– Особенно тот раз… помнишь твой последний приезд ко мне… 3-го января. Как ты хороша, Мод, я ничего в своей жизни не видел лучше тебя… И ты не хочешь более прийти ко мне?
Она медленно повернулась:
– Ты несправедлив! Разве я не принимаю тебя здесь, сколько тебе вздумается? Разве за нами здесь следят? Не остаешься ли ты в моей комнате, сколько тебе хочется? Мама перестала видеть в этом что-нибудь особенное, и наша прислуга хорошо вышколена.
– Нет, – возразил Сюберсо, – это совсем другое, здесь или у меня. Ты говоришь, что прислуга ваша вышколена, за себя я, кажется, ничего не боюсь, смеюсь над пулей и ударом шпаги; но меня смущают эти угрюмые лица Жозефа и Бетти… Твоя мать слепа, она ничего никогда не увидит, но, тем не менее, мне неловко входить к ней, и я доволен, когда не застаю ее. А Жакелин?
– О, Жакелин… ребенок.
– Который все видит и умеет показать нам это.
Мод подошла к Жюльену и протянула губы для поцелуя.
– Я тебя люблю… Разве этого не достаточно… Неужели, тебе необходим мещанский комфорт в любви? Взгляни на меня: неужели не стоит немного пострадать ради того, чтобы обладать мной?
Жюльен проговорил печально:
– Ты никогда не принадлежала мне.
– Не говори так. Это неблагодарно с твоей стороны. Ты дурно любишь меня. Я отдала тебе все, что могла.
– Скажи только, что придешь еще, – проговорил он.
– Куда?
– На улицу Бом. Ко мне…
Она сделала нетерпеливое движение:
– Опять! Да я же сказала тебе, что за мной следят. Эта противная Учелли, от которой ты отказался… Она ненавидит меня за то, что ты любишь меня… Я уверена, она выслеживает меня со своей итальянкой. Ты смеешься? Но, ведь, тебе известно, что я не девчонка и из-за пустяков не стала бы беспокоиться. Оба раза, что я была у тебя, она знала или, по крайней мере, догадывалась.
– Я сменю квартиру.
– Нет, не стоит; положись на меня, дай устроить так, чтобы нам можно было чаще и удобнее видеться, а пока нужна пауза. Сейчас я, больше чем когда-либо, должна быть осторожна.
Жюльен с удивлением спросил:
– Почему больше чем когда-либо?.. Разве что-нибудь назревает?
– Может быть, – проговорила Мод.
Молодой человек побледнел и с минуту молчал; потом сказал, стараясь казаться спокойным:
– Можете вы… сказать мне… в чем дело?
– Да, – медленно отвечала Мод, смотря на него в упор. – И расскажу вам все, если вы будете тем, каким я имею право желать, чтобы вы были.
Жюльен в знак согласия кивнул головой. И оба, по-видимому, совершенно легко приняли тон и манеры светских, равнодушных друг к другу людей. Мод продолжала:
– Хорошо, вот в чем дело, я скажу вам в двух словах. Полгода назад (видите, как давно), на водах в Сент-Аманде мы познакомились с мадам де Шантель, приехавшей туда из провинции лечиться. С ней была 15-летняя дочка, довольно хорошенькая, но совершенно ничтожная; а ее сын, Максим, приехал к матери за несколько дней до окончания лечебного курса.
Тут она остановилась и прислушалась.
– Кажется, звонят?..
– Да, – сказал Сюберсо. – Я тоже слышал. Вот отворяют дверь… Неужели уже гости?
– Нет, это ко мне одна молодая девушка… Да вы должны ее знать… это Дюруа… Этьеннет Дюруа…
– Дочь Матильды Дюруа?
– И сестра Сюзанны, вашей прежней пассии.
– Уж и пассии!..
– Нет?.. а говорят, вы были первым у неё.
– Разве с этими девицами можно знать, кто у них первый и кто последний, – раздраженно возразил Жюльен. – Впрочем, это все равно. Но, если позволите, лучше мне не встречаться с сестрой. К чему она вам?
– Она воспитывалась со мной в монастыре, и я слышала, что она совершенно достойно живет с матерью. Но я не знаю, что ей от меня надо. Мы были хорошими подругами с ней, и я рада ее видеть…
В дверях показалась кислая физиономия Жозефа.
– Пришла та мадемуазель, – доложил он.
– Я ухожу, – сказал Сюберсо.
– Пройдите через большой зал. До вечера, договорились? Приходите в половине шестого. Мама выйдет… Проводите мадемуазель прямо сюда, через галерею, – сказала она слуге.
Провожая до двери большего зала поникшего головой Жюльена, Мод сказала ему еще раз:
– Приходите… он будет… Я хочу, чтоб вы пришли. – А когда он переступил порог комнаты, она тихо шепнула ему:
– Я люблю тебя!
Глава 2
Гостью провели в маленький салон; это была миниатюрная блондинка, немного полная, с серыми глазами и мелкими чертами лица. Она пугливо, подобно пойманной перепелке, выглядывала из меха своей шубки, в своей шляпке из перьев.
Увидав приближающуюся к ней Мод, такую высокую, роскошную точно великосветская дама, она робко проговорила:
– Здравствуйте, мадемуазель… Я вас…
Но Мод перебила ее веселым поцелуем.
– "Мадемуазель"!?.. "Вы"!?.. Прошу оставить эти церемонии и говорить со мною по-пансионски.
Этьеннет, зардевшись от удовольствия, с восторгом обняла подругу.
– О, как мило с твоей стороны, что ты не забыла. А я-то стеснялась прийти, боясь, что ты дурно примешь меня.
– С чего бы это, великий Боже? – спросила Мод, усаживая подругу, и сама садясь рядом с ней.
– Да потому что… Боже мой… от монастыря осталось одно воспоминание… Прошло уже более четырех лет. Для многих этого достаточно, чтобы забыть, – и потом прибавила, понизив голос, – я думала, что, зная мое положение…
Мод рассмеялась.
– Неужели ты думаешь, что я в монастыре не знала этого "положения", как ты выражаешься?
– Как!? ты знала? Тебе передавали?.. Но от кого же ты слышала?
– Ну… От Тессье, например… Старший, Поль, который с прошлого года сенатором, был близок с этим депутатом Оды, с мистером… как его?
– Мистером Аскеном? – подсказала гостья и прибавила на утвердительный знак Мод, немного покраснев, но без замешательства, – это был мой отец. Он умер два года тому назад…
– О! твой отец? Этого я не знала. Слышала только, что он бывал у твоей матери с обоими Тессье и Сюберсо.
– Мистер Сюберсо был секретарем моего отца. Он…
Она остановилась, опять сконфузившись, как в начале визита, Мод взяла ее за руку:
– Полно, Тьенет, не стесняйся. Говорю тебе, что я все знаю, все… Знаю и историю Жюльена с твоей сестрой Сюзанной.
– Я была уверена в этом, – сказала девушка, отирая глаза, – весь Париж знает об этом… Сестра моя такая сумасшедшая, так компрометировала себя с Сюберсо, а после него и с другими… Но Жюльен все-таки нехорошо поступил с нами. Отец очень любил его, мама принимала как родного; ему не следовало трогать Сюзанну. А после разрыва с ней, представь, он даже и не показался у нас. А между тем, он знает, что мама больна. Одним словом, я его не люблю.
Мадемуазель де Рувр сказала серьезно:
– Не говори дурно о нем, Тьенет, Жюльен наш друг.
Этьеннет порывисто и нежно обняла подругу и почти умоляющим тоном проговорила:
– О! прости меня, я не знала… Он твой друг? Вот видишь, в первый раз, только я пришла, уже доставляю тебе неприятность… Ты не сердишься на меня?
– Нет, не сержусь, – отвечала Мод, целуя ее в лоб. – Скажи теперь, чем я могу тебе помочь? Вероятно, ты ждешь какой-нибудь помощи от меня?
Та покраснела.
– Да… Верно, ты очень нужна мне, если я решилась прийти к тебе… Я так много вытерпела в своей жизни, благодаря маме и Сюзанне, но ты такая добрая, и я благодарю тебя. Вот в чем дело. Я хотя и молода, но уже успела убедиться, как это ужасно быть в зависимости от мужчины. Ты понимаешь, конечно, что в среде, где я жила, за мной ухаживали.
