Расседлав коня, Мусреп вошел в свою землянку. Ее никто не рискнул бы назвать обжитой и уютной. Было холодно – угол у кухонной плиты обвалился. Кирпич-сырец, из которого был сложен печной выход, постепенно разошелся и вот-вот мог обрушиться, завалив дверь. Так же холодно было и во второй комнате. Постель с утра осталась смятой, неубранной. На среднем столбе, поддерживавшем плоскую крышу, висела пятилинейная лампа, и он зажег ее. Стекло давно никто не чистил. Правда, света все же хватало, чтобы стали заметны по углам нити паутины. А мокрая одежда, которую он сменил, так и будет валяться до самого приезда. Нет, размышлял он, переобуваясь, все-таки баба в доме нужна, нельзя без бабы… Она к зиме и печь переложила бы – как же зимой без печи? Обмазала бы снаружи землянку. У Асрепа, верно, руки не доходят… Правда, пока он будет ездить с Есенеем, брат все сделает…
Сам Мусреп за домашние дела принимался два раза в году – и тогда уж работал от восхода до заката, а закаты летом в их краю поздние. Он даже домой не ездил ночевать – десять дней весной и двадцать дней в конце лета. Асрепа он к сохе не подпускал в дни сева, и косу ему в руки не давал. Один управлялся – на два их двора. Для семьи брата он обычно сеял десятину пшеницы, а для себя десятину овса. Накашивал сена. Убирал хлеб, когда приходило время, и тяжелым зерном наливались колосья. Свой овес он убирал в зеленом виде, так он и шел в скирду, сено получалось не хуже пырея, который любят лошади.
На этом его заботы кончались. Асреп занимался обмолотом, возил мешки в сарай. А Мусреп – сразу в седло, и только кони и охотничьи собаки могли бы поведать, где его носило.
В доме не нашлось ни капли воды, а и нашлась бы – не на чем вскипятить, и уже в сумерках Мусреп отправился в дом к старшему брату. Он знал – стоит похвалить его жену, сказать – какая она щедрая, и Жаниша накормит его, напоит чаем с баурсаками. Она, конечно, давным-давно разгадала его неуклюжую лесть: ни в аулах керей-уаков, ни в аулах аргын-кипчаков, ему не доводилось пить такого чая, какой заваривает она… Но Жаниша каждый раз начинает хвалиться своим умением вести хозяйство и подкладывает ему кусок за куском.
У Асрепа в кухне он увидел девушку – девушка сидела у плиты, в которой плясал огонь, грелась и сушила у топки мокрую одежду. В тепле ее клонило ко сну, она не сразу услышала, что кто-то вошел, и Мусреп успел рассмотреть ее ноги. Ничего не скажешь! Круглые розовые пятки, упругие икры… Такие ножки, насколько он мог судить – редкость у казашек, которые полжизни проводят в седле.
Но долго любоваться не пришлось – девушка встрепенулась от скрипа двери, быстро подобрала ноги и отвернулась. Мусрепу было достаточно и того, что он видел, – миловидная, носик прямой, чуть вздернутый, в тепле она раскраснелась, и румянец покрывал смуглые щеки. Жаниша поднялась:
– Садись, мырза-джигит!..
Чай они успели выпить. У дастархана, ближе к двери, сидела пожилая женщина, незнакомая: Очевидно, мать этой девушки, догадался Мусреп.
– У вас гости… – сказал он.
– Мы же не то, что ты, – кольнула его Жаниша. – Сорок, а не женится! Мы люди семейные, у нас часто гости.
– Ничего, – отмахнулся он. – У меня еще все впереди. Есть же у меня старший брат, сосватает кого-нибудь, не пропаду.
– Чьих только дочерей он не сватал! Но на тебя не угодишь!
– Потому что он не на девушку смотрит, а смотрит, кто у нее отец, – отшутился Мусреп. – А я же не отца в дом беру.
– Смотри, как важничает… – погрозил ему кулаком Асреп. – Больше я твоими делами не занимаюсь, ты сам…
Жаниша прервала их:
– Хватит тебе… – сказала она мужу. – А то наши гостьи подумают – вы еще подеретесь. Мырза-джигит, поставить для тебя чаю? И ужин почти готов. Может, ужина дождешься?
– Чай можно выпить и после ужина.
