"Если бы мне только представился случай доказать ему мою преданность", - думал он. Сокольский невольно вспомнил, с каким интересом товарищи по корпусу, с которыми он иногда встречался в адмиралтействе, слушали его рассказы о порядках в отряде, введенных Бутаковым. Все было ново и необычно для них в тактике, которую создавал Бутаков. Сокольский с увлечением обычно говорил, как адмирал заставлял каждого командира поочередно крейсировать на своем мониторе посреди эскадры. Тут расчет шел на секунды; следовало вовремя застопорить машину, изменить ход, чтоб точно обогнуть каждый корабль. Потом ставилась новая задача. Командиры мониторов должны были проходить на своих судах мимо кормы флагмана, где прикреплялись три горизонтальных шеста. Если монитор касался самого длинного из них, командиру выражалось удовольствие адмирала, если второго - особое удовольствие адмирала, если же монитор касался третьего, самого короткого шеста, командир получал от адмирала замечание. Необычным было и проведение стрельб по движущимся мишеням. Бутаков заставлял мониторы вести учебный бой между собой и поражать артиллерийским огнем щиты, привязанные за кормой на коротком буксире. Он разработал и тактику таранного удара и наиболее выгодные способы уклонения от него. Ночные атаки минных паровых шлюпок, плавание шхерной флотилии без помощи лоцмана, состязание шлюпок, лотовых, пловцов, катание на шлюпках под летящими в цель снарядами, - чего только не проводил Бутаков, чтобы привить личному составу эскадры выучку, сноровку и отвагу.
С замиранием сердца слушали молодые моряки Сокольского. Они видели в нем счастливца: ведь ему довелось служить под начальством самого адмирала Бутакова. Безусловно, это счастье, что он служит вместе с прославленным адмиралом. Молодой паровой флот России становится, благодаря деятельности таких людей, как адмирал Бутаков, ведущим среди других флотов Европы. К ним в эскадру приезжают учиться английские и французские адмиралы и офицеры. И Сокольский невольно с благодарностью посмотрел на склонившегося к столу Бутакова, на его широкое, опушенное бакенбардами лицо, сурово сдвинутые брови и твердую складку губ. Бутаков писал быстро, уверенно, сильными, резкими росчерками пера кончая строки. "Пятов может гордиться таким заступничеством", - подумал Сокольский.
- Вам предстоит, Сергей Петрович, завтра с первым же пароходом отправиться снова в Петербург, - обратился к нему в этот момент Бутаков. - Думаю, это вас не затруднит?
- О-о!… - только и мог произнести Сокольский, но в это восклицание было вложено столько чувства, что Бутаков невольно улыбнулся.
- Вот это письмо вы отвезете генералу Кандалинцеву, - сказал он. - Адрес его узнаете в строительном департаменте. Непременно получите от него письмо к Пятову и не верьте никаким словесным обещаниям. Я надеюсь на вашу настойчивость. Если он согласится оплатить меньше половины стоимости оборудования, то выразите ему мое неудовольствие. Понятно?
- Так точно, Григорий Иванович, понятно! - вскочив со стула, ответил Сокольский.
Бутаков весело рассмеялся и продолжал:
- Второе письмо вы отвезете академику Якоби. Пятов его старый знакомый, и, я уверен, Борис Семенович со своей стороны тоже чем-нибудь ему поможет. А сам Пятов, мне кажется, просить его об этом не станет, он человек с достоинством. Другое дело, когда речь шла о нужном для всех изобретении… А теперь недурно и пообедать, как вы полагаете? Ого! - воскликнул он, взглянув на часы. - Десятый час! Ужинать пора, а не обедать. Рябов!
В дверях тотчас же выросла фигура вестового.
- Ты что же это, брат, голодом решил нас уморить?
- Так что не осмелился беспокоить вас, ваше превосходительство. А обед давно готов, - степенно ответил старый матрос.
- Золото, а не вестовой, - обратился адмирал к Сокольскому, когда матрос вышел. - Лет десять со мной плавает. Хотел уже давно к производству его представить - ни за что! Видно, полюбился я ему.
- Вас нельзя не полюбить, Григорий Иванович, - краснея, произнес молодой офицер.
…На следующий день Сокольский был уже в Петербурге, исполняя поручения адмирала Бутакова. Затем он отыскал в Пассаже Пятова. Его поразил вид изобретателя: так он похудел, изменился.
- Господин Пятов, что с вами?
- Да вот, заболел, как видите…
- А я к вам с новостью, - весело объявил Сокольский, - и вы даже не догадаетесь, с какой.
- Ох, батенька, у меня за последние дни столько их появилось, что и так голова кругом идет, - печально проговорил Пятов и добавил: - Вот, разрешите представить вам моего старого приятеля и первого помощника, чертежника с Холуницких заводов Колесникова.
