- Я... Я скажу вам, мистер, - заикаясь, проговорил он. - Хочу вам кое-что сказать. Я... Я...
- Ну, давай говори, черт тебя побери, - ругнулся я, все еще испытывая головокружение от вина. - Давай же!
- Я хочу... - Он вздохнул. - Я хочу в туалет.
Я рассмеялся:
- Хорошая идея, только нечего делать из пустяка целое представление. Иди! Да что с тобой?
Он нажал ручку дверцы.
Я ухватился за дверцу со своей стороны.
И, к счастью, держался за нее. Ибо на втором шаге моя нога почувствовала под собой пустоту.
Я охнул и торопливо отпрянул назад. Слишком испуганный, чтобы говорить или кричать, огляделся, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в бледном, рассеянном освещении убывающей луны.
Мы находились в горах - очень высоко. И я стоял на краю пропасти, на треугольном клочке дороги, ограниченной с одной стороны утесом, а с другой - автомобилем.
Место было очень опасным: мимо передних колес автомобиля невозможно было протиснуться.
Более того, в другую сторону, в основание этой треугольной площадки, тоже нельзя было сбежать.
Потому что там стоял этот парень и молчал, вытянув вперед трясущуюся руку, и мутный лунный свет поблескивал на острие его ножа.
Он нервно шагнул ко мне, вращая ножом. Я отступил на дюйм.
Дальше мне некуда было пятиться, а он не мог продвигаться вперед, не нападая на меня. И мы застыли на месте, неотрывно глядя друг на друга. Мы тяжело дышали и ждали.
Я был напуган и парализован страхом. Я думал: "Что ж, ты сам на это напросился. Ты все время на это напрашивался и наконец получил. Чертовски противно так умереть: сверзиться с утеса с перерезанным горлом".
Затем...
Странно, но вдруг весь мой страх за свою жизнь превратился в страх за этого парня. Я мог думать только о чудовищной шутке, жертвой которой он мог стать.
Несколько долларов, дешевые наручные часы, машина, в которой его уже через день-два поймают. Вот что он собирался получить - ничего! Ничего, кроме газовой камеры или пожизненного заключения. И в какой-то мере в этом была моя вина.
Мне следовало сказать ему правду о моем денежном положении. Мне нужно было проявить подлинный интерес к нему, попытаться дать ему какой-нибудь дельный совет. А вместо этого я говорил пошлые глупости, невольно подстрекая его, а потом напился и заснул.
Теперь было слишком поздно говорить ему правду: он мне не поверит. И поздно просить пощады. Он уже приготовился к убийству. И больше того - теперь он боялся пойти на попятный.
Если бы только можно было каким-то образом дать ему понять, заставить его подумать об этом...
Я неосознанно покачнулся. Это опасное движение, казалось, что-то сдвинуло у меня в голове, вызвало к деятельности парализованные страхом клетки мозга. И я еще раз, уже нарочно, покачнулся и сказал:
- Так это тот самый нож, о котором ты говорил? Дай-ка на него взглянуть. - Я медленно протянул руку и не убирал ее, кончиками пальцев почти касаясь острого лезвия. - Ну, давай, - сказал я. - Ты же хотел мне его показать, верно? Отсюда я не могу его разглядеть.
- М-мистер, я...
Его рука судорожно дернулась, и лезвие описало круг. Потом, все еще не выпуская рукоятку, он положил его мне на ладонь.
- Хороший нож, - сказал я. - Но знаешь что? Если его кто-нибудь у тебя увидит, то может подумать, что ты хочешь его ограбить. - Я осторожно потянул лезвие к себе и (ну не безумие ли?) предложил: - Давай выбросим его, ладно?
Он отпустил нож.
И я тут же швырнул его в пропасть...
Около полуночи мы добрались до его городка, и его семья, простые, сердечные люди, настояла на том, чтобы я переночевал у них в доме. Между прочим, они очень обрадовались, что его выгнали из лагеря. Как раз в тот самый день его отец нашел работу для себя и для него, для своего сына, в одном и том же месте.