– Еще бы! Ты и была хорошенькая, а теперь совсем прелесть.
Подруга улыбнулась в знак благодарности, хотя и видно было, что к комплиментам она была равнодушна.
– Между нами, – сказала она, – один господин, которого ты знаешь (только об этом надо молчать, я одной тебе говорю), господин Тесье…
– Гектор?!
– Нет, брат его… сенатор, помощник управляющего Французским банком; он часто бывал у нас еще при отце и любил меня, как маленькую девочку… Теперь, кажется, я ему нравлюсь … иначе…
– Так пусть женится, – решила Мод.
Этьеннет грустно улыбнулась:
– О! Что ты! Это невозможно!
– Из-за его богатства?
– Нет. Я думаю, что моя бедность не остановила бы его. Но, знаешь, все остальное… Не будем говорить об этом, ты понимаешь, мне тяжело. Поль Ле Тессье, в самом деле, не может быть братом Сюзанны Дюруа.
"И зятем Матильды Дюруа, – подумала Мод. – Она права".
– Бедняжечка! – произнесла она вслух.
– Итак, мне остается, – продолжала Этьеннет тем же покорным тоном, – сделаться его любовницей, так как из всех, кто за мной ухаживал, я все-таки более других люблю его, потому что он добрый… Немного эгоист, это правда, но ведь мужчины все такие. А этот страдает за тех, кого любит, а это уже много значит. Только… может быть, покажется глупым то, что я хочу сказать… я не могу решиться сделать этот шаг. Темперамент ли у меня от природы такой, или эта порядочность привилась ко мне вследствие отвращения, которое я получила ко всему виденному в жизни, – не знаю… Я не осуждаю никого и совсем не уверена, чем закончу сама, ведь так трудно остаться честной в той обстановке, где я жила. Но все-таки я хочу попробовать жить независимо, иметь комнату для себя одной… свою кровать, свои средства.
Она остановилась на минуту, смотря вопросительно на Мод, как бы ожидая ее одобрения.
– Продолжай, – сказала та, – ты говоришь очень любопытные вещи.
– Так вот, – продолжала Этьеннет, – ты знаешь, я после монастыря была в консерватории, получила вторую награду за пение и первую за фортепиано. Уроки на фортепиано иметь трудно и не выгодно, так я выучилась еще играть и на гитаре; это у меня идет довольно хорошо, наверно не хуже, чем у любого гитариста в Париже. Голос у меня небольшой, но верный и приятный для слуха. Я составила себе репертуар из песен тридцатых годов, теперь это в моде и вероятно публике понравится.
– Конечно, понравится! – воскликнула Мод, восхитившись артистической стороной дела… – Такая хорошенькая… с такими красивыми волосами… У тебя должен быть чудный голос. Надо одеть тебя по картине Тони Иоганно, шиньон по-английски, сахарной головой, широкие рукава, кринолин, будешь петь песни Пюже, аккомпанируя себе на гитаре… Все будут у твоих ног!
Этьеннет громко рассмеялась:
– О! Это совсем не так легко. Нужны связи, надо, чтобы светские люди пустили тебя в ход… Правда, Тессье, то есть Поль уж позаботился об этом, он придумал устроить сельский праздник в Шамбле, их прелестном поместье, на Северной дороге. Но, знаешь, одни холостяки, это так неудобно, все это будет иметь вид простого кутежа…
– Боже мой, – воскликнула мадемуазель де Рувр со смехом, – что за страсть к порядочности!