Сокольский кивнул головой смутившемуся Никите и, обернувшись к Пятову, нетерпеливо сказал:
- Одним словом, я сегодня побывал по вашему делу у генерала Кандалинцева.
- Позвольте, это я побывал у него, - с изумлением возразил Пятов.
- Да, да, вы, а затем и я. А вот результат этого посещения, - и Сокольский протянул письмо генерала.
Пятов быстро пробежал письмо и, посмотрев на молодого моряка, тихо сказал:
- Я не знаю, как мне благодарить вас, господин Сокольский.
- Это не меня, это моего командира благодарите, адмирала Бутакова.
- Бутакова? Так он меня помнит?
- Помнит, господин Пятов, помнит и ценит, он уж у нас такой.
Несколько минут все молчали, охваченные одним и тем же чувством высокой взволнованности и мыслью о какой-то невидимой, но ясно ощутимой связи, объединяющей их, и не только их троих, но всех, всех честных и смелых людей России…
В этот момент в дверь постучали, и слуга передал Пятову запечатанный конверт. Письмо оказалось от Якоби. Он дружески предлагал Пятову свои услуги, чтобы помочь ему устроиться управляющим, и просил зайти к нему проститься перед отъездом из Петербурга.
- Господи, да он-то откуда все знает? - воскликнул Пятов, когда Сокольский по его просьбе вслух прочел письмо.
- Ему сообщил об этом адмирал Бутаков.
Пятов долго молчал, потом, ни на кого не глядя, тихо промолвил:
- Я пока вернусь домой, сердце истосковалось по жене и детям. А потом… - он повернулся к Колесникову и сказал упрямо: - Буду работать, да так, как еще никогда не работал. У нас, Никита, как видишь, много друзей. Борьба не окончена.
Внезапно он приподнялся на постели и звенящим от волнения голосом воскликнул:
- О, господин Броун, мы еще и не на то способны! Погодите, мы еще весь мир удивим!
Эпилог
На правом берегу Ижоры, близ плотины, в конце 1862 года развернулось большое строительство. Это сооружался первый в России бронепрокатный завод. Во главе строительства оказался начальник Ижорских заводов, полковник Швабе, предложивший проект нового завода. В Англии, в основном у Броуна, было заказано оборудование и оттуда же выписаны специалисты по изготовлению брони способом прокатки. Тратились сотни тысяч рублей золотом. Но такие большие расходы никого в адмиралтействе не смущали. Необходимость производства брони своими силами, да еще таким совершенным способом, как способ прокатки, с каждым годом становилась для всех все очевиднее. Россия приступала к созданию своего броненосного флота.
Пока же единственным поставщиком брони оставалась английская фирма Броун и Ко. Ее достоинства на все лады превозносил в эти годы официальный орган морского ведомства журнал "Морской сборник". Но однажды Броун повел себя на первый взгляд странно. В 1863 году, когда в воздухе запахло войной, морское ведомство решило спешно закончить постройку трех русских броненосных кораблей - фрегата "Севастополь" и кораблей "Не тронь меня" и "Кремль". В связи с этим Броун принял заказ на две тысячи восемьсот тонн броневых плит. Для скорейшего выполнения этого заказа пришлось не проводить при приемке даже обычных испытаний. Однако Броун, обычно такой аккуратный и исполнительный поставщик, на этот раз вдруг не додал целой тысячи тонн брони, ссылаясь на перегрузку заводов. Спуск на воду русских броненосных кораблей был надолго задержан. Русский флот оказался значительно ослабленным перед лицом своих возможных противников - Англии и Франции.
Этот случай с потрясающей наглядностью показал, насколько России необходимы собственные заводы по изготовлению корабельной брони.
И тем не менее строительство железопрокатного завода на Ижоре подвигалось на редкость медленно. Страна продолжала строить новые военные корабли - к тому времени со стапелей сошел еще один корабль - "Петропавловск", - броню же для них приходилось закупать по-прежнему у фирмы Броуна. Срок пуска завода отодвигался и отодвигался. С осени 1864 года его перенесли на следующий 1865 год. Но и к этому времени завод Броуна и некоторые другие английские заводы не успели доставить необходимое оборудование. Громадное здание нового завода с чугунным полом, железными стропилами на чугунных колоннах было уже готово. Но только через год прибыло из Англии оборудование, и строительство удалось, наконец, завершить.
И вот настал знаменательный день. 17 февраля 1866 года новый завод озарился багровым светом, загрохотали валы прокатных машин и между ними, шипя, проползла первая броневая плита.
