Ну так вот, со мной и с Жюлем дела у "Макфарланда" - его тогда еще не называли "Маком" - потихоньку пошли. Старик Макфарланд умел разглядеть хорошего человека и ко мне относился скорее как к брату. Он говорил: "Генри, если так и дальше пойдет, я смогу отправить мальчика в Оксфорд". А потом уже по-другому: "Генри, я отправлю мальчика в Оксфорд". Ну, на следующий год и отправил.
Кэти было тогда шестнадцать, и старый Макфарланд посадил ее за кассу, чтобы порадовать малышку. Она хотела как-нибудь помогать в ресторане, и вот старик поставил для нее высокий стул, Кэти сидела в проволочной клетке и выдавала посетителям сдачу через окошечко. И я вам скажу, мистер: если после обеда, который приготовил Жюль и подал я, да пары слов с Кэти кто-нибудь останется недоволен, такой человек и в раю найдет к чему придраться. Хорошенькая она была, наша Кэти, и с каждым днем хорошела. Я даже с боссом поговорил об этом. Соблазн большой, говорю, выставлять такую девушку, так сказать, на всеобщее обозрение. Старик в ответ - отвали, мол. Ну, я и отвалил.
Кэти до безумия любила танцы. Никто и не знал, а после оказалось - она ходила в одну такую специальную школу. Каждый день ходила, после полудня, а мы все думали, что она навещает подружек. Потом уж это все открылось, а поначалу она всех одурачила. Девчонки - они ведь хитрющие, как обезьянки. Она меня называла дядя Билл, потому что, говорит, имя Генри напоминает ей холодную баранину. Скажи это мальчишка Энди, живо получил бы от меня по уху; ну да он ничего такого и не говорил. Если вспомнить, он и вообще ничего почти не говорил. Думал зато много, только виду не подавал.
Поехал, значит, Энди в колледж, а я ему и говорю:
- Ну что, чертенок, смотри не опозорь нас, а не то получишь по ушам, как вернешься.
А Кэти сказала:
- Ах, Энди, я буду очень скучать!
А Энди ничего не сказал мне и ничего не сказал Кэти, только посмотрел на нее, а под вечер я смотрю - она плачет. Сказала, зубы болят, и я сходил в аптеку на углу, купил ей что-то такое, болеутоляющее.
Когда Энди учился на втором курсе, старика хватил удар, и пришлось ему отойти от дел. Его как обухом по голове шарахнуло, и доктор сказал, что больше он уже не встанет.
Вызвали Энди. Он бросил свой колледж и вернулся в Лондон, приглядывать за рестораном.
Мне было жаль мальчишку. Я ему об этом сказал, этак по-отечески, а он только посмотрел на меня и говорит:
- Спасибо тебе большое, Генри.
Я ему говорю:
- Чему быть, тому не миновать. Может, все и к лучшему. А то в этом вашем Оксфорде разные молодые бездельники с пути собьют, оглянуться не успеешь.
А он мне:
- Если бы вы, Генри, чуть меньше думали обо мне и больше о работе, то, возможно, вон тому джентльмену не пришлось бы в шестнадцатый раз звать официанта.
Я смотрю - точно. И чаевых не получил из-за этого. Видите, чем в нашем жестоком мире оборачивается сочувствие.
Надо вам сказать, Энди быстро показал, что вернулся не стену подпирать. В нашем ресторане был ровно один босс - Энди. Трудновато с непривычки слушаться сопляка, которому в прошлом не раз давал по ушам ради его же пользы; ну да он мне скоро доказал, что, если я постараюсь, у меня получится, вот я и старался. Что касается Жюля и двух парнишек, которых наняли мне в помощь, когда дела пошли в гору, так они готовы были по первому его взгляду кататься по полу и прыгать через обруч. Любил он поставить на своем, наш Энди, и можете мне поверить, в ресторане "У Макфарланда" все делалось, как он скажет.
Только-только все наладилось, вошло в какую-никакую колею, так тут Кэти закусила удила.
Она это сделала очень тихо и неожиданно однажды днем, когда в ресторане были только я, она и Энди. Да они с ним скорее всего меня и не заметили - я присел в уголке отдохнуть и почитать вечернюю газету.
