читали обращение Временного правительства к гражданам Российского государства: "Свершилось великое. Могучим порывом русского народа низвергнут старый порядок…" Что, император не от бога? А Учредительное собрание, которое так навязывают народу, а он всеми силами противится, это - от бога?
- Но должен же быть порядок в стране?! - воскликнул Левонтьев. - Прав много надавали, а вот - обязанностей? Представьте, Деникина… пытали! Деникина! Мало того, что в Бердичевский застенок бросили, так еще солдаты перед окнами тюрьмы вырыли яму и кричали без умолку: "Здесь тебя живьем зароем!" И зарыли бы, не вмешайся тюремная стража. Тогда стекла в камере повыбивали каменьями и - давай кидать в камеру нечистоты да вшей в газетных кульках…
- А газета ваша любимая не сообщала, где солдаты вшей в кульки собирали? - иронически спросил поручик Богусловский. - Возможно, с себя горстями сгребали? Эка, озорники, эка, нахалы. Если бы генерала блоха любимой собаки куснула, тут ничего, тут даже приятно…
- В трибунал бы за такое варварство! В трибунал! - словно не слыша Михаила Богусловского, возмутился еще более генерал Левонтьев. Смотрел он по-бычьи грозно и гневно повторял: - В трибунал!
- И сквозь строй! - подражая его тону и голосу, подхватил поручик Богусловский. - И репете! И репете!
Вновь генерал Левонтьев не удостоил молодого поручика ответом. Продолжал все так же гневно и решительно:
- Я бы принял декларацию обязанностей солдата! - воскликнул он, потом помолчал немного, успокаиваясь, и продолжил, уже не серчая, а как бы раздумывая: - Декларация прав солдата. Эка, как внушительно. И впрямь, нынче ни один солдат в мире не имеет столько прав, сколько наш. И что же: удивительно быстро узнал русский солдат о своих правах и привык к ним. А сочувствуют все: безграмотен, дескать. Вот тебе и безграмотен. Он безграмотным прикидывается, когда о долге начинается разговор. Не хочет он знать долга своего. Долга защитника Отечества! Мать, жену, наконец, дитя кто оборонит от кайзеровцев, если все оборотятся спиной к долгу? Пагубен яд пацифизма. Разрушает он стену армии, которая всегда надежно ограждала Россию от врага…
- Отчего же? - снова подстраиваясь под тон генерала Левонтьева, возразил поручик Богусловский. - Отчего же рушится? Как же вы можете не брать в расчет "армии чести", "батальоны стойкости", "ударные батальоны"? И наконец, можно ли забывать о женских полках?..
Левонтьев недовольно глянул на Богусловского, откинул нервной рукой смоляные волосы, спадавшие на лоб, и молвил назидательно:
- Пусть нет у меня седин, но позорно, Михаил Семеонович, забывать о возрасте моем. Не грех ли насмешничать? Или социалисты себе позволяют все?
- Они говорят правду…
- Правду?! - раздувая ноздри, отчего сухой, до прозрачности, горбатый нос генерала стал еще прозрачней, Левонтьев свирепо переспросил: - Правду?! Петроград заполнили дезертиры! Папиросами торгуют! Заплевали семечками все на свете! Да, обязанности без прав - это было горько, но одни права без обязанностей - это же гибельно!
- Отчего же нет обязанностей? Есть они. Народ их знает. Мы не знаем - это другой вопрос…
- Народ?! Шлея ему под хвост попала, вот и начал взбрыкивать, а его еще и подхлестывают. Нет, вот где место истинно русского человека, вот в этих рядах, - ткнув худым длинным пальцем в газету, где была помещена заметка о готовящемся в Одессе еврейском погроме, воскликнул Левонтьев. - Всех смутьянов под корень! Пусть им кровь русская отольется. Продают Россию за марки, гульдены и кроны!
- Мы не ломовые извозчики, не приказчики и не швейцары из трактиров, - спокойно, даже, казалось, весело возразил генерал Богусловский, застегивая мундир на своем массивном животе. - Нас ведром водки не приманишь. Куда как лихо - рожа пьяная, руки в крови… Души́, дави, ибо ты - черная сотня святого Союза русского народа. И это восхваляете вы, Павлантий Давыдович? Невероятно!
