V
Воспоминанія о глаголѣ tupto. - Пирей. - Пейзажъ. - Basilena. - Классическія памятники. - Опять tupto
Не чувствуя ни малѣйшаго энтузіазма при мысли объ Аѳинахъ, я считаю долгомъ потрунить надъ тѣми, кого приводитъ въ восторгъ этотъ городъ. Въ самомъ дѣлѣ, можетъ ли юристъ, читающій только дѣловыя бумаги да газеты, одушевиться восторгомъ, чуждымъ его природѣ, и лишь только выдалось ему свободное времячко предаться поэтическимъ мечтамъ, которыя по большой части бываютъ, ей-ей, очень сомнительны? Какое право имѣютъ леди, почерпнувшія свои миѳологическія познанія изъ Пантеона Тука, считать Грецію страною романтическою? И почему йоркширскіе сквайры, эти порядочные кутилы, молодые дэнди іоническихъ полковъ, разбитые моряки съ кораблей, стоящихъ въ здѣшней гавани, и желтые, старые Индѣйцы, возвращающіеся изъ Бундель-Кунда, почему могли бы они восхищаться Греціею, о которой ровнехонько ничего не знаютъ? Пластическая красота и тѣ характеры, которые существовали здѣсь до тысячи четыреста лѣтъ назадъ тому, не могутъ быть приняты въ разсчетъ въ этомъ случаѣ. Первой, то-есть, пластической красоты, они не въ состояніи понять; что же касается до характеровъ, то есть ли что нибудь общее между этими господами и, напримѣръ, Перикломъ, между этими леди и Аспазіею? (фи!) Какъ вы думаете, многіе ли изъ Англичанъ, приходящихъ поклониться могилѣ Сократа, не согласились бы отравить этого генія? Очень немногіе; потому что ты же самые предразсудки, которые водятъ за носъ людей въ наше время, управляли ими и въ тотъ вѣкъ, когда правдивый мужъ Ксантипы былъ осужденъ на смерть за то, что дерзнулъ думать просто и говорить правду. На толпу сильнѣе всего дѣйствуетъ ея собственное убѣжденіе. Греки, изгоняя Аристида и отравляя Сократа, были убѣждены, что они совершаютъ правдивые подвиги во имя добродѣтели. "Исторія заблужденій народныхъ во всѣ вѣка" такая книга, за которую философъ былъ бы непремѣнно повѣшенъ, хотя бы вѣроятно и похвалили его.
Если бы папенька и маменька не послѣдовали убѣжденіями отцовъ своихъ и не обрекли своего единственнаго, возлюбленнаго сынка (который въ послѣдствіи прославилъ себя подъ именемъ Титмарша) на десятилѣтнее, адски горестное, скучное и исполненное тираніи изгнаніе; если бы не подчинили они свѣжихъ чувствъ маленькаго Микель-Анджело дисциплинѣ грубыхъ драчуновъ, которые, желая ввести ребенка въ Храмъ Наукъ (эту картинку прилагаютъ они обыкновенно къ букварямъ), вталкиваютъ его туда кулаками и понукаютъ идти самой низкой бранью; еслибы, говopю я, дражайшіе родители, лишивъ меня счастія безполезно прожить десять лѣтъ въ стѣнахъ классическаго учебнаго заведенія, оставили дома, вмѣстѣ съ моими тринадцатью любезнѣйшими сестрицами, вѣроятно я полюбилъ бы Аттику, въ виду голубыхъ береговъ которой пишу теперь патетическое письмо свое; но, къ сожалѣнію, классическое образованіе моей юности было тамъ горестно, что все, соединенное съ нимъ, стало невыносимо для глазъ моихъ: воспоминаніе о греческомъ языкѣ моего дѣтства стоитъ на ряду съ воспоминаніемъ о касторовомъ маслѣ.