Она сказала, негромко так:
- Ах, Энди.
А он ей:
- Да, дорогая.
Тут я впервые узнал, что между ними что-то намечается.
- Энди, я должна тебе кое-что сказать.
- Что?
Она вроде как замялась.
- Энди, милый, я больше не смогу помогать в ресторане.
Он на нее посмотрел с удивлением.
- Что это значит?
- Я… поступаю в театр.
Тут я отложил газету. Что вы говорите? Я подслушивал? Конечно, я подслушивал! А вы как думаете?
Оттуда, где я сидел, было видно, какое у Энди лицо, и я без всяких объяснений понял, что сейчас начнутся неприятности. Подбородок у него так и выдвинулся вперед. А я забыл вам сказать: старик, бедняга, скончался, может, за полгода до этого, так что Энди стал теперь настоящим хозяином ресторана, а не просто исполняющим обязанности. А значит, он получился вроде как опекун Кэти и мог решать, что ей позволено, а что нет. Я как чувствовал, что не будет у Кэти легкого плавания насчет этого самого театра. Энди театры не жаловал - во всяком случае, не потерпел бы, чтобы его девушка выступала на сцене. А уж если Энди что думал, он так прямо и говорил.
Так прямо и сказал:
- Не бывать этому!
- Не надо вредничать, Энди, милый. Такая редкая возможность! Ну зачем ты так?
- Нет и все. Ты не будешь работать в театре.
- Такой шанс раз в жизни бывает! Я два года этого добивалась!
- Как это - два года добивалась?
Тут все и вышло наружу насчет школы танцев.
Когда Кэти закончила свой рассказ, Энди только выпятил подбородок еще на дюйм.
- Ты не будешь выступать на сцене.
- Такая возможность! Я вчера встретила мистера Мандельбаума, он видел, как я танцую, ему очень понравилось, и он обещал мне сольный номер в своем новом спектакле.
- Ты не будешь выступать на сцене.
Что я всегда повторяю: лучше всего на людей действует такт. Будешь вежливым и тактичным - все будут делать то, что тебе надо, а если ты просто выпячиваешь подбородок и начинаешь командовать, людям становится обидно и они огрызаются в ответ. Я-то отлично знал Кэти. Она бы для Энди все сделала, попроси он по-хорошему, но такого отношения стерпеть никак не могла. Да разве ему объяснишь? Такому, как наш Энди, этого кувалдой в голову не вобьешь.
Кэти прямо так и вспыхнула:
- Нет, буду!
- Ты понимаешь, что это значит?
- Что?
- Конец… всему.
Она заморгала, как будто он ее ударил, а потом вскинула голову.
- Ну и прекрасно, - говорит. - Всего хорошего!
- Всего хорошего! - отвечает Энди, упрямый молодой осел.
Так и разошлись в разные стороны.
Я вообще-то за театральной жизнью особо не слежу, но теперь это уже было, можно сказать, дело семейное, так что я стал проглядывать в газетах заметки о "Цветочнице" - так назывался спектакль, в котором мистер Мандельбаум дал Кэти сольный номер. Пьесу временами ругали, но про Кэти все говорили хорошо. Один даже сказал, что она как глоток холодной воды наутро после попойки - для газетчика это высокая похвала.
Сомневаться не приходилось - она имела успех. Понимаете, Кэти была нечто новенькое, а в Лондоне такое ни за что не оставят без внимания.
В газетах печатали ее фотографии, а одна вечерняя газета поместила статью "Что помогает мне сохранить молодость" за ее подписью. Я эту статейку вырезал и показал Энди.
Он просмотрел статью. Потом посмотрел на меня, и взгляд его мне не понравился.
Он сказал:
- Ну?
Я сказал:
- Пардон.
Он сказал:
- И к чему это?
Я сказал:
- Не знаю.
Он сказал:
- Идите работайте.
Я и пошел.
В тот же вечер случилось нечто странное.
Мы в те времена ужинов особо не готовили, но по вечерам не закрывались, конечно, на случай, если жителям Сохо взбредет в голову перед сном побаловать себя гренками по-валлийски. И в тот вечер, как обычно, все были на посту, только свистни; хотя на посетителей, как говорится, не рассчитывали.