– Надо, милая моя, в этих случаях все или ничего, так, по крайней мере, мне кажется. С детства я видела дома одних мужчин, а если женщин, то таких, которые не были бы для меня хорошей рекомендацией. Вот я и вспомнила о тебе… Ты богата… имеешь хорошие связи…
Мод поспешила перебить ее:
– Во-первых, я совсем не богата… Что же касается наших связей, действительно, у нас много знакомых, но все-таки это не то, чего бы я желала. Когда мы возвратились во Францию в восемьдесят четвертом году, у нас еще было состояние. Отец, принадлежавший к старинному дворянскому роду, мог бы ввести нас в высшее общество, но он предпочел растратить деньги в игорных домах и на дурных женщин. И мы до сих пор несем наказание, даже после развода и смерти его… У нас множество знакомых из разных кружков молодежи, катающейся ежедневно в Булонском парке, иностранных дам, знакомых по дачам и водам. Когда я выйду замуж, увидишь, все это переменится, я тебе ручаюсь. Мне, так же как и тебе, надоели все окружающие, и я выйду замуж не иначе, как за настоящего великосветского человека, с древним именем, с большим состоянием в родовых поместьях, с безупречной семьей и такими же связями… Но пока, за неимением лучшего, воспользуемся для тебя теми отношениями, какие у меня есть. Тут все богатые люди, которые любят повеселиться; они будут полезны тебе.
Все лицо Этьеннет просияло наивной детской радостью.
– О! благодарю тебя… – проговорила она, – какая ты добрая!
– Мы устроим что-нибудь, – продолжала Мод, – какой-нибудь большой вечер. Здесь это удобно. Наш холл очень вместителен, почти как салоны в "Континентале". Положись на меня, я подумаю. У тебя еще в монастыре был хорошенький голосок; теперь он, вероятно, совсем установился.
– Да, – отвечала Этьеннет, – довольно приятный… Если хочешь, могу продемонстрировать. Нет ли у тебя какого-нибудь старого романса?
Рояль стоял тут же. Девушки вместе начали перебирать ноты.
– Вот! – проговорила Этьеннет, – это новый, но я пою его.
Это был романс Сесиль Шаминад "Золотая цепь".
– Ты можешь аккомпанировать мне?
– Да, – ответила Мод.
Она села за рояль и предварительно взяла несколько аккордов, а Этьеннет, опершись рукой о рояль и склонившись над нотами, запела:
"Le cher anneau d’argent que vous m’avez donne
Garde en son cercle etroit vots promesses encloses…"
Голос ее был не сильный, но необыкновенно чистый, и звенел, как хрусталь, по которому водят смычком; артистический вкус управлял этим голосом и умел выставить его с выгодной стороны, что доказывало солидное музыкальное образование и большую опытность певицы.
Когда она окончила второй куплет, за молодыми девушками раздались аплодисменты; сильный женский голос воскликнул с итальянским акцентом:
– Brava! Brava! Отлично! Великолепно!
– Ах, мадам Учелли, – сказала Мод.
Лицо вошедшей полной итальянки с черными глазами плохо гармонировало с окрашенными в белокурый цвет рыжими волосами. Мадам Учелли обняла мадемуазель Рувр и крепко поцеловала ее в шею. Новая гостья была не одна: ее сопровождала молодая девушка или дама, худощавая брюнетка, довольно некрасивая.
– Мадемуазель Сесиль Амбр, приятельница герцогини и моя… не правда ли? – прибавила она, дружески потрепав по щеке молодую девушку. – Она приехала ненадолго в Париж, ко мне. Я позволила себе привезти ее к вам. Она прелестно поет песни fin de siècle. Ее так любит герцогиня и ее свита, живущая теперь в Спецции.
Мод протянула девушке руку:
– Очень рада, мадемуазель.
– А вы, красавица моя, – продолжала мадам Учелли, – открыли настоящую артистку… Да, – обратилась она к Этьеннет, прятавшей лицо в перья своей муфты, – у вас чистейший сопрано, голос наших итальянских кастратов в старые времена. Е quanto è carina! И как мила! Не правда ли, Сесиль? Совсем angiolo из Сиенны.
Мадемуазель Амбр ответила просто:
– Да, madame. Очень хороша и прекрасно поет.
Мод познакомила их.
– Мадемуазель Этьеннет Дюруа, – моя пансионская подруга.
– Вы на сцене, мадемуазель?
– Нет еще, мадам.
– Мы выдвинем ее, не так ли? – спросила Мод. – Она замечательно аккомпанирует себе на гитаре.
– О! саrа! На гитаре? Я так люблю этот инструмент. Надо скорее устроить концерт, большой концерт. Я буду петь… и вы также Сесиль. Когда мы устроим концерт, Мод?