Пока Жаниша хлопотала возле плиты, братья разговаривали о своих делах. Асреп сложил в скирду не десять, как рассчитывали, а пятнадцать арб зеленого овса, и сена – тридцать арб, должно хватить на два года. Мусреп сомневался, что там за арба у Асрепа, не больше гнезда коршуна… Но, правда, в нынешнем году он потрудился на совесть, сена накосил много…
– Ах ты, щенок! – возмутился Асреп. – Ты называешь потрудился – торчал на лугу и махал косой! Попробовал бы возить сено, скирдовать… Будущим летом я тебе покажу, как взваливать все на мои плечи!
Такие разговоры у них случались каждую осень, и Жаниша, не обращая внимания, подала ужин. В глубоком блюде желтела пшенная каша, а поверх – посередине – ютилась небольшая горка мяса. Жаниша позвала и девушку, которая по-прежнему сидела на кухне у плиты. Но та не откликнулась и не пришла. Разве заставишь девушку – ей вот-вот замуж выходить – прийти к дастархану босиком. Жаниша в чашке отнесла ей ужин.
А мать девушки ела неторопливо, набирая в ложку немного пшена, и ни разу – не притронулась к мясу. Она соблюдала достоинство, будто и не голодна нисколько, а к дастархану села, только уступая просьбам хозяев.
Асреп проявлял о ней заботу:
– Е-е, женеше… Ты поглубже черпай ложкой. Этого добра – пшена – у нас сколько угодно. Ты не стесняйся. Нечего стесняться. Это мой брат, младший А моя баба избаловала его, он у себя и печку не топит, и еды у него нет…
Он успевал и поговорить, и поесть, и то и дело пододвигал к гостье кусочки мяса.
– А как твое имя? – спросил он.
– Науша…
– А как мужа зовут?
– Мужа звали Шакшак.
Асреп вспомнил старую в степи историю – про человека, которого звали так же и к которому судьба оказалась не милостивой.
– Ойбай-ау! – воскликнул он. – Рассказывали – после смерти знаменитого Шакшак-бия его бедные жены разошлись по всей земле. Может быть, ты одна из них?
– Какой там бий, боже мой!.. Он был аргын, из основного колена. А мой муж из караулов. Сапожник… А я – шила для аульных женщин, тем и кормилась. Но вот три года сравнялось, как он ушел от нас…
– Дальше можно и не рассказывать… Кто имеет родственников, сам догадается! Ешь… Ешь смелее, ты ни разу не поддела ложкой хоть бы кусочек мяса!
Женщина искренне сказала Асрепу:
– Да отблагодарит тебя бог за твою доброту. Я и мечтать не могла, что мы с дочерью будем сегодня вечером под крышей, в тепле. Я думала – заночуем в лесу, под боком у нашей верблюдицы. А не приведи господь – вдруг какой-нибудь голодный бродяга отобрал бы ее!..
– Ничего… Бог милостив! Завтра доберетесь до Кпитана, а там до Болатная рукой достанешь. Ешь досыта… И твоя дочка пусть не стесняется. Каша еще сытнее мяса. Бай, как говорится, дорожит своим скотом, а бедняк своим здоровьем. Ешьте…
На следующее утро Мусреп встал пораньше, сводил лошадей к водопою. Когда он возвращался с озера, то увидел – девушка вела верблюдицу в поводу мимо окон Асрепа, а мать сидела наверху… Видно, выбрались в дорогу сразу, чтобы засветло достичь Кпитана. Дождь не переставал. Заметив Мусрепа, девушка остановилась – по привычке, впитанной с молоком матери, не переходить дорогу мужчине. За ночь она выспалась, отдохнула. Красивая… Мусрепу захотелось, чтобы она взглянула на него, чтобы и потом обернулась, уходя…
– Счастливого пути… – обратился он к ней. – Хоть бы перестал этот дождь, не мочил бы вас всю дорогу!
Правый сапог у нее, просохший за ночь у огня, сейчас разинул пасть. Мусреп пожалел, что накануне пообещал Есенею ехать вместе с ним, мог бы остаться, чем-то помочь этим бездомным.
Он поставил лошадей в конюшню – Кулан-туяка и рыжего, пустил их к овсяной скирде и сразу вышел.