И тут ровно в половине двенадцатого подъезжает такси, и в ресторан входит компания - четыре человека. Один красавчик, другой, девушка и еще одна девушка. Вот эта вторая девушка была Кэти.
- Привет, дядя Билл! - говорит.
- Добрый вечер, мэм, - отвечаю с достоинством - я же как-никак на службе.
А она говорит:
- Ой, дядя Билл, перестаньте! Лучше улыбнитесь и скажите старому другу "Привет!", а не то я всем расскажу про тот случай в Уайт-Сити.
Ну, вы знаете, есть вещи, о которых лучше помалкивать, и та ночь в Уайт-Сити, на которую намекала Кэти, как раз из такого. Я до сих пор считаю и всегда буду считать, что констебль не имел никакого права… Ладно, это вам неинтересно. Да я и сам был рад повидать Кэти, так что я ей улыбнулся.
- Полегче, - говорю, - полегче! Я рад тебя видеть, Кэти.
- Ура! Эй, Джимми, позволь тебе представить моего друга - дядю Билла. Тед, познакомься, это дядя Билл. Вайолет, это дядя Билл.
Не по чину мне было отвесить ей подзатыльник, а очень хотелось. Никогда она себя так не вела - нахально и беззастенчиво. А потом я сообразил, что она волнуется. И неудивительно - Энди мог войти в любую минуту.
И точно, тут он как раз и выходит из задней комнаты. Посмотрела Кэти на него, и он посмотрел на Кэти, и вижу, лицо у него будто застыло, а ни слова не сказал. И скоро опять ушел.
Кэти вздохнула, глубоко так.
Говорит тихонько:
- Он хорошо выглядит, да, дядя Билл?
Я говорю:
- Да, неплохо. Ну что, малышка, читал я о тебе в газетах. Ты их сразила.
А она говорит:
- Не надо, дядя Билл.
Как будто я ее чем обидел. А я хотел приятное сказать. Поди пойми этих девчонок.
Когда их компания расплачивалась, дали такие чаевые - мне просто померещилось, что я опять у "Гвельфа", только над душой не стоит разбойник-метрдотель. Отвалили они, а Кэти задержалась - перемолвиться со мной словечком.
- Он хорошо выглядит, правда, дядя Билл?
- А то!
- Он… он говорит когда-нибудь обо мне?
- Не слыхал.
- Наверное, он все еще сердится на меня, да, дядя Билл? Он точно ни разу обо мне не вспоминал?
Я, чтобы ее подбодрить, рассказал, как показывал ему ту статью в газете, но Кэти это, по-моему, не подбодрило. Так она и ушла.
А на следующий вечер опять приходит ужинать, уже с другой компанией. На этот раз их было шестеро, считая Кэти. Не успели сесть за столик, являются те красавцы, Джимми и Тед, и с двумя девушками. Сидят, ужинают, перекликаются от одного стола к другому - в общем, веселятся вовсю.
Слышу, один говорит:
- Эй, Кэти, ты была права! На него стоит посмотреть! Никаких денег не жалко!
Я не понял, о ком это он, а они все засмеялись. И все нахваливают кормежку - ну, это как раз неудивительно. Жюль в тот день не ударил в грязь лицом. У этих французов артистический темперамент. Услышал, что у нас, так сказать, хорошее общество собралось - расцвел, что твой букет, как его в воду поставишь.
- Наконец-то! - говорит и меня норовит расцеловать. - Слава о нас достигла мира развлекательной индустрии! О достойной клиентуре к ужину Бога я молил, и вот явилась она!
Что тут сказать: по всему выходило, что он прав. Десять посетителей из светских кругов за один вечер - немалое достижение для "Макфарланда". Признаться, я и сам слегка разволновался. Не стану отрицать, я иногда скучал по "Гвельфу".
На пятый вечер, когда у нас опять набрался полный зал, что твой "Одди" или там "Романо", и мы с помощниками сбивались с ног, меня вдруг осенило. Я подошел к Кэти, наклонился к ней очень почтительно, с бутылкой вина в руках, и говорю на ухо:
- Молодец, малышка. Неплохую рекламу устроила заведению.