- Да, я утверждаю, - еще злее воскликнул Левонтьев, сердито сопя своим прозрачным носом, - и буду утверждать: под корень смутьянов! Они хотят, чтобы мы вцепились друг другу в глотки и пили кровь. Нет, вы подумайте только, куда нас толкают?! Вот он - крик души Шрейдера, - ткнул пальцем Левонтьев в газету. - Положение в столице такое, что если запоздает почему-то товарный поезд, или замедлится выгрузка, или остановится на несколько часов мельница, то продовольствие города станет в чрезвычайно критическое положение. И вот, - Левонтьев пробежал глазами по строкам, - вот: "Граждане, это состояние станет ужасным, если будет нарушен порядок в городе… Тягчайшее из преступлений совершил бы тот, кто пошел на такое злое дело". Обратите внимание: "злое дело". Нет, я - за Союз русского народа. За боевой союз. Под корень всех смутьянов!..
- Метаморфозы, Павлантий Давыдович, метаморфозы, - с ухмылкой перебил горячую речь Левонтьева Богусловский-старший. - Помнится, говаривали вы, что к подписям Тургенева, Шевченко, Чернышевского, протестовавших против антисемитских публикаций, и свою готовы поставить. По делу Бейлиса кто возмущался, кто ставил себя в один ряд с протестующими Горьким, Куприным, Блоком, Андреевым? Кто собирался вступить в комитет борьбы с антисемитизмом? А не далее как месяц назад вы ратовали за общество "Самодеятельная Россия". Как, дай бог памяти, там: борьба с германским засильем путем развития самодеятельности русского народа. Эка, батеньки мои, программа. Вот уж поистине донкихотство. Куда ни ткни пальцем - везде австрияк да немец. Шрейдер, наш городской голова, не из них ли? Добрая часть министров - не из них ли? Самодеятельность, - вновь усмехнулся Богусловский. - Эка, выход! Иль, кроме самодеятельности, ни на что иное русский не способен? Неужто у нас своего ума нет? Неужто своего пути не найдем? Особенно теперь, когда царь отрекся?!
- Об этом и я, дорогой Семеон Иннокентьевич, говорю, - вполне одобрительно произнес Левонтьев. - И я за Союз русского народа.
- Какого русского?! - начиная сердиться, переспросил генерал Богусловский. - По мне, пусть так и будет: кесарю - кесарево, богу - богово. Пусть они сами между собой разбираются. А нам не плохо бы, руки умывши, за свои дела приняться…
- Кто разбирается? Бог и кесарь?
- Нет, Павлантий Давыдович, - ответил за отца поручик Богусловский. - Германцы и палестинцы. Пошевелите историю… Гетто и кровь. Кровь и гетто. Просветы только в частностях. И мировая война - продукт этой вековой вражды. Вы же только что прочли предсказание и разве не уловили его смысла? Я одного лишь не пойму: что нам в этой борьбе делать? Скифы не враждовали с Палестиной никогда. Славянам на пятки германцы, а не палестинцы наступали. Их цель - безраздельное господство не только в Европе, но и в России, вот и лезут из кожи, чтобы столкнуть лбами русских и евреев. Чтобы русскими руками врагов своих бить. А ставка - на общественное дно. На подлецов, если хотите. На пьяниц.
- В союзе - почтенные люди, а не дно, как вы изволили определить… - начал было возражать Левонтьев, но Михаил Богусловский резко оборвал его:
- Не уподобляйтесь страусу! Верно, звучит громко: Союз русского народа, палата Михаила Архангела; куда как созвучно духу россиянина! А лидеры кто? Нейдгард, Буксгевен, фон дер Лауниц, генерал фон Раух, барон фон Тизенгаузен… Только Марков, пожалуй, из русских. Так скажите на милость: пристало ли нам служить у германцев заплечных дел мастерами? Пусть ломовой извозчик, влив в себя стакан дармовой водки, горланит: "Русь державная, святая и могуча, и сильна…" Но вы-то, Павлантий Давыдович, хорошо осведомлены, кто написал: барон Шлиппенбах. И насчет гульденов и марок, насчет шпионов немецких тут тоже прикинуть не грех. Помните у Гюго: змеи извиваются самым неожиданным образом. От Петра Великого, почитайте, иноземец каблуком русского мужика придавил. Порол, насильничал. Да что там министры?! Самодержцы каких кровей да пород? Не подданническим взглядом, а взглядом человека, способного думать самостоятельно, вглядитесь в родословную императоров наших! Корень русский, Романовский, только ветки какие? Много в них кровей разных. А от Павла начиная, вовсе кровинки романовской не сыскать в них. Чем они татаро-монголов лучше? Те хоть передышки давали. Налетят, порубят, в полон позаберут - и восвояси. А эти день ото дня арапниками стегали да борзыми травили. Из нужды не выпускали вовсе. Не давали русскому человеку человеком стать. И сами же твердили на все голоса: ленив, дескать, русский мужик, пьяница, нечистоплотен. В общем, свинья свиньей, только не хрюкает, а матерится.