В ту ночь нас с парнишкой уложили в одной огромной старомодной кровати. И при этом я крепко спал. А почему бы нет? Он не был преступником. Возможность и необходимость соблазнили его на легкую поживу, но я сомневался, чтобы он еще когда-нибудь уступил подобным побуждениям. А если и поддастся, то недавний опыт напомнит ему о себе и остановит.
На следующее утро я поехал в Сан-Франциско, где передал машину владельцу. Своим появлением я прервал его разговор по телефону.
- Мне сообщили, что вы должны были приехать еще вчера, - пояснил он. - Я подумал, не стали ли вы жертвой грабителей, и собирался вызвать дорожный патруль.
- Очень рад, что вам не пришлось этого делать, - сказал я.
Глава 22
Военный бум или, скорее, бум, предшествующий скорой войне, только начинал ощущаться в Сан-Диего. Пока же по-прежнему царила безработица. Цены, следуя древнейшим законам экономики, значительно опережали уровень зарплаты.
Мы, семеро - мама, Фредди и моя семья, - вынуждены были переселиться в тесную квартирку из трех с половиной комнат. Заработка Фредди как оператора на телефонном узле едва хватало на квартирную плату. Следовательно, на мне лежала задача по обеспечению наших остальных насущных нужд, и я отвечал на этот вызов весьма слабо.
Я очень гордился тем, что мне присудили грант на исследование - всего лишь один из двух грантов, ежегодно назначаемых Соединенными Штатами. Для человека без ученой степени это невиданная честь, а та область, в которой мне предстояло проводить исследования, - торговля недвижимостью, - была очень важна. Немедленная финансовая отдача была не очень высокой, но не это имело значение. На основании моих изысканий планировалась книга, которая дала бы мне солидный гонорар. И не только это; вполне возможно, что я мог бы получить академическое признание - почетную степень. Может, даже звание доктора. Я, Джим Томпсон, самый посредственный ученик средней школы, вечный студент-неудачник - этот Джим Томпсон канет в Лету, как и его болезненные воспоминания и мучительная неуверенность в себе. А его место в этом мире займет самоуверенный и преуспевающий доктор Томпсон!
Испытывающий давнюю неприязнь к дешевым эффектам, я не стал бы чересчур уж пользоваться этим званием. Но я отчаянно нуждался в том, что оно давало, - возможность опровергнуть невыносимый подтекст длинного списка моих неудач. Если только, говорил я себе, если бы только на этот раз мне удалось достичь этой степени - чести, возданной мне не по счастливой случайности и справедливо заслуженной; если бы мне удалось на этот раз выполнить работу, которая поддержала бы мое самолюбие и гордость, в то же самое время солидно вознаградив меня...
Но всего через несколько дней после нашего водворения в Сан-Диего я получил дурную весть. Предвоенный бум вместе с его невероятным оживлением экономики сделал или сделает тему моего исследования устаревшей и ненужной. Просторный дом из шести комнат - наша мечта - навсегда исчез. Как и специалист по строительству, зарабатывающий доллар в час. "Крайне сожалеем, вы не должны рассматривать это как неодобрительную оценку ваших исследований и статей... но книга не может быть опубликована".
Я вновь начал искать возможность где-то подработать.
И ничего не мог найти - никакой мало-мальски квалифицированной работы или хотя бы отчасти прилично оплачиваемой. Я был в отчаянии, чувствовал себя раздавленным, и понимал это. Потеряв аппетит и сон, пристрастился к выпивке, из-за безденежья отдавая предпочтение дешевому вину. Пагубная привычка, конечно, сказывалась на моей внешности. Кроме того, я так пропитался вином, что от меня за версту несло перегаром.
Я пресмыкался перед работодателями ("Хоть что угодно, мистер, ради бога!"). Моя семья едва не умирала с голоду, когда мне посчастливилось наконец найти работу.
Один из самолетостроительных заводов Сан-Диего приступил к реализации программы по интенсивному расширению производства. Одновременно со строительством нового заводского здания наращивалось производство самолетов, и им понадобился человек, который будет соскребать с новых стен брызги краски и известки.
Я немедленно ухватился за эту "возможность", выражаясь языком управляющего кадрами. Если я буду справляться с работой (снова его выражение), меня повысят до дворника. А пока что я должен был получать двадцать пять долларов в неделю.
И хотя я подшучивал над своими шансами великого продвижения по службе, работа пошла мне на пользу. Прежде всего, по меньшей мере восемь часов в день она мешала мне предаваться пьянству. Вынужденная трезвость повлекла за собой возобновление интереса к жизни.
Расхаживая по всему заводу, я сумел получить весьма широкое и самостоятельное представление о том, как работает это громадное предприятие. Обрывки подслушанных разговоров, виденное мною заинтересовало меня. Я пытался противостоять, но не мог игнорировать постоянный вызов своему воображению. Мне нужно было - как выражаемся мы на Юге - "вникнуть в самую суть дела".
Однажды я встал с пола, вытер руки о штаны и обратился к главному управляющему.
- Насколько я понимаю, у вас большие проблемы со списками запасных частей, - сказал я. - Я мог бы попробовать наладить упорядочение их учета.
Он мельком взглянул на меня и, криво усмехнувшись, собирался двинуться дальше.
- Прошу вас, дайте мне шанс, - взмолился я. - В свое время я занимался довольно серьезной работой. Что...
- В самом деле? - Он кинул на меня более внимательный взгляд. - Вы работали главным бухгалтером? Или его помощником?
- Н-нет, но...
- Значит, инженером?
- Собственно, нет, я не...
- Но вы, конечно, разбираетесь в чертежах?
- М-м...
- Тогда вернитесь к своей работе, - распорядился он.
В тот же вечер, поужинав, я бросился в публичную библиотеку. Я отыскал книги и по бухгалтерии и чертежам и притащил домой целую кипу. Наутро, когда жена поставила передо мной тосты и кофе, я все еще читал.
С покрасневшими от утомления глазами и тяжелой головой, я опять обратился к главному управляющему.
- Я могу исполнять любую бухгалтерскую работу, которая только вам требуется, - уверенно заявил я. - Могу с листа читать чертежи. Я всю ночь этим занимался.
Не давая ему уйти, я развернул перед ним список прочитанных за ночь книг. Кое-какие из них, видимо, оказались ему знакомыми, потому что он смерил меня оценивающим взглядом:
- Хорошо. Так в чем, по-вашему, у нас проблема?
- Во всем, - сказал я. - Тот, кто организовал у вас систему учета, ничего в этом не смыслил.
- Трудно поверить подобному обвинению. Она была введена очень солидной фирмой промышленных инженеров.
- Какой бы она ни была солидной, - возразил я, - они не разбираются в психологии людей. Теоретически эта система учета неплохая, но на практике она не работает. В ней не учитывался человеческий фактор; для того чтобы она заработала, понадобится целый отряд высокооплачиваемых экспертов. То, что вам нужно, очень просто и понятно всем и каждому, и я могу...
Он все порывался уйти, раздираемый заинтересованностью и раздражением, но я продолжал говорить. В конце концов, несомненно, только потому, что видел в этом единственную возможность заставить меня замолчать, он предоставил мне шанс. На неделю меня перевели в отдел учета запчастей с моей прежней зарплатой. За эту неделю я должен был изучить систему и дать рекомендации по ее изменению, которые, по моему мнению, устранят все проблемы.
Я сделал даже больше этого. Меньше чем за неделю придумал и ввел новый порядок учета. И предоставил настолько убедительные доказательства его превосходства, что прежняя система, требующая большого количества людей и соответственно дорогостоящая, была навсегда уничтожена.
За те семь месяцев, что я провел на заводе, меня постепенно передвигали на более интересную и выгодную работу и в пять раз повысили зарплату. И все же я уволился.
Я достиг такого совершенства, что мог конкурировать с профессионалами самолетостроения, людьми, которые занимались этим всю свою жизнь. Я не рассчитывал вступить с ними в конкурентную борьбу, да на это у меня и не было серьезного желания. В конце концов, у меня имеется своя профессия, которой я посвятил почти двадцать лет жизни. Мне нужно было превратить в капитал накопленный мною опыт, и сделать это как можно скорее, иначе я на всю жизнь останусь на обочине.
Мне удалось продать два коротких детективных рассказа. На скромный гонорар мы с женой и детьми вернулись в Небраску, где я оставил их на время у ее родителей, а сам сел в автобус, направляющийся в Нью-Йорк. Я был уверен, что найду там работу в каком-нибудь издательстве или смогу писать. Кроме того, возможность личного контакта с редакторами и издателями повысит мои шансы получать достаточно серьезные авансы, которые дадут мне возможность заняться сочинительством.
Я купил билет на дешевый рейсовый автобус, в цену которого входило и питание. Можете себе представить, что это была за еда. После первого же приема пищи я заболел, жестоко страдая от тошноты и поноса. И вряд ли что-либо может быть хуже, чем подобная поездка через всю страну на автобусе без туалета и в расписании движения которого не были предусмотрены даже редкие остановки для отдыха пассажиров. Пришлось покупать себе еду, но организм мой уже был отравлен, что постоянно заявляло о себе болезненными и смущающими требованиями.
Водитель автобуса начал раздражаться, затем просто взбесился. Из-за моих выходов "у каждого куста и дорожного знака" он уже на несколько часов опаздывает против расписания. Когда я попрошу его остановиться в очередной раз, заявил он, он уедет, и мне ничего не останется, как добираться до Нью-Йорка пешком.
- Но что я могу поделать, - оправдывался я. - Я же болен.
- Тогда принимайте какое-нибудь лекарство! Купите бутылку виски и пейте по глотку - это должно помочь. Словом, делайте хоть что-нибудь!
Я купил пузырек препарата против колик в животе. Единственным результатом стало то, что я впал в сонливость... с почти катастрофическими последствиями. Тогда я попытался лечиться виски, и это помогало. Схватки прекращались... до тех пор, пока я пил.
На третий день путешествия мы прибыли в Оклахома-Сити, и я остался там на день, чтобы навестить отца. Когда я вошел к нему в палату, он не мог поверить своим глазам. Видимо, семь долгих месяцев, проведенных в одиночестве, ему казались годами, и он начинал думать, что его совсем бросили.
Я дал ему понять правду: его затянувшееся пребывание в санатории вызвано обстоятельствами, над которыми мы не властны. Он просветлел.
- Ну, теперь все позади, - обрадовался он. - Только ты помоги мне собрать вещи, и я сразу же отсюда выпишусь.
- Пап, - сказал я. - Пойми...
- Да? - Он вопросительно посмотрел на меня. - Ты ведь заберешь меня, да? То есть ведь ты для этого и приехал?
Поколебавшись, я сказал - да, именно для этого.
- Только я не могу поехать с тобой, папа, я держу путь в Нью-Йорк.
- Вот как? - Он обеспокоенно нахмурился. - Что ж, тогда я, наверное, смогу и сам доехать, если...
- Я получил там хорошую работу, - солгал я. - Дай мне... Да, дай мне ровно месяц, и я отправлю тебя в Калифорнию в отдельном купе. Найму тебе сиделку, если понадобится. А сейчас моих денег хватит только на билет на автобус.
- Не знаю, - сомневаясь, проговорил отец. - Боюсь, доктор... Боюсь, я не смогу на автобусе... - Он снова уселся на кровать. - А ты в этом уверен, Джимми? Если я подожду еще месяц, ты...
- Обещаю тебе, а я никогда не нарушал своих обещаний.