Она улыбнулась в ответ, и я понял, что угадал.
Энди тоже маячил в зале, приглядывал, как обычно. Я, как проходил мимо, говорю ему:
- Кэти молодчина, здорово нам помогла, верно?
А он:
- Идите работайте.
Я пошел дальше работать.
Кэти, когда уходила, задержалась в дверях и спрашивает:
- Он что-нибудь говорил обо мне, дядя Билл?
- Ни словечка, - отвечаю.
И она ушла.
Вы, наверное, замечали, мистер, что лондонцы вроде стада овец - куда один идет ужинать, туда и другие за ним потянутся. Целый месяц все толпятся в одном ресторане, на следующий месяц - в другом. Кто-нибудь бросит клич, что напал на новое место, и все скорей спешат ознакомиться. Беда в том, что многие владельцы ресторанов считают: раз уж клиент пошел, значит, и дальше так же будет - можно усесться поудобнее и сложить руки на пузе. Популярность входит в дверь, а хорошая кухня и хорошее обслуживание вылетают в окно. Мы у "Макфарланда" такого допускать не собирались. Не говоря уже о том, что Энди за подобные штучки по стенке бы размазал, мы с Жюлем никак не могли уронить свою профессиональную репутацию. Я, к примеру, носа не задирал, только работать стал еще старательнее и следил за тем, чтобы четверо моих помощников - их уже четверо было к тому времени - шустрее выполняли заказы. Вот поэтому мы, в отличие от большинства популярных заведений, свою популярность сохранили. И кормили хорошо, и обслуживали отлично, так что дело завертелось вовсю. Если подумать, Сохо не так уж далеко от центра, можно лишнюю пару шагов сделать. Так и вышло, что мы приобрели популярность, и мы ее сохранили по сей день. И "Макфарланд" стал таким, какой он есть, мистер.
Всем своим видом показывая, что рассказ окончен, Генри заметил, что мистер Вудворд из "Челси" для своих лет играет просто замечательно.
Я воззрился на него в растерянности.
- И это все? А как же Кэти и Энди? Что с ними было? Помирились они или нет?
- Ах, да, - сказал Генри. - Я и забыл.
И он стал рассказывать дальше.
Время шло, и молодой Энди начал меня раздражать. Деньги к нему текли рекой с тех пор, как к нам повалила роскошная публика, и он прекрасно понимал, что без Кэти никакой роскошной публики бы не было. Казалось бы, ну если ты человек, найди в себе силы простить и забыть, хоть из благодарности скажи девушке вежливое слово - так ведь нет. Стоит себе в сторонке, мрачнее тучи, а в один прекрасный вечер и вовсе такое устроил…
Народу в ресторане было полно, и Кэти тут же, и пианино наяривает вовсю, люди веселятся, и тут вдруг пианист заиграл мелодию, под которую Кэти танцевала в спектакле. Прилипчивая такая музычка: "Трам-пам-пам, тир-лим-пам" - что-то вроде этого. Пианист, значит, ее заиграл, и тут все давай хлопать, колотить по столам и орать, чтобы Кэти, мол, сплясала. Она и вышла на середину - там было такое свободное место - и только начала танец, как в зал вышел молодой Энди.
Подходит он к ней, подбородок вперед, а я смотрю, там рядом столик надо бы протереть - подошел и стал протирать, потому случайно и услышал их разговор.
Он ей говорит очень тихо:
- Здесь этого нельзя. Ты за что принимаешь наш ресторан?
А она ему:
- Ах, Энди!
А он:
- Я тебе очень признателен за заботу, только нужды в этом нет. "Макфарланд" прекрасно обходился и без твоих стараний превратить его в зоопарк.
А сам денежки-то загребает с ужинов! Как подумаешь иногда, разучились люди понимать, что такое благодарность, и жить в этом мире не согласится ни одна уважающая себя гремучая змея.
Кэти говорит:
- Энди!
- Все, хватит. Мы не будем это обсуждать. Если тебе угодно приезжать сюда ужинать, я помешать не могу, но я не позволю превратить мой ресторан в ночной клуб!