Здѣсь, противъ мыса Суніума, явилась мнѣ въ грозномъ видѣніи греческая муза и сказала свысока, покровительственнымъ тономъ, которымъ привыкла она говорить со всѣми: "отчего это, дружокъ мой, не восхищаешься ты дивной страною поэтовъ и героевъ, съ исторіею которой ознакомило тебя твое классическое образованіе? Если же не вѣдаешь ты твореній и подвиговъ великихъ мужей Греціи, значитъ, ты вполнѣ пренебрегъ своими обязанностями, и любезные родители даромъ потратили деньги, отдавши тебя въ училище." Я отвѣчалъ ей: "сударыня, знакомство мое съ вами въ молодости было такъ непріятно для меня, что я не могу привыкнуть къ вамъ и теперь, войдя въ зрѣлый возрастъ. Поэтовъ вашихъ читалъ я всегда со страхомъ и трепетомъ; а вы знаете - холодный потъ плохой спутникъ поэзіи. Разсказывая ваши приключенія, я дѣлалъ тьму ошибокъ. Исторія ваша не очень-то умна сама по себѣ; но когда грубый простякъ, школьный учитель, прибавитъ къ ней нелѣпый разсказъ свой, она становится рѣшительно невыносимою. Потому-то и нѣтъ у меня ни малѣйшаго желанія возобновить знакомство съ дамою, бывшею некогда постоянной причиною моего умственнаго и тѣлеснаго истязанія." Все это пишу я, для того конечно, чтобы оправдаться въ недостаткѣ энтузіазма по классической линіи и извинить свое поведеніе, скрыть котораго нѣтъ никакой возможности.
Нечего и говорить, что такой образъ мыслей не дѣлаетъ чести путешественнику, посѣтившему родину Эсхила и Эврипида. Въ добавокъ къ этому, остановились мы въ ужасномъ трактирѣ. И какую же прелесть могли заключать въ себѣ голубые холмы Аттики, серебристый заливъ Пирея и эта скала, увѣнчанная дорическими колоннами Парѳенона, для человѣка, искусаннаго съ головы до ногъ до клопами? Удивительно, если кусали они Алкивіада. Неужели эти гнусныя насѣкомыя ползали по немъ, когда покоился онъ въ объятіяхъ прекрасной Фрины? Всю ночь съ завистью продумалъ я о плетеномъ кузовѣ или висячей койкѣ Сократа, какъ описаны они въ "Облакахъ" Аристофана. Конечно изъ этого мѣста отдохновенія философъ изгонялъ клоповъ силою. Съ французскаго корабля, который изъ своихъ портовыхъ оконъ поглядывалъ на маленькій англійскій корветъ, смѣло стоявшій подлѣ него, долетѣли до насъ веселые звуки марша въ то самое время, какъ цѣлая вереница лодокъ, взмахивая веслами, двинулась навстрѣчу къ пароходу, чтобы везти насъ съ него. Въ небольшомъ заливѣ Пирея стояли русскія шкуны и греческія бриги; вѣтряныя мельницы, темнѣя вокругъ него на холмахъ, освѣщенныхъ солнцемъ, быстро вертѣли крыльями; по набережной раскинулся импровизированный городъ, на берегу стояли харчевни для матросовъ. Какъ странны греческіе извощики въ своихъ фескахъ, въ оборванныхъ, прошитыхъ нитками казакинахъ и безконечныхъ коленкоровыхъ юпкахъ. Какъ славно, совершенно на лондонскій ладъ, бранятся они, критикуютъ лошадей и экипажи своихъ товарищей, одушевляясь великодушной ревностью везти путешественниковъ. Нечего сказать, стоило взглянуть на рыдванъ, въ которомъ принуждены были ѣхать мы въ Аѳины; но насъ утѣшала мысль, что Алкивиадъ и Кимонъ ѣзжали въ экипажахъ еще менѣе комфортабельныхъ. Почти въ продолженіе всей дороги видѣли мы предъ собою красноватую гору, на верху которой возвышается Акрополисъ, а у подошвы бѣлѣютъ городскія зданія. Эту широкую, желтую и безплодную долину, гдѣ мелькаютъ мѣстами одни только захирѣлые оливковыя деревья, охватили со всѣхъ сторонъ такія живописныя горы, какихъ не видалъ я еще ни разу. Ничего