- Да, - он кивнул и снова просиял, - ты никогда не нарушал их... Тогда все будет хорошо. Теперь я не возражаю подождать, когда знаю, что действительно уеду отсюда.
Отец заметно ослабел, но, если учесть возраст, его состояние было по меньшей мере приличным. А что касается острой депрессии, в которую он впал, доктор считал, что она значительно ослабеет, когда он снова окажется в кругу семьи.
В ту ночь я остался в Оклахома-Сити. На следующее утро, оставив счастливого отца мечтать о возвращении домой, я сел в другой такой же дешевый автобус и продолжил путь в Нью-Йорк.
Уезжая из Небраски, я не рассчитывал на то, что мне придется покупать себе еду и, тем более, бутылку виски за двадцать долларов. И в результате прибыл в Нью-Йорк с единственной монеткой в двадцать пять центов. Это произошло в ноябре 1941 года, в холодный и ветреный вечер. Я все еще был сильно болен, а от холода моя разжиженная в Калифорнии кровь, казалось, превратилась в желе.
Какое-то время я стоял на углу улицы, дрожа от холода, напуганный толпами пешеходов, и раздумывал, что делать. Это было как в кошмарном сне - когда ты попадаешь в странный мир, где тебе непременно необходимо бежать, но ты не можешь сделать и шагу. Мне нужно было отдохнуть. Нужно было купить виски. А через месяц... нет, теперь меньше чем через месяц я должен был... Моя семья давно уже не ездила в Небраску и намеревалась подольше погостить там. Так что о них я мог не очень беспокоиться. Но отец... Здесь не должно быть задержки, я не имел права подвести его.
Итак, сначала займемся неотложными делами.
Мой багаж, чемодан и саквояж были потертыми, но имели солидный вид. Я без проблем зарегистрировался в первоклассном отеле и попросил прислать мне в номер бутылку виски. Четверть доллара дал посыльному на чай. Слегка подлечившись с помощью нескольких вдумчивых глотков, я попытался выработать план действий.
Я не мог найти какое-либо занятие, пока не выздоровею. Во всяком случае, никакая работа не даст мне возможности быстро получить ту сумму, в которой я нуждался. Я сидел и ломал голову, перебирая сотни различных вариантов. И наконец придумал один - самый невероятный из всех.
Я напишу и продам роман.
На следующее утро это решение моих проблем показалось мне еще более нелепым. Но я подбодрил себя размышлениями вслух - и несколькими глотками виски - и отправился в город. В конце концов, я писатель или нет? А издателям нужны книги, верно? И разве это преступление, что ты разорен? Так какое имеет значение, если мое предложение покажется издателям немного необычным?
Оказалось, это имело громадное значение. В нескольких первых издательствах меня не пропустили дальше секретаря. В пятом - а может, это было шестое издательство - редактор сочувственно меня выслушал и предложил мне послать телеграмму каким-нибудь друзьям или родственникам, чтобы они прислали мне денег на билет до Калифорнии. Он одолжил мне два доллара на телеграмму. Я потратил их на завтрак, сигареты и спиртное. Затем я сунулся еще по одному адресу.
Это было небольшое, но серьезное издательство, которое опубликовало много первоклассных рассказов. Меня тут же провели в кабинет редактора. Он недоверчиво выслушал меня, рассмеялся и провел меня к издателю. Этот джентльмен так же внимательно меня выслушал, высоко подняв брови от удивления.
- Дайте подумать, - наконец сказал он. - Вы хотите, чтобы мы заплатили за ваш отель, потом...
- Счет будет очень маленьким.
- После этого вы хотите, чтобы мы дали вам в аренду пишущую машинку и платили вам деньги, пока вы не напишете роман, книгу, которую вы еще не совсем обдумали.
Я сказал, что очень хорошо представляю себе, о чем буду писать.
- Я говорю об очень печальной истории. И вам нужно содержать меня всего две недели. Когда я принесу роман, вы можете вычесть из вашего обычного аванса все, что вы мне заплатите.
- Если вы его принесете и если его можно будет опубликовать.