Белая верблюдица уходила дальше и дальше. Прозрачный занавес ливня размывал ее очертания. Девушка, наверное, набрала полные сапоги и идет сейчас с мокрыми ногами. И сверху заливает. Хуже нет – бесприютности… А она, если приглядеться, рослая, крепкая. Не хитро выглядеть красивой в нарядной одежде. А эта девушка, стоило ей немного отдохнуть, может нравиться и в нелепой мужской шапке, должно быть, отцовской… И в мужских штанах – туда две таких можно запрятать… Бедная… А могла бы стройной быть, как тополь. Что ее ждет в Кпитаие? В Болатнае, куда они собрались?
Асреп случайно увидел из окна, что Мусреп почему-то стоит под дождем, стоит и смотрит вслед ушедшим, которые были у них в эту ночь случайными гостьями.
– Катын, катын… Посмотри-ка на него, – подозвал он к окну Жанишу. – Кажется, твой мырза-джигит – готов! От горя, что они уходят, у него даже подбородок обвис. Позови-ка его!..
Жаниша приоткрыла дверь:
– Мырза-джигит! Что ты там мокнешь под дождем? Куда смотришь? Иди к нам, чай будем пить.
Мусреп бросил последний взгляд – завеса дождя почти совсем скрыла белую верблюдицу. В доме, только он сел, старший брат принялся над ним подтрунивать:
– Послушай… Ты столько шляешься по разным аулам. Неужели не мог присмотреть девушку, чтобы она поила тебя чаем, а не моя Жаниша?..
– А разве я девушку езжу искать?
– Воображаешь, она сама тебя разыщет? Или надеешься, бог тебе ее пришлет?
Мусреп поймал себя на том, что у него нет сейчас желания спорить с братом, отшучиваться…
– Кто же станет противиться, если сам бог побеспокоился?
– Да? А тогда скажи – тебе нравится девушка, которая ушла отсюда утром и увела свою верблюдицу?
– А тебе?
– Ну, хромает на одну ногу… Ну, на один глаз косая. А так – ничего девчонка.
– Ты прав.
Жаниша у самовара подумала – что-то Мусреп не похож на себя, отвечает кратко, не разводит долгих пререканий, как принято между братьями.
А Асреп был решителен:
– Прекрати болтать! – сказала он, хоть Мусреп и не болтал. – Среди девушек это – первая ханум! И ты возьмешь ее в жены!
– Как это – возьму?
– Об этом я позабочусь! Я!
– Как хочешь…
– Ах ты, щенок! – возмутился Асреп. – Смотри-ка, он еще и важничает, одолжение мне делает! Я это, что ли смотрел ей вслед, а подбородком чуть ли не в грудь упирался? Я?.. Будешь так шататься, попадется тебе какая-нибудь завалящая злоязыкая баба, и пропадешь ты. Но я не допущу этого!
– Что кричишь? Я же сказал – как хочешь…
Жаниша решила, что пора ей вмешаться:
– Нельзя, нельзя! Нельзя упускать эту девушку. Она мне понравилась сразу. Ласкалась ко мне, говорила: "Апа, апа…"
– Ну вот что… – Асреп решил, что хватит разговоров. – Ты отправляйся. Обещал Есенею – отправляйся, не обижай его.
Будь что будет… Мусреп долго седлал рыжего, Кулан-туяку, и, верно, надо отдохнуть. И уехал.
Асреп подождал, когда завеса дождя скроет его брата, а потом сам набросил седло на коня.
Далеко ли уйдет верблюдица, которую ведет пешая девушка? Не то, что чаю напиться, можно барана съесть – и все равно догонишь. Он и догнал их – версты через три.
– Женеше! – окликнул он женщину, подъезжая вплотную. – Ты скажи дочери – пусть повернет верблюдицу. Дождь… Погостите у нас еще день-другой…
Науша первым делом испугалась. Вспомнилось, она сама сказала накануне вечером: "Что мы сделать могли бы, если бы кто-то позарился на нашу верблюдицу". И пришли же на язык такие поганые слова, сама беду накликала! Отчаяние было у нее в голосе:
– Если ты хочешь ее отнять, сбрось меня на землю, убей… И тогда забирай себе!
Но девушка, кажется, не разделяла опасений матери, у девушки вырвался короткий смешок.
– Науша! Ты чего испугалась? – удивился он.
– Откуда я знаю, зачем ты нас догнал – в такую погоду, когда хороший хозяин собаку не выгонит во двор…
Девушка опять засмеялась, кажется, она была не только храбрее своей матери, но и догадливее.