– Мы только что об этом говорили, – улыбаясь, отвечала Мод. – В марте или апреле. И мы в первый раз откроем большой холл, знаете? Тот, подвижной холл…
– Конечно, знаю. Восхитительный холл, Сесиль, чуть не половина Scala по величине… Он поднимается посредством подземной машины. Это огромное помещение, великолепное, посмотрите, Сесиль. Е come ê ben accommodato!.. Gosto ingiese…
И они принялись говорить по-итальянски; мадам Учелли с видом знатока указывала своей спутнице на прекрасное убранство дома, а Мод тем временем говорила вполголоса с Этьеннет:
– Я ненавижу ее, она просто отвратительна мне из-за Жюльена, который вынужден был наконец послать подальше ее от себя. Да, милая моя, это такой темперамент, сильный, мужской – ее душа имеет два пола, я ненавижу ее… она подкупает наших слуг, чтобы шпионить за мной; несколько раз я заставала ее с Бетти или Жозефом, с которыми она шушукалась. Но пусть ее, если она, в самом деле, может петь на вечере, это непременно привлечет публику. Ты понравилась ей потому, что ты хорошенькая… Только не сходись с ней близко: вы скоро поссоритесь.
– Ты прелесть! – воскликнула Этьеннет. – Благодарю тебя от души. Я ухожу совершенно счастливая. Как жаль, что я ничем не могу услужить тебе!
Гости ощупывали в это время шелковую материю на занавесках.
– Приходи почаще – сказала Мод – это самое приятное, что ты можешь мне сделать. У меня ведь никого нет, с кем бы я могла поговорить по душе, а иногда бывает так гадко, так тяжело. А может быть, – прибавила она, подумав, – и я попрошу у тебя… услугу. Скажи, не можешь ли ты иногда принять меня у себя… у твоей матери… дать иногда в мое распоряжение… хм… одну комнату?
– Да всю квартиру, если желаешь, милая моя. С тех пор как мама не встает по болезни со своего кресла, – у нее, знаешь, ревматизм сердца, – я полная хозяйка, весь дом на мне.
– Видишь, – продолжала Мод, стараясь пересилить волнение и говорить твердо, – мне в свою очередь придется принять там одного… знакомого тебе человека.
– Жюльена?
– Тебе это неприятно? Компрометирует тебя?
– О! разве меня можно скомпрометировать? – с грустью проговорила девушка. – Таких, как я, ничто не может скомпрометировать! Делай, что хочешь. Квартира в твоем распоряжении.
– Благодарю. Так рассчитывай на меня вполне. Итак, мы заключим маленький союзный договор? Ты увидишь, что я хороший союзник.
Они приблизились к мадам Учелли и мадемуазель Амбр.
– Извините меня, – сказала Мод. – Мадемуазель Дюруа уходит и дала мне одно поручение.
– Вы уже уходите? Предсказываю вам большой успех, – сказала мадам Учелли. – Соберитесь ко мне, улица Лиссабон, 21, я принимаю по четвергам… вечером бывает музыка, по-семейному, приходите свободно.
Этьеннет поблагодарила и поклонилась.
– A кстати, – спросила итальянка, – вы будете завтра на "Валькирии"?
Этьеннет отвечала:
– О, нет, мадам, я не могу иметь места на премьеры.
– О! да, вам и не надо брать места, вы, такая артистка и не будете, сага, и такая красавица… Che peccato… – засуетилась итальянка, схватив девушку за руки, как старую знакомую. – Приходите в мою ложу… бенуар 15… будет мадемуазель Амбр, граф Рустоли… Кто еще? Может быть, господин Люк Летранж, хороший знакомый Рувр.
В это время лакей в белых перчатках впустил без доклада через двери большой залы очень изящного господина лет тридцати пяти, белокурого, с красивым, но помятым лицом. Он подошел, улыбаясь.
– Я услышал мое имя. Что тут говорили обо мне?
Он поцеловал протянутые ему руки. Учелли воскликнула:
– A! Синьор Лучча! Вот интересно, мы только что говорили о вас, а вы тут как тут явились, точно привидение.
Этьеннет простилась и ушла. Когда Мод проводила подругу и вернулась к гостям, все устроились около камина.