нѣтъ въ нихъ дикаго и грандіознаго; но онѣ какъ-то необыкновенно аристократичны. Розовыя облака тихо клубились вокругъ свѣтлыхъ вершинъ ихъ. Назвать гору аристократичною - такое выраженіе можетъ казаться афектаціею или нелѣпостью; но эти возвышенности Аттики также не похожи на другія горы, какъ, напримѣръ, Ньюгэтская тюрьма не похожа на клубъ путешественника. Одно зданіе тяжело, мрачно и грубо; другое легко, изящно и весело. По-крайней-мѣрѣ я такъ думаю. Народъ, для котораго природа построила такой великолѣпный дворецъ, могъ ли не быть благороденъ, блестящъ, храбръ, уменъ и художественъ? Во время дороги мы встрѣтили четырехъ Грековъ, которые ѣхали на лошакахъ; другіе четверо играли въ засаленныя карты подлѣ барака, названнаго англійскими поэтами: домомъ полудороги. Должна ли красота внѣшней природы облагораживать душу человѣка? Проѣзжая Варвикширомъ, вы думаете, что Шекспиръ, родясь и блуждая посреди чудныхъ долинъ и лѣсовъ, долженъ былъ отъ вліянія самой уже природы усвоить это художественное чувство, которое, какъ цвѣтокъ или роса, покоится на всѣхъ его твореніяхъ; но грубый ткачъ Ковентри и сварливый сквайръ Лимингтона смотрятъ съ младенчества на тѣ же самые пейзажи, а какая же въ томъ польза для нихъ? Вы трактуете о природѣ и климатѣ прекрасной Аттики, какъ о вещахъ, способныхъ облагородить душу Грека. Но эти сальные, оборванные погонщики, которые съ крикомъ и бранью дуются въ карты за три часа до полудня, которые вооружены съ головы до ногъ и между тѣмъ трусятъ подраться, развѣ не явились они на свѣтъ Божій въ той же самой Греціи, гдѣ родились извѣстные герои и философы? Однако же домъ полудороги остался далеко за вами, и вотъ мы въ столицѣ короля Оттона.
Я не видалъ въ Англіи мы одного города, который можно бы сравнить съ Аѳинами; потому что Гернъ-Бэй хотя и разрушенъ теперь, но все же были нѣкогда потрачены деньги на постройку домовъ въ немъ. Здѣсь же, за исключеніемъ двухъ-трехъ десятковъ комфортабельныхъ зданій, все остальное немного лучше широкихъ, низенькихъ и разбросанныхъ какъ ни попало избушекъ, которыя украшены кое-гдѣ орнаментами, съ очевидной претензіею на дешевую элегантность. Но чистота - вотъ элегантность бѣдности, а ее-то и считаютъ Греки самымъ ничтожнымъ украшеніемъ. Я добылъ планъ города, съ публичными садами, скверами, фонтанами, театрами и площадями; во все это существуетъ только на бумажной столицѣ; та же, въ которой былъ я, жалкая, покачнувшаяся на бокъ, деревянная столица Греціи не можетъ похвалиться ни одною изъ этихъ необходимыхъ принадлежностей европейскаго города.
Невольно обратишься къ непріятному сравненію съ Ирландіей. Аѳины можно поставить рядомъ съ Карлоу или Килярнеемъ: улицы наполнены праздной толпою, безчисленные переулки запружены неопрятными ребятишками, которые шлепаютъ по колѣна въ грязи; глаза у нихъ большіе, на выкатѣ, лица желтыя, на плечахъ пестрый балахонъ, а на головѣ феска. Но по наружности, Грекъ имѣетъ рѣшительное превосходство надъ Ирландцемъ; большая часть изъ Грековъ одѣты хорошо и прилично (если только двадцать-пять аршинъ юпки можно назвать приличной одеждою - чего же вамъ еще?). Гордо разгуливаютъ они по улицамъ, заткнувъ огромные ножи за поясъ. Почти всѣ мужчины красивы; я видѣлъ также двухъ или трехъ прекрасныхъ женщинъ; но и отъ нихъ надобно стоять подальше, потому что безцвѣтное, корявое и грубое тѣлосложеніе неблагоразумно разсматривать безъ нѣкоторой предосторожности.