Асреп решил действовать напрямик:
– Да, догнал… И теперь никто, даже сам бог, не разъединит нас! Не разъединит, Науша. Вернись, говорю, не то – помрешь, бродя по дорогам. Вернись – и будь мне сватьей.
– Что говорит этот человек? Что он говорит? Шынар, ты слышишь?.. – В голосе ее звучала растерянность, и тревога еще не прошла.
Шынар молчала.
– Этот болтун по имени Мусреп – вы его вчера вечером видели, он мне брат. Младший брат.
– Это я поняла.
– Ему уже сорок, а он – один, не мог найти достойную невесту! Я догнал вас, чтобы твою дочь засватать за него.
Асреп соскочил с коня в дорожную грязь и обнял за плечи девушку – та под боком у верблюдицы укрывалась от ветра.
– Айналайн… Верблюжоночек, – мать, кажется, называла тебя Шынар? Соглашайся… Тебе у нас будет хорошо. Я стану тебе вместо отца. А Мусреп – настоящий джигит! С ним ты не будешь знать горя, не будешь в такой дождь, на дороге… Поведем назад верблюдицу? А сама – садись на моего коня.
Он взял у нее повод и, не ожидая согласия, заранее настроенный против любых возражений, повернулся к дому. А Шынар, видимо, и не собиралась возражать. Правда, на коня она не села – пешком пошла за Асрепом. У нее – как вспыхивает на ветру сухой хворост – возникло предчувствие перемен в судьбе. Она и хотела этих перемен, и боялась их… А больше всего – стыдилась за свои огромные, неуклюжие сапоги, которые набрали воды и так некстати хлюпали.
Асреп, оборачиваясь то на дочь, то на мать, расписывал, какая жизнь ожидает Шынар. Белую юрту – отау – он обещал поставить для нее. Пригнать отары тучных овец и косяки откормленных разномастных лошадей…
Науша, оглушенная еще больше дочери, спрашивала:
– Шынар, ты веришь всему этому? Неужели веришь?
Но Шынар улыбалась и продолжала молчать.
Слушала…
Он сразу завел их в землянку Мусрепа.
– Вот теперь ваш дом… Снимайте все мокрое, переоденьтесь, наверное, у вас найдется сухая одежда… Смотри-ка! Этот батыр все свое тут разбросал… Ну ничего… И постель можно прибрать. И печь поправить, чтобы не рухнула. Можно все, были бы руки.
Убранство кухни и второй комнаты никак не соответствовало, понятно, тому, что столь красочно расписывал Асреп.
– Вы не бойтесь… – успокаивал он их. – К вечеру я сам все тут поправлю. А вы пока – к нам. Моя катын уже ставит самовар. Приходите, не опаздывайте…
Шынар с матерью остались вдвоем.
– Дочь… Что случилось? Он шутит? Он правду говорит?
– Зачем ему шутить, зачем говорить неправду? Не врет же он только потому, что стесняется тебя или боится.
– Нет, я до сих пор сплю, наверное? И во сне вижу… Свадьба? Вчера еще – мы с тобой думали о свадьбе?
– Кто может, апа, что-нибудь знать заранее? А мне кажется, они неплохие люди.
– Неужели… Я стану для них сватьей? – Бедная растерянная Науша не решалась спросить, согласна ли дочка…
Шынар поняла ее:
– Мне кажется, это уже произошло… Давай устраиваться…
Науша вышла – развьючить верблюдицу. Шынар глубоко вздохнула и затаила дыхание.
Она стащила и выбросила в прихожую ненавистные тяжелые сапоги. И шапка полетела туда же. И мокрые, заляпанные грязью мужские штаны, которые она ни за что и никогда больше не наденет! Ступни ног от воды стали белыми. Шынар – вся обнаженная – стояла посередине комнаты, распустив косы. Кого стесняться? На поясе остался красный след – пройдет… На бедре – запекшиеся бурые точки: видно, расцарапала ночью. Шынар обтерла их полотенцем. Она с каким-то новым, незнакомым ей чувством рассматривала свое тело и любовалась им. Закинула руки за голову и потянулась. Сделала несколько шагов – из угла в угол. Скрипнула дверь, и голая Шынар мгновенно укрылась одеялом.
Но это пришла мать.