В жизни я ничего подобного не слышал. Ох, посмотрел бы я ему в глаза, да только духу не хватило.
Кэти ни слова больше не сказала, молча отошла к своему столику.
Но на этом, как говорится, дело не закончилось. Те, кто с ней пришли, как увидели, что она больше не танцует, подняли страшный шум, а особенно возмущался один красавчик, у которого лоб был в дюйм с четвертью и примерно такой же подбородок.
Он вопил:
- Нет, послушайте! Что же это такое? Бис! Просим! Бис!
Энди подошел к нему и говорит вполне вежливо:
- Не шумите, пожалуйста. Вы мешаете другим посетителям.
- Да идите вы все к дьяволу! Почему ей нельзя…
- Одну минуточку. На улице можете шуметь, сколько хотите, а в ресторане ведите себя тихо. Вы поняли?
Красавчик вскочил на ноги. Выпил он изрядно - я знаю, потому что я его и обслуживал.
- А ты тут еще кто? - кричит.
Энди ему:
- Сядьте.
Молодой щеголь размахнулся и врезал ему. В следующий миг Энди схватил его за шиворот и выкинул за дверь, да так ловко, что это сделало бы честь настоящему профессионалу из Уайтчепела. Сложил его в кучку на тротуаре, любо-дорого поглядеть.
Компания после этого разбрелась.
Ресторанное дело - непредсказуемое. Что один ресторан убьет наповал, другому только на пользу. Если бы из "Гвельфа" вышвырнули хорошего клиента, тут бы им и конец, а у "Макфарланда" посетителей только прибавилось. Я думаю, тут-то все окончательно поверили, что у нас действительно богемное заведение. Если подумать, это и впрямь придает ужину особый шарм - когда сидишь и знаешь, что малого за соседним столиком в любую минуту могут взять за шкирку и выбросить на улицу.
По крайней мере наши вечерние посетители, судя по всему, смотрели на дело именно так. Теперь, если кто хотел у нас поужинать, должен был заказывать столик заранее. К "Макфарланду" прямо-таки толпами стекались.
Кэти, правда, не стекалась. Вообще к нам не заглядывала - и неудивительно, после того как Энди себя повел. Я бы с ним поговорил по душам, да разве бы он позволил?
Однажды я хотел его подбодрить, сказал:
- Сколько сейчас примерно стоит наш ресторан, мистер Энди?
А он говорит:
- К черту ресторан!
Это при такой вечерней клиентуре! Что за мир!
Мистер, случалось вам пережить потрясение - такое, чтобы как гром с ясного неба, шарахнуло и прямо с ног свалило? Мне вот пришлось. Сейчас расскажу.
Когда доживешь до моих лет и на работе занят до поздней ночи, привыкаешь не забивать себе голову посторонними делами, если только тебя не ткнут в них носом. Поэтому Кэти как-то понемногу выскочила у меня из головы. Не то, чтобы я совсем о ней забыл, да столько было других забот - все-таки четыре помощника под началом и постоянный наплыв посетителей, - в общем, если я вспоминал про Кэти, то был уверен, что все у нее хорошо, и нисколько не беспокоился. Правда, у "Макфарланда" она не показывалась с того самого вечера, когда Энди вышвырнул за дверь ее приятеля с мелкоразмерным лбом, но это меня особенно не тревожило. Я бы и сам на ее месте перестал сюда ходить, раз Энди все еще дуется. Говорю же, я был уверен, что все у нее в порядке, а к нам она не заходит, потому что нашла себе другой ресторан.
И вдруг однажды под вечер - у меня как раз был выходной - получаю я письмо. Как прочел, минут десять опомниться не мог.
В моем возрасте люди начинают верить в судьбу. На сей раз судьба совершенно точно вмешалась в игру. Понимаете, не будь в тот день у меня выходного, я бы домой попал только к часу ночи, если не позже, а так вернулся в половине девятого.
Я уже десять лет жил в одном и том же пансионе в Блумсбери, и в тот вечер, как пришел домой, сразу и увидел ее письмецо - оно было подсунуто под дверь.
Я могу вам его пересказать слово в слово. Вот что там говорилось: