А потом случилось самое удивительное. Из кустов выбежала… белая перепелка! У Мэри по спине побежали морозные иголочки. Да, это была, без сомнения, перепелка, и белая, как снег. О, это было удивительно! Радость наполнила грудь Мэри. Она затаила дыхание. Изящная, маленькая белая перепелка направилась к другой стороне бассейна, не смешиваясь с обыкновенными перепелками. Она остановилась, оглянулась и опустила клювик в воду.
"Она похожа на меня, - пронеслось в голове у Мэри. - Она похожа на меня!" Тело ее дрожало от исступленного восторга. "Она - моя сущность, символ высшей чистоты! Наверно, она королева перепелок. В ней воплощено все хорошее, что когда-либо встречалось в моей жизни!"
Белая перепелка снова опустила клювик в воду, потом закинула головку назад. На Мэри нахлынули воспоминания, они теснили грудь. Какая-то грусть, всегда эта грусть! Вспомнились посылки, приходившие в детстве; Мэри исступленно развязывала их. Но внутри всегда оказывалось не то…
Восхитительные конфеты из Италии. "Не ешь их, деточка. На вид они хороши, но на вкус…" Мэри так и не отведала их, но глядела на них так же восторженно, как глядит сейчас на свой сад.
"Какая милая девочка - Мэри! Она как горечавка, и такая спокойная!.." Она слушала это с таким же восторгом.
"Мэри, милая, будь мужественна. Твой отец… скончался". Первое время она переживала свою потерю с таким же исступлением.
Белая перепелка распустила крыло и стала чистить клювом перышки. "Это я, в которой все было прекрасно. Это моя суть, мое сердце".
VI
В саду синий воздух стал фиолетовым. Бутоны фуксий горели, как маленькие свечи. И вдруг из кустарника появилась серая тень. Мэри замерла, открыв рот, парализованная страхом. Из кустов, как смерть, выползла серая кошка и стала красться к бассейну и пьющим птицам. Мэри в ужасе глядела на нее. Рука ее поднялась к сдавленному горлу. Потом Мэри стряхнула с себя оцепенение и дико закричала. Перепелка, затрещав крыльями, улетела. Кошка бросилась назад в кусты. А Мэри все кричала и кричала. Из дома выбежал Гарри.
- Мэри! Что с тобой, Мэри?
Она вздрогнула, когда он прикоснулся к ней, и истерически зарыдала. Он взял ее на руки и отнес в дом, в ее отдельную спаленку. Она не могла унять дрожи даже в постели.
- Что случилось, милая? Что тебя испугало?
- Кошка, - рыдала она. - Она подкрадывалась к птицам. - Мэри села, глаза ее лихорадочно блестели. - Гарри, ты должен подсыпать ей яду! Сегодня же ты должен подбросить этой кошке приманку с ядом.
- Ложись, милая. Ты просто перепугана.
- Обещай мне отравить кошку. - Она посмотрела на него в упор и увидела, как в его глазах загорается упрямый, бунтарский огонек.
- Обещай.
- Милая, - взмолился он, - какая-нибудь собака может съесть приманку. Животные ужасно мучаются, если их отравить.
- Мне все равно! - закричала она. - Я не желаю никаких животных в моем саду, никаких!
- Нет, - сказал он, - я не сделаю этого. Я не могу этого сделать. Но я встану рано утром. Я возьму новое духовое ружье и выстрелю в кошку, чтобы она никогда больше не возвращалась. Духовые ружья стреляют метко. Я так ее угощу, что она не забудет.
Впервые он отказался выполнить ее просьбу. Она не знала, как ей быть. У нее ужасно болела голова. Когда голова совсем разболелась, он, как бы извиняясь за то, что отказался травить животных, положил ей на лоб мокрое полотенце и стал тихо гладить по голове. Она думала, рассказать ли Гарри о белой перепелке. Он не поверит! Но, может быть, если он узнает, как это важно для нее, он все-таки отравит кошку? Она подождала, пока успокоятся нервы, и сказала ему:
- Дорогой, в саду есть белая перепелка.