Даже и въ этомъ отношеніи мы, Англичане, можемъ гордиться преимуществомъ передъ самой классической страною въ мірѣ. Говоря мы, я разумѣю только прекрасныхъ леди, къ которымъ отношусь съ величайшимъ почтеніемъ. Что за дѣло мнѣ до красоты, которою можно любоваться только издали, какъ театральной сценою. Скажите, понравится ли вамъ самый правильный носъ, если покрытъ онъ сѣрой кожею, въ родѣ оберточной бумаги, и если въ добавокъ къ этому природа надѣлила его такимъ блескомъ, что онъ лоснится, слово напомаженный? Можно говорить о красотѣ, но рѣшитесь ли вы приколоть къ своему платью цвѣтокъ, окунутый въ масло? нѣтъ, давай мнѣ свѣжую, омытую росой, здоровую розу Сомерсетшира, а не эти чопорные и дряблые экзотическіе цвѣты, годные только для того, чтобы писать о нихъ поэмы. Я не знаю поэта, который больше Байрона хвалилъ бы негодныя вещи. Вспомните "голубоокихъ поселянокъ" Рейна, этихъ загорѣлыхъ, плосконосыхъ и толстогубыхъ дѣвокъ. Вспомните о "наполненіи кубка до краевъ саміанскимъ виномъ." Плохое пиво - нектаръ, въ сравненіи съ нимъ, а Байронъ пилъ всегда джинъ. Никогда человѣкъ этотъ не писалъ искренно. Онъ являлся постоянно восторженнымъ передъ лицомъ публики. Но восторгъ очень ненадежная почва для писателя; предаваться ему опаснѣе, нежели смотрѣть на Аѳины и не находить въ нихъ ничего прекраснаго. Высшее общество удивляется Греціи и Байрону. Моррей называетъ Байрона "нашимъ природнымъ бардомъ." Нашъ природный бардъ! Mon dieu! Онъ природный бардъ Шекспира, Мильтона, Китса, Скотта! Горе тому, кто отвергаетъ боговъ своей родины!
Говоря правду, мнѣ очень жаль, что Аѳины такъ разочаровали меня. Конечно, при видѣ этого мѣста, въ душѣ опытнаго антикварія или восторженнаго поклонника Греціи, родятся иныя чувства; но для того, чтобы вдохновиться ими, необходимо продолжительное подготовленіе, да и надо обладать чувствами на особый покрой. То и другое считаю я однако же не природнымъ для для нашей торговой, читающей газеты Англіей. Многіе восторгаются исторіею Греціи, Рима и классиками этихъ странъ, потому только подобный восторгъ считается достойнымъ уваженія. Мы знаемъ, что въ библіотекахъ джентльменовъ Бэкеръ Стрита хранятся классическія произведенія, прекрасно переплетенныя, и знаемъ, какъ эти джентльмены почитываютъ ихъ. Если они удаляются въ библіотеку, то совсѣмъ не для чтенія газетъ - нѣтъ! имъ надо заглянуть въ любимую оду Пиндара, или поспорить о темномъ мѣстѣ въ произведеніи другаго клaссика. Наши городскія власти и члены парламента изучаютъ Демосѳена и Цицерона: это извѣстно намъ по ихъ привычкѣ ссылаться въ парламентѣ на латинскую грамматику. Классики признаны людьми достойными уваженія, а потому и должны мы восхищаться ихъ произведеніями. И такъ, допустимъ, что Байронъ "нашъ природный бардъ."