Прошло всего несколько лет после пуска бронепрокатного завода на Ижоре, когда военно-морские круги Запада были поражены и не на шутку встревожены вестью из России: со стапелей сошел броненосец "Петр Великий". Новый боевой корабль имел небывалое до тех пор водоизмещение - почти в десять тысяч тонн, сильнейшее бронирование, мощное вооружение и обладал великолепными мореходными качествами. Английское адмиралтейство было вынуждено в опубликованных им таблицах новейших броненосцев поставить на первое место, как самый сильный в мире корабль, русский броненосец "Петр Великий". Весть об этом вызвала смятение и тревогу в английской прессе и бурные дебаты в парламенте. Адмиралтейство и на этот раз ничем не могло успокоить взволнованных депутатов. Тогда газеты пошли на неуклюжий маневр. Они распространили слух, что "Петр Великий" спроектирован главным корабельным инженером английского флота Э. Ридом. Однако Рид поспешил отклонить эту соблазнительную версию, которая слишком уж походила на государственную измену. "Этот проект, - писал Рид, - произведение адмирала Попова…" - и с раздражением добавлял, путая все расчеты английского адмиралтейства: "Русские уже успели превзойти нас как в отношении боевой силы существующих судов своего флота, так и в отношении употребления новых способов постройки".
Великолепные мореходные качества показали построенные также по проекту адмирала А. А. Попова вскоре после "Петра Великого" два русских океанских броненосных крейсера "Генерал-адмирал" и "Александр Невский". Это были первые суда подобного класса во всем мире. Они могли совершать переход из Балтики в Тихий океан без пополнения запасов горючего, обладали сильным вооружением, большой скоростью хода, мощным бортовым бронированием и могли успешно вести бой не только с крейсерами, но и с броненосцами любого иностранного флота. Появление в России этих кораблей заставило английский парламент вынести на обсуждение специальный вопрос о новом направлении в строительстве крейсеров. Депутаты пришли к чрезвычайно неприятному выводу о том, что "русским первым удалось осуществить идею постройки крейсеров с броневым поясом по ватерлинии". Английское адмиралтейство спешно приступило к сооружению подобных судов, пытаясь во всем копировать особенности русских крейсеров. Однако, несмотря на все усилия, англичанам так и не удалось создать тип корабля, равный крейсерам адмирала Попова.
Тем временем славный русский кораблестроитель значительно усовершенствовал свой проект. Новые мощные русские броненосные крейсеры "Дмитрий Донской" и "Владимир Мономах" отличались непревзойденной по тому времени скоростью хода в 17 узлов.
Русские инженеры - творцы прекрасных боевых кораблей - высоко подняли искусство отечественного броненосного кораблестроения. У них учились приезжавшие в Россию иностранные специалисты.
Однако общая экономическая отсталость страны сказалась и на флоте. Хороших кораблей было мало. Крупные заказы передавались за границу. Средства, отпускаемые на флот, сокращались.
***
1863 год… Заводские кони, утопая в грязи, тяжело тащились по размытой лесной дороге. Снег сошел лишь недавно. Из чащи тянуло сыростью и прелью. Блестящий ковер потемневшей прошлогодней листвы покрывал землю, и лишь кое-где на пригорках робко пробивалась молодая, зеленая травка.
Когда дорога поднималась на холм, бескрайное зеленое море лесов развертывалось перед глазами. Сходство с волнующейся морской поверхностью усиливалось богатством оттенков, от темно-зеленых, почти черных крон старых елей, до нежной, бледно-зеленой листвы молодых берез. Пар от множества болот поднимался над лесом, и неяркое солнце казалось затянутым легкой белесой дымкой.
Телега со скрипом катилась по дороге. Пятов задумчиво глядел по сторонам.
Владелец Холуницких заводов майор Пономарев снова пригласил его на должность управляющего. И Пятов после долгих колебаний принял это предложение, принял потому, что Варя истосковалась по родным местам, по отцу, принял еще и потому, что его самого тоже тянуло в Холуницы, где каждая мелочь напоминала о самых счастливых минутах жизни, когда он искал, боролся и победил; там сейчас живет, грохочет и трудится его детище в чьих-то чужих, может быть, равнодушных и неумелых руках. Кроме того, он знал, что на заводах дела обстоят плохо, и был уверен, что кое-что сможет сделать, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить жизнь рабочих.
И вот Пятов ехал на заводы, где его уже ждала Варя с детьми. У заводской конторы его встретила толпа рабочих. На их потемневших, изможденных лицах была заметна радость. В толпе говорили:
- Глянь, как его подвело-то. Ишь, в бороде-то седина! Хлебнул, знать, горя.
- А ты думал! Нешто хороший человек может в Петербурге правду найти!
- А уезжал-то от нас какой радостный, довольный…
- Ну, братцы, теперь порядок будет, малость вздохнем.
Василий Степанович приветливо поздоровался с рабочими и прошел в заводскую контору.
Вечером у Першакова собрались старые заводские друзья. Все оживленно переговаривались между собой, и только Пятов молча сидел в углу, весь охваченный воспоминаниями.
- Василий Степанович, да ты слышишь ли меня? - раздался вдруг над его ухом нетерпеливый голос Никиты. - Ты, часом, не приуныл ли?
Василий Степанович, как будто проснувшись, оглядел собравшихся и неожиданно понял, очень ясно понял, что, зная все о нем, они не считали его побежденным, в их глазах он все такой же сильный, умелый, решительный. И эта уверенность других передалась ему. Он весело сказал:
- И верно, добрые люди могут подумать, что приуныл с чего-то! А я ничуть не унываю, братцы. Работа-то впереди какая - заводы воскрешать будем!
При этом Пятов невольно взглянул на Варю и заметил 'радостную улыбку, осветившую ее лицо.
- Да, Василий Степанович, не легкое это дело, скажу я тебе, - покачав головой, промолвил Хрулев.
- А для начала, - сказал Пятов, - ну-ка, Фома Елизарович, расскажи мне, что тут у вас это время творилось.
Широкое бородатое лицо старика Першакова с черными точками въевшейся в кожу угольной пыли сделалось сумрачным. Он минуту подумал и не спеша заговорил:
- Да с чего начинать-то, Василий Степанович? Вот уже два года как вольными стали. А вернее сказать, с этого времени дохнуть быстрее начали. В тот день собрали нас на сход, зачитал чиновник из губернии манифест царский. Ну, избрали волостное правление, старшину там, помощника и еще, кого следует. Думали, теперь все, значит, по справедливости будет. Да скоро увидели мужики, что у них только голодное брюхо, а у конторы - капиталы, работа, да и власти все на ее стороне. Какая уж тут справедливость! Хорошего старосту, который за нас стоял, исправник арестовал, велели другого выбирать. Мы, было, отказались, так мировой посредник сам назначил. Ну, а дальше - хуже. Денег контора не платила, хлеб в долг давала, да втридорога заводская лавка цены ломила. А деться-то некуда, берешь. Потом и того не стало. Так, веришь, пухнуть с голода начали. А тут и производство все прахом пошло, заводы стали, без работы народ остался. Ну, хоть вешайся! Детишек малых, стариков да хворых в тот год поумерло страх сколько. А что поделаешь? Хозяин и в ус не дует, проматывает в Петербурге денежки.
- Больно ты, Елизарыч, слезно все изображаешь. Что ж не говоришь, как народ себя вел, когда исправник манифест читал? Иль, забыл? - задорно блеснув глазами, вмешался Никита и, обращаясь к Пятову, продолжал. - Ты не думай, Василий Степанович, народ тоже кой-что соображать стал. Раньше-то все больше молчали перед губернским начальством или исправником. А теперь шабаш! Почувствовали мужики, что надо один за одного стоять, всем обществом давить на контору да начальство.
Никита говорил с жаром, и чувствовалось, что он играл не последнюю роль в бурных событиях, разыгравшихся в последнее время на заводе. Остальные рабочие тоже оживились и, перебивая друг друга, стали рассказывать Пятову о том, что случилось после ареста старосты.
А события произошли, действительно, небывалые. Рабочий сход дружно отказался выбирать нового старосту. Как ни увещевал, как ни вразумлял собравшихся мировой посредник, как ни ругался исправник, ничего не помогло, рабочие стояли на своем. Кое-кто из них стал даже возражать посреднику. Тогда он велел арестовать их. Среди арестованных оказался и Колесников. Когда его схватили двое смотрителей, в толпе собравшихся поднялся шум, крик:
- Не дадим арестовать, - пусть нас всех сажают!
Посреднику пришлось отступить, а исправник немедленно уехал в Слободск.
Через два дня на завод прибыл отряд полицейских, и ночью "смутьяны и подстрекатели", как их называл посредник, были арестованы, а утром собрали новый сход. Но слух об аресте товарищей уже дошел до рабочих, они большой толпой двинулись к дому исправника и силой освободили арестованных. Затем все отправились к волостному правлению и здесь заставили нового старосту, которого успел назначить посредник, отказаться от своих обязанностей и на его место выбрали Петра Воронова. Настроение у рабочих было боевое. Многие уже поговаривали, что если начальство арестует и этого старосту, то следует дружно бросить работу. А через две недели предстояла отправка большого каравана с железом на продажу, и прекращение работы грозило огромными убытками. Воронова сменить не посмели.
- У нас-то еще ничего обошлось, - со вздохом сказал Хрулев. - А вот на Клименковском, так шесть рот на постой привели, когда народ старосту своего тоже из- под ареста вызволил. Сам губернатор приехал. Сход собрали, а площадь солдатами окружили. Вот так и выбирали.