- Белая перепелка? А ты уверена, что это не голубь?
Вот оно! С самого начала он испортил все.
- Я знаю, какие бывают перепелки! - закричала Мэри. - Она была совсем близко от меня. Белая перепелка.
- Надо будет посмотреть, - сказал он. - Никогда не слышал ничего подобного.
- Но я говорю тебе, что я видела!
Он снова смочил полотенце и приложил к ее лбу.
- Тогда, наверное, это был альбинос. Без пигмента в перьях или что-нибудь вроде этого.
С ней снова начиналась истерика.
- Ты не понимаешь. Эта белая перепелка была я, мое второе я, которого никто еще не видел, мое тайное, внутреннее я.
Гарри наморщил лоб, силясь понять ее.
- Неужели ты не понимаешь, милый? Это за мной охотится кошка. Она хочет убить меня. Вот почему надо отравить ее.
Она пристально вглядывалась в его лицо. Нет, он не понимает. Он не способен понять. Зачем она сказала ему? Если бы она не была так расстроена, она ни за что не сделала бы этого.
- Я заведу будильник, - заверил ее Гарри. - Завтра утром я проучу эту кошку.
В десять часов он оставил ее одну. Когда он вышел, Мэри встала и заперла дверь.
Утром Мэри разбудил звонок его будильника. В комнате было еще темно, но в окне уже серело утро. Она услышала, как тихо одевается Гарри. Он прошел на цыпочках мимо ее двери и вышел из дому, бесшумно прикрыв дверь, чтобы не разбудить ее. В руке он нес новенькое блестящее духовое ружье.
Утренний воздух был свежим и бодрящим, Гарри легко зашагал по сырой лужайке. Дойдя до дальнего угла сада, он лег на мокрую траву.
Сад просыпался. Уже отчетливо слышалась перекличка птиц. Маленькая стайка коричневых перепелок вышла из кустов, они подняли головки, прислушиваясь. Перепел-вожак протрубил "все спокойно", и его подопечные быстрыми шажками побежали к бассейну. Через мгновение появилась белая перепелка. Она побежала к противоположной стороне бассейна, окунула в воду клювик и задрала головку. Гарри поднял ружье. Белая перепелка склонила головку и посмотрела на него. Духовое ружье зловеще щелкнуло. Перепелки улетели в кусты. Но белая перепелка упала, подергалась и замерла на лужайке.
Гарри медленно подошел к ней и поднял. "Я не хотел убивать ее, - сказал он себе. - Я просто хотел отпугнуть ее". Он смотрел на белую птицу, лежавшую на его ладони. Прямо в голову, прямо под глаз попала дробинка. Гарри подошел к фуксиям и зашвырнул перепелку в кусты. Но потом, отложив ружье, он стал продираться сквозь заросли. Он нашел белую перепелку, отнес ее на вершину холма и зарыл в куче листьев.
Мэри услышала, когда он проходил мимо ее двери.
- Гарри, ты подстрелил кошку?
- Она уже никогда не вернется, - сказал он, не открывая двери.
- Я надеюсь, что ты убил ее, и не хочу слышать подробностей.
Гарри вошел в столовую и сел в большое кресло. В комнате было еще сумеречно, но через большое окно был виден освещенный сад, верхушки дубов горели в первых лучах солнца.
- Какой же я подлец! - проговорил Гарри. - Какой подлец! Убить существо, которое она так любила…
Он опустил голову и взглянул на дверь.
- Я одинок, - сказал он. - Господи, как я одинок!
― ВИДЖИЛЯНТ ―
Волна возбуждения спала, постепенно прекратились толчея и крики, и в городском парке наступила тишина. Толпа все еще стояла под вязами; ее едва было видно в голубоватом свете уличных фонарей, горевших в двух кварталах от парка. Люди устали и притихли; некоторые незаметно выскальзывали из толпы и скрывались в темноте. Парковый газон был весь истоптан ногами.
