Да, кивнули мы, тросы тоже выдержат. Они тоже не сдадутся, как и ворот. Но...
- К чему все эти вопросы? - сердито спросил Джиггс. - Ворот и эти тросы выдержат давление пара от трех таких бойлеров, как наш. Они выдержат четыреста фунтов давления и даже не почувствуют. Но у нас лишь один бойлер, который дает только сто двадцать пять фунтов, так что...
Шорти отошел, не слушая Джиггса. Мы последовали за ним к бойлеру. Он залез на дверцу топки, прижался к бочке бойлера, достал из кармана кусок проволоки и накрепко закрутил предохранительный клапан.
Не будучи профессиональным нефтяником, я не сразу понял смысл этого поступка. Но лицо Джиггса побледнело под загаром.
- Ты что, с ума сошел? - закричал он, когда Шорти спрыгнул на землю. - Как ты думаешь, почему его поставили на отметке в сто двадцать пять фунтов? Потому что бойлер взорвется, если не выпустить пар!
- Ничего, не взорвется, - угрюмо возразил Шорти. - Они испытывают такие штуки при высоком давлении. Если отметка установлена на ста двадцати пяти, значит, он выдерживает давление в сто семьдесят пять и даже в двести. Во всяком случае, некоторое время может его держать.
- Да, но сколько времени конкретно? И откуда ты знаешь, что он приспособлен для двухсот фунтов или даже для трехсот? Измерительный прибор показывает только сто двадцать пять.
- Давление не поднимется больше двухсот. Здесь просто недостаточно мощности огня и воды.
- Что ж, - сказал Джиггс, - лично я не намерен торчать рядом с бойлером, если он разведет пары до ста пятидесяти фунтов...
Он повернулся и посмотрел на меня. И Шорти тоже. По их лицам было ясно, что решение зависит от меня. Ведь сами-то они находились на установке, которая располагалась в семидесяти пяти ярдах от бойлера. Если он взорвется, то именно меня (вернее, то, что от меня останется) отнесет взрывом в соседний штат.
Я колебался... Мы вложили в это дело почти двухмесячный труд, и страшно было подумать о том, чтобы вернуться в Оклахома-Сити с пустыми руками. Но разумеется, я предпочитал вернуться с пустыми руками, чем вообще не вернуться.
- Не хочу просить тебя, Джим, - нарушил молчание Шорти. - Но, ей-богу, я думаю, что это не так уж опасно. Тебе не нужно будет торчать рядом с бойлером... очень долго. Только прогони эту стрелку, показывающую давление, целый круг, пока она снова не укажет на ноль; тогда загрузи до отказа топку и беги в кусты. Подальше.
- Понятно. А если он в это время взорвется?
- Ладно, - уныло развел он руками. - Я же не настаиваю.
- Так или иначе, но пара не хватит.
- Мне его хватит, Джим! Он будет держать давление с полчаса или даже дольше. А мне только этого и нужно, чтобы раскачать трубу.
- А ты и впрямь веришь, что она сдвинется?
- Господи, она должна сдвинуться! - выкрикнул он. - Когда на нее обрушится вся эта энергия, ей некуда будет деваться, даже если она зацементирована. Ворот и тросы выдержат, так что трубе придется ползти вверх!
Джиггс почесал в затылке и сказал, что, кажется, первый раз в жизни Шорти дело говорит. Я не был в этом так уверен, но, поскольку они ждали, глядя на меня, я чувствовал, что должен как-то покончить с этой неопределенностью.
- Ладно, - сказал я. - Думаю, я делаю ужасную ошибку, но будь по-вашему!
Мы вытащили из бойлера дрова, вычистили жаровую трубу и вымели из топки весь пепел до последней пылинки. На следующее утро, пока Джиггс с Шорти заканчивали проверку крепления, я развел огонь.
Стрелка указателя давления неуклонно двигалась к точке взрыва. Она миновала ее со зловещим кряхтением и пошла дальше, возвращаясь к отметке "ноль". Уже в эту минуту мне следовало бы сбежать; в жизни ничего не хотелось так отчаянно. Но сначала требовалось как следует набить топку дровами, а золы набралось так много, что там не нашлось бы места даже для спички.
Я распахнул дверцу и начал бешено орудовать кочергой. Затем бросился к заготовленному топливу. Я запихивал в топку дрова, заталкивал их туда изо всех сил, пока они не стали высовываться наружу. А потом включил на полную мощность воздуходувку, открыл до упора насос для воды и пустился наутек.
Достигнув безопасного места в кустах, тяжело дыша, я бросился на землю.
Шорти открыл пар.
Он несколько раз потряс трубу, потом внезапно ослабил натяжение тросов. Затем уперся ногами в платформу, вытянул, насколько мог, рычаг и держал его в этом положении.
Оттяжные тросы гудели от напряжения. Затем начали выть. Послышался мощный треск дерева, и все механизмы начали визжать, стонать и свистеть. Этот шум все нарастал, затем постепенно затих. Напор пара ослаб.
А проклятая труба не сдвинулась ни на дюйм.
В тот день я трижды разводил огонь, каждый раз задерживаясь у котла чуть дольше перед тем, как убежать. Ничего не помогало. Может, по всем законам физики труба должна была полезть наверх, но, видимо, нам попалась незаконопослушная труба.
Я сказал Шорти, что мы только попусту тратим время. Он кисло возразил, что я ошибаюсь.
- Мне просто не хватает пара, Джим. Дай только мне достаточно пара, и эта труба пойдет как миленькая.
- Что ты называешь достаточным? - возмутился я. - Как я могу дать еще больше пара?
- Ну, есть у меня одна идея. Сегодня вечером я ее как следует обмозгую, а завтра мы попробуем.
На следующее утро он встал раньше нас, и, когда на рассвете, дрожа от холода и зевая, вышли мы с Джиггсом, его изобретение было уже готово. Это была механическая топка, собранная из обрезков трубы и листового железа. Под наше угрюмое молчание он объяснил, как она действует. Потом вдруг бросил на меня короткий взгляд и резко отвернулся от новоизобретенного приспособления.
- Ладно, Джим, забудь о нем. Давайте собираться, и уходим, и черт с ней, с этой трубой!
- Нет уж, надо попробовать, - заупрямился я. - Если мы и с этим ничего не добьемся, то это уже будет не моя вина.
- Ты уверен, что хочешь испытать ее? Понимаешь, что тебе придется делать?
- Просто умираю от желания попробовать, - не очень ласково сказал я. - И наверное, именно это меня и ждет.
Мы позавтракали. Шорти и Джиггс пошли к скважине, а я стал снова разводить огонь.
Давление пара росло. Я включил воздуходувку и начал усиливать огонь. Стрелка измерителя давления дошла до ста двадцати пяти; затем завершила круг и задрожала на нуле. Я открыл дверцу и стал одной рукой выбрасывать наружу золу, а другой подкидывать дрова в топку.
Наконец вся зола была убрана, а топка до отказа забита дровами. Я придвинул стокер к дверце и загрузил и его дровами.
Было холодно - промозгло и сыро, что характерно для южных равнин, а я работал раздетый до пояса. И, несмотря на это, я буквально истекал потом. Он ручьями бежал по телу, и мне казалось, что ступни плавают в башмаках, - наверное, отчасти от страха. Но по меньшей мере наполовину - от невероятного жара. Если бы я не потел так сильно, думаю, обгорел бы.
Бока бойлера начали нагреваться и приобрели угрожающий розовый оттенок. Розовый перешел в красно-вишневый, затем постепенно в ярко-алый. Через заклепки со зловещим свистом вырывались струйки пара.
Одному Богу известно, какое давление образовалось внутри бойлера. Но пар должен был держаться, а стокер уже практически опустел. Бушующее пламя пожирало дрова, как будто они были бумажными.
Я непрерывно подбрасывал топливо и разгребал золу, ослепший от усталости и пота, от страха почти ничего не ощущая. Бойлер начал подрагивать и вибрировать, но я не останавливался. И наконец я добился того, что требовалось Шорти. Колосники были чистыми, топка набита до отказа, стокер тоже загружен. И все это в одно и то же время. Было столько пара, сколько он хотел получить, и пар держался.
Шатаясь, я отошел от рдеющего, вибрирующего чудовища. Взобрался на пригорок и, задыхаясь, рухнул на траву.
Внизу, у буровой установки, Шорти прижал длинный рычаг к тросам.
Он был горячим - даже он стал горячим. Обжегшись, Шорти вскрикнул и заплясал на месте от боли. Затем, схватившись за рычаг тряпкой, вытянул его на всю длину. И Джиггс прижал его там ломом. После этого они отступили назад, Джиггс посмотрел вверх на вышку - опасаясь, не появились ли трещины; Шорти не спускал глаз с трубы.
Нарастая, послышался уже знакомый нам шум и угрожающий треск, но в десятки раз громче, чем при предыдущих попытках. Оттяжки скрипели; дерево и металл стонали, как будто их терзали. Шум и грохот выросли до непереносимого визга, который, казалось, пронизывал всю твою плоть и кости. А затем вдруг все затихло.
Каждая молекула оборудования была натянута до предела. В них больше не было эластичности, не было места для трения или удара, поэтому и наступила тишина. Единственным звуком был свист пара.
Подо мной задрожала земля, кусты и деревья начали раскачиваться и взмахивать ветвями. Словно завороженный, я ждал, наблюдая. Я слышал об этом всю жизнь, а сейчас увидел воочию: поразительное столкновение непобедимой силы с неподвижным объектом.
Из забытья меня вывел резкий окрик Шорти. Я вскочил и побежал вниз.
- Она пошла, Джимми! Труба движется! Дай мне только еще немного пара!
- Ненормальный! - Я едва не потерял дар речи. - Ни за какие блага не подойду к этому бойлеру...
- Давай, Джим! Еще немного, слышишь! Ой!..
Джиггс бросился на него, как нападающий в футболе, сбив его с ног на пол платформы. И в то же мгновение столкнул нас на землю.
- Бегите, черт вас побери, спасайтесь! Труба... Она...
- Пошел к черту, Джиггс! - Шорти попытался вернуться обратно. - Просто труба начала подниматься, и если Джим...
- Черта с два она поднимается! Она разрывается!
- Как это - разрывается? Черт, но этого не может... А-а-а! - заорал Шорти и бросился в кусты. Потому что, как это ни было фантастично, труба действительно разрывалась.
И внезапно она лопнула.
Она вылетела из скважины - около сорока футов "неразрушимой" стали толщиной в двадцать четыре дюйма. Как гигантское копье, она пролетела через буровую вышку, снеся верхний блок, вытолкнув тяжелый механизм и блоки высоко вверх. А потом, удерживаемая прикрепленными тросами, она задергалась из стороны в сторону и снова устремилась к земле.
Она рухнула на станок, разбив в щепы оттяжки и скрепы, превратив буровую платформу в раскачивающуюся развалину. Она с оглушительным грохотом упала на механизмы... и они перестали быть таковыми. Из мешанины перепутанных труб били струи пара, густой пеленой милосердно прикрывая от нас жалкие руины. Когда он рассеялся, мы побрели вниз.
Спасать было нечего. Установка была полностью и безнадежно разрушена. Во всяком случае, мы поняли главное: трубу невозможно выдернуть из земли.
Мы не смели заговорить, боялись расплакаться, какими бы закаленными и грубыми людьми ни казались. Наш друг фермер воспринял катастрофу гораздо более философично.
- Я ничего не потерял, - сказал он, потчуя нас на прощание жареной крольчатиной. - Я ведь ничего и не имел.
Глава 16
В то лето я получил за свои рукописи от разных издательств несколько чеков на небольшие суммы, а маме перепало скромное наследство. Она и Фредди приехали в Оклахома-Сити и привезли с собой мою жену и ребенка, и все вместе мы направились дальше, в Форт-Уэрт в Техасе. Папа получил там какую-то работу. Вскоре после нашего приезда и я устроился привратником в одной гостинице. На мне лежала обязанность встречать клиентов и отгонять их машины на автостоянку. Это место оказалось едва ли не самым плохим из всех моих занятий.
Я работал по двенадцать часов все семь дней недели, без выходных. И получал-то всего четырнадцать долларов минус произвольные вычеты в размере от двух долларов и больше. Даже при существовавших в то время низких ценах этого недельного заработка едва хватало, чтобы прокормить семью из трех человек.
За всю смену мне не разрешалось даже присесть, не говоря уже о перерыве для отдыха. Конечно, я мог пойти перекусить или сходить в туалет, но если за время моего отсутствия подъезжал гость, то его расходы за парковку автомобиля вычитались из моего заработка. Однажды я был вынужден заплатить по счету одного джентльмена девять долларов из своих двенадцати, после чего предпочитал вообще не покидать свой пост.
Пропуск перерыва на ленч не очень меня огорчал, все равно мне не на что было покупать еду. Но бесконечное стояние на тротуаре и вынужденное игнорирование природных потребностей организма превратились в настоящее мучение. Пожалуй, закончу рассказ об этой работе: мне никогда не нравилось вспоминать о столь мучительном периоде жизни.
Откладывая по нескольку пенни, я сумел скопить достаточную сумму, чтобы взять напрокат пишущую машинку и приобрести кипу бумаги. Я обошел множество деловых издательств и получил несколько заданий. Мама и Фредди занимались сбором необходимых мне материалов. А я писал по результатам их опросов очерки в "свободное" время. От очерков на темы бизнеса я постепенно перешел к более прилично оплачиваемым репортажам о преступлениях. И через год с небольшим смог оставить работу привратника. На всю жизнь у меня остались напоминания о ней - опухающие суставы и, что гораздо серьезнее, ослабленные почки.
Долгое время я испытывал свойственное молодым людям восхищение настоящими техасцами, но мне не удавалось соответствовать высоким нравственным требованиям Техаса. Теперь же, по прошествии многих лет, когда я стал разъезжать по всему штату в поисках криминальных случаев, казалось, появились кое-какие признаки моего совершенствования или это произошло с исконными техасцами. Я прекрасно ладил с ними, и в свою очередь они относились ко мне по меньшей мере терпимо. Я уже почти укрепился в уверенности, что сумею установить прочные дружеские отношения с этими славными ребятами, когда однажды в Далласе мне дали понять всю безосновательность столь приятных надежд.
Историю о каком-либо преступлении нельзя продать журналу без фотографий, и я решил, что мне необходимо обзавестись знакомством с фотокорреспондентами. Они имели доступ к моргам, куда вообще чрезвычайно трудно пробиться, и ничего за это с меня не требовали. Мы становились старыми приятелями - старыми техасскими приятелями, выпив несколько рюмок, после чего даже речи не заходило о том, чтобы оказывать друг другу платные услуги. Правда, напитки, которыми я их угощал, и постоянно одалживаемые им небольшие суммы пробивали довольно угрожающую брешь в моем бюджете, но, помня о великодушии моих "старых приятелей", я закрывал на это глаза.
Так вот, после одной из таких поездок за фотографиями с одним из таких "старых приятелей", во время которой мы уничтожили кварту виски и приступили ко второй, он предложил посетить участниц самой древней на земле профессии. Я нерешительно отказался. Тогда он попросил одолжить ему денег.
- Дай мне взаймы пару долларов, Джим, старина. Больше и не нужно. А ты можешь подождать в холле и выпить в свое удовольствие.
- Но... Хэнк, старина... у меня нет двух долларов... то есть двух баксов, - сказал я. - Я их истратил... Взял и потратил все деньги на эту последнюю бутылку виски.
- У тебя что, вообще нет денег?
- Ну, вот только сорок пенсов, и все.
- Так давай их мне. Пойду поставлю на девчонку. Я чувствую, что мне повезет.
- А если нет?
- Что ж, тогда как-нибудь обойдусь. А что еще делать?
Я пробормотал, что, по-моему, это не очень этично.
- Ты думаешь, Хэнк, стоит это делать? Ведь если не повезет, ты не сможешь ей заплатить, ты обманешь ее.
- Подумаешь! - презрительно фыркнул он. - Зато я преподам ей очень ценный урок. Не говоря уже о том, сколько это будет ей стоить в будущем!
Я пошел с ним, а он поставил сорок центов на девушку и выиграл.
Это была громадная, обрюзгшая женщина, уже пережившая расцвет юности. Точно сказать не берусь, как давно это с ней случилось, но смею предположить, что, какой бы древней ни была эта профессия, она была одной из ее основательниц.
Проклиная свое везение, она отвела моего друга в комнату и захлопнула дверь. Я уселся на скамью, заказал себе большую порцию виски и принялся рассматривать фотокамеру. Потом закурил и заказал еще одну порцию, за которой последовал очередной стаканчик. Мой интерес к фотоаппарату не ослабевал.
И тут мне в голову пришла идея, показавшаяся великолепной.
Осторожно пройдя по коридору, я тихонько повернул ручку и слегка приоткрыл дверь комнаты, где скрылись мой приятель с матроной.
Затем медленно поднял и нацелил объектив.
Не знаю, была ли эта дама чужда условностей, была ли ее поза продиктована прихотью или профессиональной необходимостью. Во всяком случае, она стояла на коленях поперек кровати, повернувшись кормой к моему другу, и томно глядела вниз, на ночной горшок.
Сообразив, что мне понадобится вспышка, я повернулся, чтобы сбегать к скамье.
При этом я случайно скрипнул дверью.
Женщина испуганно обернулась. Какое-то мгновение она тупо смотрела на меня. Затем, задыхаясь от злобы, открыла рот и выдала истошный крик ярости. Этот рев закончился свистящим плеском, когда ее вставная челюсть выскочила и упала в горшок.
Соскочив с кровати и прикрыв рот рукой, чтобы мы не видели ее в неприличном виде, она рыкнула моему приятелю - мол, одевайся и убирайся ко всем чертям. Я помчался за ним вниз по лестнице.
- Джим, - сурово сказал он, тяжело дыша и застегивая рубашку, - Джим... мы с тобой... мы больше не друзья.
- Ну, - сказал я, - не нужно так серьезно все воспринимать, Хэнк, старина. Давай вернемся в отель, и я достану тебе пять долларов. Ты сможешь пойти в хорошее заведение.
- Нет, сэр, - твердо заявил он, - я больше и цента у вас не займу, даже если мне больше не к кому будет обратиться. Я считал тебя, Джим, своим другом...
- Так оно и есть, Хэнк.
- Своим техасским приятелем.
- Верно, я уже давно здесь живу, - подтвердил я.
- Но ты не техасец. - С мрачным удовлетворением он покачал головой. - Сколько бы техасец ни выпил, он ни за что не станет подглядывать за парнем, когда тот с женщиной. Джим, ты не... ты без... без... - Он еще немного позаикался и наконец выпалил это ужасное оскорбление.
Из всех моих критиков он был единственным, кто назвал меня... бессмертным!