Впрочемъ я не такой страшный варваръ, чтобы на меня не могли произвесть впечатлѣнія тѣ памятники греческаго искусства, о которыхъ люди, несравненно болѣе меня ученые и восторженные, написали цѣлыя груды комментаріевъ. Кажется, я въ состояніи понять возвышенную красоту стройныхъ колоннъ храма Юпитера и удивительную грацію, строгость и оконченность Парѳенона. Маленькій храмъ Побѣды, съ желобковатыми коринѳскими колоннами, блеститъ такъ свѣжо подъ лучами солнца, что какъ-то не вѣрится вѣковой продолжительности его существованія, и, признаюсь, ничего не видывалъ я граціознѣе, торжественнѣй, блестящѣе и аристократичнѣе этого маленькаго зданія. Послѣ него и глядѣть не хочется на тяжелые памятники римской архитектуры, находящіеся ниже, въ городѣ: очень непріятно дѣйствуютъ они на зрѣніе, привыкшее къ совершенной гармоніи и соразмѣрности. Если учитель не прихвастнулъ, увѣряя насъ, что произведенія греческихъ писателей также изящны, какъ архитектурные памятники ихъ; если ода Пиндара чистотою и блескомъ не уступаетъ храму Побѣды, а разговоры Платона свѣтлы и покойны, какъ тотъ мистическій портикъ Эрехѳесума, какое сокровище для ума, какую роскошь для воображенія утратилъ тотъ, кому недоступны греческія книги, какъ таинства, сокрытыя отъ него подъ семью печатями!
И однако же бываютъ ученые люди, замѣчательныя своей тупость въ эстетическомъ отношеніи. Для генія необходимъ переходъ изъ одной души въ другую; въ противномъ случаѣ онъ гибнетъ смертью прекрасной Бургунды. Сэръ Робертъ Пиль и сэръ Джонъ Гобгоузъ были оба хорошими студентами; но ихъ парламентская поэзія чужда художественнаго элемента. Учитель Мозль, это пугало бѣдныхъ, трепещущихъ мальчиковъ, былъ прекраснымъ ученикомъ, но остался только отличнымъ гулякою. Гдѣ же тотъ великій поэтъ, который, со временъ Мильтона, улучшилъ художественное начало души своей прививками съ аѳинскаго дерева?
Въ карманѣ у меня была книжечка Теннисона, она могла пояснить этотъ вопросъ и покончивъ споръ мои съ совѣстью, которая, подъ видомъ раздраженной греческой музы, начала придираться ко мнѣ во время прогулки моей по Аѳинамъ. Старая дѣва заплативъ, что я готовь брыкаться при мысли объ авторѣ Доры и Улисса, вздумала попрекнуть мнѣ потеряннымъ временемъ и невозвратно утраченнымъ случаемъ пріобрѣсть классическое образованіе: "Ты могъ бы написать эпосъ, подобный эпосу Гомера, говорила она; или по-крайней-мѣрѣ сочинить хорошенькую поэму на премію и порадовать мамашу. Ты могъ бы перевесть греческими ямбами Джека и Джилля и пріобрѣсть большой авторитетъ въ стихахъ своей коллегіи". Я отвернулся отъ нея съ кислой гримасою. "Сударыня, отвѣчалъ я, если орелъ вьетъ гнѣздо на горѣ и направляетъ полетъ свой къ солнцу, то не должны же вы, любуясь имъ, сердиться на воробья, который чиликаетъ, сидя на слуховомъ окнѣ или на вѣткѣ акаціи. Предоставьте меня самому себѣ; взгляните, у меня и носъ-то не орлиный, - куда же гоняться намъ за вашей любимой птицею!"
Любезный другъ, вы прочли конечно не безъ удивленія эти послѣднія страницы. Вмѣсто описанія Аѳинъ, вы встрѣтили на нихъ жалобы человѣка, который былъ лѣнтяемъ въ училищѣ и не знаетъ по гречески. Прошу васъ, извините эту минутную вспышку безсильнаго эгоизма. Надобно признаться, любезный Джонесъ, когда мы, небольшія пташки, разгуливаемъ между гнѣздъ этихъ орловъ и смотримъ на удивительныя лица, нанесенныя ими, - намъ становится какъ-то неловко. Мы съ вами, какъ бы ни понукала насъ къ подражанію красота Парѳенона, не выдумаемъ такихъ колоннъ, данное ни одного изъ обломковъ ихъ, разкиданныхъ здѣсь, подъ удивительнымъ небомъ, посреди очаровательнаго пейзажа. Конечно, есть болѣе грандіозныя картины природы; но прелесть этой вы навѣрно нигдѣ не встрѣтите. Волнистыя горы Аттики отличаются необыкновенной стройностью; море свѣтлѣе, пурпуровѣе и даже самыя облака легче и розовые, нежели гдѣ-нибудь. Чистая глубина синяго неба производитъ почти непріятное впечатлѣніе, когда смотришь на нее сквозь открытую кровлю здѣшнихъ домиковъ. Взгляните на эти обломки мрамора: онъ бѣлъ и свѣжъ, какъ первый снѣгъ, не тронутый еще ни пылью, ни оттепелью. Кажется, онъ говоритъ вамъ: "Весь я былъ также прекрасенъ; самые даже нижніе слои мои были безъ трещинъ и пятнышекъ". Потому-то, любуясь этой чудной сценою, вѣроятно я составилъ очень слабую идею о древнемъ греческомъ духъ, населявшемъ ее благородными расами боговъ и героевъ. Греческія книги не помогли бы мнѣ въ этомъ случаѣ, не смотря на всѣ старанія Мозля вбить таинственный смыслъ ихъ въ мою бѣдную голову.