Майк знал, что все кончено. Он чувствовал, как у него расслабляется каждый мускул. Его так вымотало, словно он не спал несколько ночей. Им овладела сонливость, он весь погрузился в какую-то неопределенную, но приятную истому. Майк натянул кепку почти на самые глаза и пошел прочь, но перед выходом из парка остановился и обернулся, чтобы бросить последний взгляд.
В середине толпы кто-то зажег скрученную газету и поднял ее вверх. Майку было видно, как пламя лизало серые ноги голого человека, висевшего на вязе. Он с удивлением подумал о том, что после смерти негры становятся почему-то голубовато-серыми. Горящая газета освещала задранные головы людей, молчаливых и сосредоточенных; они не отрывали глаз от повешенного.
Майка немного раздражало то, что там еще пытаются сжечь тело. И, обратившись к человеку, стоявшему неподалеку в темноте, он сказал:
- Вот это уж ни к чему.
Человек, не говоря ни слова, ушел.
Газетный факел погас, и привыкшим к свету глазам парк показался совсем черным. Но сразу же вспыхнула другая скрученная газета, ее поднесли к ногам повешенного. Майк подошел к другому человеку, наблюдавшему за толпой.
- Вот это уж ни к чему, - повторил он. - Негр ведь мертвый. Ему теперь все равно.
Человек кивнул, но, не отрываясь, продолжал смотреть на горящую бумагу.
- Славно сработано, - сказал он. - Это сбережет округу кучу денег, и ни один подлый адвокатишка теперь не сунет своего носа в это дело.
- А я что говорю? - подхватил Майк. - Ни один подлый адвокатишка… Только жечь его ни к чему.
Человек продолжал смотреть на пламя.
- Но и вреда от этого тоже никакого нет, - сказал он.
Майк во все глаза смотрел на сцену у вяза. Чувства его притупились. Но он еще не насмотрелся. Здесь происходило нечто такое, что ему хотелось бы запомнить, но усталость, казалось, начисто приглушила остроту восприятия этой картины. Мозг говорил ему, что он присутствует при ужасном и важном событии, а глаза и чувства не соглашались с этим. Все уже казалось заурядным. Полчаса назад, когда он вопил вместе с толпой и дрался за право тянуть веревку, грудь его распирали такие ощущения, что он даже заплакал. А теперь все умерло, все стало призрачным; темная толпа превратилась в сборище каких-то неуклюжих манекенов. При свете бумажного факела лица были невыразительны, словно деревянные. Майк ощущал в себе какую-то скованность, словно и сам он стал чем-то нереальным. Наконец он повернулся и ушел из парка.
Как только толпа исчезла из виду, ему стало тоскливо и одиноко. Он быстро шагал по улице, жалея, что никого нет рядом. Широкая улица была пустынна и выглядела так же призрачно, как и парк.
Стальные рельсы трамвая уходили вдаль, поблескивая при свете уличных фонарей, их круглые стеклянные абажуры отражались в темных витринах магазинов.
Стала давать себя знать легкая боль в груди. Он пощупал грудь - мускулы болели. Тогда он вспомнил. Он был во главе толпы, когда она ринулась на закрытую дверь тюрьмы. Человек сорок навалилось сзади на Майка, им ударили о дверь, словно тараном. В ту минуту он ничего не почувствовал, и даже теперь боль была тупой, - казалось, что это от тоски.
В двух кварталах впереди над тротуаром горело неоновое слово "Пиво". Майк заторопился туда. Он надеялся, что там будут люди. За разговором пройдет тоскливое чувство. Он рассчитывал, что там будут люди, которые не принимали участия в линчевании.
В маленьком баре был только буфетчик, невысокий человек средних лет с меланхолически обвисшими усами; он был похож на старую мышь, мудрую, неопрятную и испуганную.
Буфетчик кивнул Майку.
- У вас такой вид, будто вы спите на ходу, - сказал он.
Майк посмотрел на него с удивлением.
- У меня действительно такое чувство, будто я сплю на ходу.
- Ну, я могу налить стаканчик, если желаете.
Майк колебался.
- Нет… У меня вроде пересохло в глотке. Налейте лучше пива. Вы там были?
Маленький человек снова кивнул своей мышиной головкой.
- К шапочному разбору пришел: негра уже повесили, и все было кончено. Я подумал, что многим ребятам захочется выпить, так что пришлось вернуться и открыть бар. До сих пор никого, кроме вас, не было. Наверно, я ошибся.
- Они могут прийти позже, - сказал Майк. - В парке еще много народу. Правда, они уже поостыли. Некоторые пытаются поджечь его газетами. Это ни к чему.
- Совсем ни к чему, - согласился маленький буфетчик. Он дернул себя за тонкий ус.
Майк вытряхнул несколько крупинок соли в пиво и припал к кружке.
- Хорошо! - сказал он. - Устал немного.
Буфетчик перегнулся к нему через стойку, глаза его заблестели.
- А вы там все время были… и в тюрьме и потом?
Майк снова сделал глоток, потом посмотрел пиво на свет, наблюдая за пузырьками, которые поднимались со дна кружки от крупинок соли.
- Все время, - сказал он. - Я и в тюрьме был среди первых и веревку, когда вешали, помогал тянуть. Бывает время, когда гражданам приходится брать дело правосудия в собственные руки. А то явится какой-нибудь подлый адвокатишка и поможет негодяю избежать наказания.
Мышиная головка кивнула.
- Это вы чертовски верно сказали. Адвокаты способны вызволить кого угодно. Наверно, черномазый все-таки был виновен.
- Конечно! Кто-то говорил, что он даже признался во всем.
Головка опять склонилась над стойкой.
- А как это началось? Я пришел в самом конце, постоял минуту и пошел открывать бар - на случай, если ребятам захочется выпить по кружке пива.
Майк осушил кружку и протянул ее буфетчику. Тот снова наполнил ее.
- Конечно, все знали, что вот-вот это дело начнется. Я был в баре, что напротив тюрьмы. Весь день там провел. Тут входит один парень и говорит: "Чего мы ждем?" Ну, перешли мы улицу. Там было много ребят, потом подошло еще больше. Мы все стояли там и кричали. Потом вышел шериф и произнес речь, но мы так орали, что он не мог говорить. Какой-то малый шел с ружьем по улице и стрелял по фонарям. Ну, потом мы бросились к дверям тюрьмы и высадили их. Шериф ничего не собирался делать. Ему бы не поздоровилось, если бы он стал стрелять в честных людей только для того, чтобы спасти черномазого негодяя.
- Да и выборы на носу, - вставил буфетчик.
- Ну, шериф стал кричать: "Не перепутайте, ребята, ради бога, не перепутайте, а то возьмете не того! Он в четвертой камере". Мне даже жалко стало, - медленно продолжал Майк. - Другие заключенные так испугались. Нам было видно их сквозь решетки. Я никогда не видел таких лиц.
Буфетчик торопливо налил себе стаканчик виски и выпил.
- Это понятно. Вообразите, что вам надо отсидеть какой-нибудь месяц, а тут толпа явилась линчевать… Вы бы тоже испугались, что перепутают.
- Вот и я говорю… Вроде бы даже жалко стало. Ну, добрались мы до камеры негра. А он стоит тихо, глаза закрыты, словно пьяный. Один парень сбил его с ног, а он поднялся, тогда кто-то повалил его, сел верхом и стал бить головой о цементный пол.
Майк склонился над стойкой и постучал по полированному дереву указательным пальцем.
- Конечно, это только моя догадка, но мне кажется, что здесь он и кончился… Когда я помогал сдирать с него одежду, он ни разу не шевельнулся и, когда вешали, тоже не дергался. Нет, сэр, я думаю, что он умер еще тогда, когда тот парень колотил его головой об пол.
- Ну, не все ли равно, когда пришел ему конец?
- Не скажите. Надо, чтобы все было, как положено. Раз уж дошло до этого дело, он должен был получить все, что ему причитается.
Майк полез в карман брюк и достал клочок грубой бумажной ткани.
- Вот кусок от его штанов.
Буфетчик наклонился и стал разглядывать ткань. Потом поднял голову и посмотрел на Майка.
- Я дам вам доллар за это.
- Не выйдет!
- Хорошо. Дам два доллара за половинку лоскута.
Майк посмотрел на него с подозрением.
- А для чего он вам?
- Сейчас скажу. Дайте вашу кружку! Выпейте ее за мой счет. Я приколю его к стене, а под ним повешу маленькую табличку. Ребятам, что ходят сюда, будет интересно взглянуть на это.
Майк разрезал карманным ножом лоскут надвое и получил от буфетчика два серебряных доллара.
- Я знаю одного человека, который делает рекламные таблички, - сказал маленький буфетчик. - Он заходит сюда каждый день. Он сделает мне маленькую красивую табличку, и я повешу ее. - Потом он вдруг осторожно спросил: - Как вы думаете, шериф арестует кого-нибудь?
- Конечно, нет. Очень ему нужно раздувать это дело! Сегодня в толпе было немало избирателей. Как только все разойдутся, шериф приедет, снимет негра, и все будет в порядке.
Буфетчик поглядел на дверь.
- Кажется, я ошибся… Думал, ребята захотят выпить. Уже поздно.
- Да и мне пора домой. Устал я что-то.
- Если вам на южную сторону, так я закрою бар и пойду с вами. Я живу на Восьмой улице.
- Что вы говорите! Это всего в двух кварталах от моего дома. Я живу на Шестой. Вы, наверно, каждый день проходите мимо моего дома. Странно, что я ни разу вас не встретил.
Буфетчик вымыл кружку Майка и снял свой длинный передник. Надев шляпу и пальто, он подошел к двери и погасил красную неоновую вывеску и свет в баре. Минуту оба они постояли на тротуаре, глядя в сторону парка. В городе было тихо. От парка не доносилось ни звука. Невдалеке от них прешел полицейский, освещая фонариком витрины.
- Видите? - сказал Майк. - Словно ничего не случилось.
- Я думал, что ребятам захочется выпить пива, но они, возможно, пошли в другой бар.
- А я что вам говорил?
Они пошли по пустой улице и у деловых кварталов свернули на юг.
- Моя фамилия Уэлч, - сказал буфетчик. - Я живу в этом городе всего два года.
Майку снова стало тоскливо.
- Странно… - сказал он и, помолчав, продолжал: - Я родился в этом городе, в том самом доме, в котором живу сейчас. У меня жена, а детишек нет. Мы оба родились в этом городе. Нас все знают.
Они прошли вместе еще несколько кварталов. Магазины кончились, вдоль улицы выстроились красивые дома, перед домами были разбиты палисадники и подстриженные газоны. Высокие густые деревья загораживали уличные фонари, густые тени падали на тротуар. Обнюхиваясь, брели две собаки.
- Интересно, что за человек был этот черномазый? - спросил Уэлч.
- Все газеты писали, что он был негодяй, - с тоской проговорил Майк. - Я читал газеты. Все газеты так и писали.
- Я тоже читал. Но в том-то и штука - я знавал очень хороших негров.
Майк обернулся к нему и сказал негодующе:
- Ну и что ж, я сам был знаком с чертовски хорошими неграми. Я работал бок о бок с неграми, и они были не хуже любого белого человека… Но они же не были негодяями!
Его горячность на мгновение смутила маленького Уэлча. Помолчав, он сказал:
- Но вы ведь не знаете, что он был за человек?
- Не знаю… Он только стоял, не двигаясь, рот закрыт, глаза зажмурены, руки повисли. А потом один парень ударил его. Думаю, он был уже мертв, когда мы выволокли его из тюрьмы.
Уэлч шагал рядом, оглядываясь по сторонам.
- Красивые садики на этой улице. Должно быть, стоят немалых денег. - Он придвинулся почти вплотную, плечо его коснулось руки Майка. - Я никогда не участвовал в линчевании. Скажите, что чувствуешь… потом?
Майк резко отодвинулся от него.