Шынар не хотелось вставать. После промозглого мокрого утра она согрелась и ни за что не согласилась бы пуститься в дорогу… Подушка пахла гвоздикой. Пусть землянка… Если подправить печь, будет тепло. Приучить его к порядку, чтобы не разбрасывал повсюду грязную одежду. Мусреп его зовут? Да… Боже мой, когда же мой Мусреп вернется? Мой?.. Как не стыдно! А на черном сундуке, в изголовье – еще одно одеяло и четыре подушки. Разве у него в доме, где нет хозяйки, – бывают гости? Пусть апа возьмет одну из этих подушек и одеяло и поспит.
Науша то заходила, то выходила, и, наконец, внесла и хоржун, и еще небольшой мешок, маленький сундучок, узелки. Она упрекнула дочь:
– Зачем ты легла в чужую постель? Шынар хотелось баловаться, шутить:
– Постель не чужая, – ответила она. – А наши вещи не промокли?
– Нет, наверное, сухие. На ночь я все заносила в дом… Вот твои ичиги, кавуши. Платье и камзол – смялись, но расправятся. А шапка твоя была в сундучке, ничего – только перья надо выпрямить…
Бедность бережлива. Мать сохранила одежду, в какой не стыдно показаться молодой девушке. Она сама ее шила и – пусть на шапочке только верх бархатный, и плюш на камзоле не самый тонкий, шершавый, – Шынар никому не уступила бы в окружении женщин, пусть и богаче одетых…
Что значит для девушки наряд! Шынар одевалась медленно, а когда оделась, то и стройнее оказалась, и походка у нее изменилась, и глаза сияли, как две звезды, отраженные в спокойной озерной воде.
А Жаниша словно ждала, когда на Шынар можно будет взглянуть – только девушка оделась, она и вошла.
– Сватья!.. – протянула она руку к Науше.
Они сперва взялись за кончики пальцев, и соединенные свои руки протянули вперед, и так – три раза и потом обнялись.
– Я совсем другую девушку вижу… – Жаниша поцеловала Шынар в глаза. – Я за вами. Будем пить чай… Постель сейчас уберем, закроем. А печь вашу агеке обещал наладить.
Когда женщины пришли, Асреп стал собираться. – Вы тут – две сватьи, поговорите так, чтобы не только у меня, чтобы у Мусрепа в дороге зазвенело в ушах… Жаниша устроилась за дастарханом.
– Давай-ка, Шынаржан… Чай будешь наливать ты. Где это видно, чтобы сватьи хлопотали, а келин сидела бы, как ханша! Нет, бегом бегай возле нас, угождай!
После случайного знакомства, которое так неожиданно обернулось, им многое надо было узнать друг о друге, и Жаниша с Наушой быстро нашли общий язык.
Шакшак, оказывается, был хорошим сапожником, мастером своего дела. Вот ичиги и кавуши, что у Шынар на ногах, он сшил почти четыре года назад… А потом тиф был. Умер, бедный. Родственники у всех есть, и родственники бывают хуже волков… Семь дней после смерти справляли, сорок дней, годовщину… Вот и не осталось в доме скота! А тут засуха минувшим летом. Не было ни капли дождя. Люди из их аула, семья за семьей, стали перебираться поближе к русским поселкам и городам. Не одним же оставаться… Вот и забрали верблюдицу, она каким-то чудом уцелела, и отправились в путь. А чего искать?.. В кармане камзола у нее три рубля и копеек семьдесят две. Это еще от Шакшака осталось – за сапоги, сшитые им. А больше – ничего нет, и пусть никогда больше и не будет, если она говорит неправду…
Шынар не очень прислушивалась к словам матери, их жизнь и без того была ей известна. Ей важнее было, что расскажет Жаниша о своей семье. Братья рано потеряли отца, он погиб в одной из схваток, которые постоянно вели сибаны. Асреп и Мусреп пасли скот, коров пасли. Они вместе, когда Асрепу было лет около двадцати, ушли в город, в Тюмень, пять лет были там грузчиками на пристани. На баржи, на пароходы грузили пшеницу, кирпич, уголь, кожи… Накопили немного денег, домой вернулись. Асреп вот женился, а Мусреп – один. Много ездит по аулам, в гости, дружит с Есенеем. Асреп – всегда дома, даже отдохнуть от него не удается.
– Мы не богачи, – сказала Жаниша. – Но ни от кого никогда не зависели.