VI
Смирна. - Первыя впечатлѣнія. - Базаръ. - Битье палкою. - Женщины. - Караванный мостъ. - Свистунъ
Очень радъ я, что вымерли всѣ Турки, жившіе нѣкогда въ Аѳинахъ. Безъ этого обстоятельства я былъ бы лишенъ удовольствія полюбоваться на первый восточный городъ, не имѣя къ тому ни какого подготовленія. Смирна показалась мнѣ восточнѣе всего остального востока, вѣроятно по той же причинѣ, которая заставляетъ Англичанина считать Кале самымъ французскимъ изо всѣхъ городовъ Франціи. Здѣсь и ботфорты почтальона, и чулки служанки бросаются въ глаза ему, какъ вещи необыкновенныя. Церкви и укрѣпленія, съ маленькими солдатиками на верху ихъ, остаются въ памяти даже и въ то время, когда изгладятся изъ нея большіе храмы и цѣлыя арміи; первыя слова Француза, сказанныя за первымъ обѣдомъ въ Киллякѣ, не забываются черезъ двадцать лѣтъ, въ продолженіе которыхъ наслушаешься вдоволь французскаго говора. Любезный Джонесъ, помните ли вы бѣлую бесѣдку и беззубаго старичка, который напѣвалъ: Largo al factotum?
Такъ-то памятенъ и первый день, проведенный на Востокѣ; вмѣстѣ съ нимъ утратится свѣжесть впечатлѣнія; чудо обратится въ дѣло обыкновенное, и напрасно будете ожидать вы пріятнаго протрясенія нервовъ, за которымъ человѣкъ гоняется повсюду. Нѣкоторые изъ моихъ товарищей зѣвали отъ скуки, смотря на Смирну, и не обнаружили ни малѣйшаго внутренняго движенія при видѣ лодокъ, плывшихъ къ намъ отъ берега съ настоящими Турками. Передъ нами лежалъ городъ съ минаретами и кипарисами, съ куполами и замками; мы слышали пушечные выстрѣлы и видѣли, какъ кровавый флагъ султана развернулся надъ крѣпостью вмѣстѣ съ восходомъ солнца. Лѣса и горы примыкали къ самой водѣ залива; при помощи телескопа можно было подмѣтить въ нихъ нѣсколько эпизодовъ восточной жизни. Здѣсь виднѣлись котэджи съ премиленькими кровельками и тѣнистые, безмолвные кіоски, куда начальникъ евнуховъ приводитъ затворницъ гарема. Я видѣлъ, какъ рыбакъ Гассанъ возится съ сѣтью, и какъ Али-Баба ведетъ своего мула въ лѣсъ за дровами. Мистеръ Смттъ глядѣлъ на эти чудеса совершенно хладнокровно; я удивлялся его апатіи, но оказалось, что онъ бывалъ уже въ Смирнѣ. Самъ я, пріѣхавшій сюда по прошествіи нѣкотораго времени, не замѣчалъ уже ни Гассана, ни Али-Баба, и даже не хотѣлъ было выдти на берегъ, припомнивши гадкій трактиръ Смирны. Человѣкъ, желающій понять Востокъ и Францію, долженъ подплыть къ Смирнѣ и Кале въ яхтѣ, выдти часа два на беретъ, и никогда уже не возвращаться въ нихъ болѣе.