Когда ужин превратился в оргию, присутствующие, вдохновленные малагой и хересом, принялись петь. Они исполняли прекрасные дуэты, калабрийские песенки, испанские сегидильи, неаполитанские канцонетты. Опьянение светилось во всех глазах, оно охватило сердца, оно звучало в голосах и в музыке. Внезапно через край брызнуло чарующее веселье, какая-то безудержная сердечность и чисто итальянская жизнерадостность, о которых ничто не может дать представление людям, знающим только парижские балы, лондонские рауты и венские великосветские вечера. Шутки и слова любви скрещивались в воздухе, как пули во время битвы, и тонули во взрывах смеха, богохульствах и обращениях к Святой Деве и al Bambino. Кто-то уснул, улегшись на диване. Какая-то молодая девушка выслушивала признание в любви, не замечая, что проливает на скатерть вино. Одна только Замбинелла среди всего этого хаоса сидела задумчивая и словно пораженная ужасом. Она отказывалась пить, зато ела, пожалуй, даже слишком много. Но ведь говорят, что любовь вкусно поесть придает женщинам особую привлекательность!
Восхищаясь целомудрием своей возлюбленной, Сарразин мысленно строил планы будущего. "Она, должно быть, хочет, чтобы я женился на ней", - подумал он и погрузился в мечты о радостях этого брака. Всей его жизни, казалось ему, недостаточно, чтобы исчерпать счастье, источники которого таились на дне его души. Его сосед по столу, Витальяни, так часто подливал ему вина, что часам к трем ночи Сарразин, хоть и не будучи совершенно пьян, все же утратил способность бороться с охватившим его исступлением. В минуту безумного порыва он схватил сидевшую рядом с ним женщину и унес ее в маленький будуар, дверь которого, выходившая в гостиную, уже несколько раз в течение этой ночи привлекала его взор. Оказалось, что итальянка вооружена кинжалом.
- Если ты подойдешь ко мне, - воскликнула она, - я должна буду вонзить этот кинжал тебе в сердце! Я знаю, ты все равно стал бы презирать меня. Я слишком полна к тебе уважения, чтобы отдаться тебе в такой обстановке. Я не хочу оказаться недостойной твоей любви!
- Ах! - вскричал Сарразин. - Плохой способ гасить страсть, намеренно разжигая ее. Неужели ты настолько испорчена, что поступаешь, как молодая, но увядшая душой куртизанка, старающаяся распалить страсть мужчины, чтобы легче извлечь из нее выгоду?
- Но ведь сегодня пятница! - ответила она, испуганная необузданностью француза.
Сарразин, не отличавшийся чрезмерной набожностью, рассмеялся. Замбинелла, вскочив словно юная лань, бегом бросилась в зал, где происходило пиршество. Сарразина, вбежавшего туда вслед за нею, встретил адский хохот. Он увидел, что Замбинелла лежит в обмороке на кушетке. Она была бледна и, казалось, обессилена перенесенным только что потрясением.
Хотя Сарразин и мало понимал по-итальянски, он все же уловил слова, шепотом сказанные его возлюбленной подошедшему к ней Витальяни:
- Да ведь он убьет меня!
Эта странная сцена смутила молодого скульптора. Он пришел в себя. Несколько минут простоял он в неподвижности. Затем, снова обретя дар речи, уселся около Замбинеллы и стал уверять ее в своем глубоком к ней уважении. Он нашел в себе достаточно сил, чтобы, сдерживая свою страсть, произносить, обращаясь к этой женщине, самые восторженные речи. Описывая ей свою любовь, он бросил к ее ногам богатство своего красноречия, этого лучшего из защитников, которому женщины редко отказываются верить.
Когда загорелись первые лучи солнца, одна из артисток предложила поехать в Фраскати. Все радостными кликами приветствовали мысль провести весь день на вилле Людовизи. Витальяни вышел, чтобы нанять экипажи. Сарразину выпало счастье везти Замбинеллу в коляске. Не успели они выехать за город, как снова вспыхнуло веселье, временно подавленное борьбой с одолевавшим всех их сном. Эти люди, мужчины и женщины, по-видимому привыкли к такому странному образу жизни, к непрерывному веселью и постоянному нервному подъему, превращающему жизнь артистов в вечный, озаренный радостной беззаботностью праздник. Спутница скульптора одна только казалась подавленной.
- Не больны ли вы? - спросил Сарразин. - Не хотите ли лучше поехать домой?
- Я недостаточно крепка, чтобы переносить все эти излишества, - ответила она. - Мне нужно беречься, но с вами мне так хорошо! Если б не вы, я ни за что не согласилась бы присутствовать на этом ужине. От бессонной ночи я совсем теряю свежесть.
- Вы такая хрупкая! - заметил Сарразин, любуясь нежными чертами этого очаровательного создания.
- Кутежи вредно отражаются на моем голосе.
- Теперь, когда вы наедине со мной и вам не нужно больше бояться бурных вспышек моей страсти, - воскликнул художник, - теперь скажите мне, что вы меня любите!
- К чему? - ответила она. - Зачем? Я показалась вам красивой. Но вы - француз, и чувство ваше быстро угаснет. О нет, вы не стали бы любить меня так, как я желала бы быть любимой!
- Скажите, как?..
- Без пошлой цели, без страсти, чисто и целомудренно. Я питаю к мужчинам отвращение, еще более, быть может, сильное, чем моя ненависть к женщинам. Я испытываю потребность в дружбе. Мир для меня пуст и безлюден. Я - существо, отмеченное проклятием, мне выпало на долю понимать, что такое счастье, чувствовать его, стремиться к нему и, как и многие другие, видеть, как оно ускользает из моих рук. Вы еще вспомните, синьор, что я не обманывала вас. Я запрещаю вам любить меня! Я могу быть преданным вам другом, потому что я восхищаюсь вашей силой и вашим характером. Мне нужен защитник и брат. Будьте им для меня, но ничем больше.
- Не любить вас! - воскликнул Сарразин. - Но, ангел мой дорогой, ты вся моя жизнь, все мое счастье!
- Мне достаточно было бы произнести одно только слово, и вы с отвращением оттолкнули бы меня.
- Кокетка! Ничто не способно испугать меня. Скажи мне, что ты будешь мне стоить всего моего будущего, что через два месяца я умру, что я буду проклят, если всего лишь поцелую тебя…
И он поцеловал ее, несмотря на все усилия Замбинеллы избежать этого страстного поцелуя.
- Скажи мне, что ты демон, что тебе нужно мое состояние, мое имя, вся моя слава!.. Хочешь, я перестану быть скульптором? Говори!
- А что если я не женщина? - нежным серебристым голосом спросила Замбинелла.
- Какая забавная шутка! - воскликнул Сарразин. - Неужели ты думаешь, что могла бы обмануть глаз художника? Недаром я в течение десяти дней пожирал тебя глазами, изучал, упивался совершенством твоей красоты. Только женщина может обладать такой нежной округлостью плеч, таким изящным и тонким овалом… Ах вот что! Тебе нужны комплименты?
- Роковая красота! - прошептала Замбинелла с грустной улыбкой. Она подняла глаза к небу. В ее взгляде в это мгновение мелькнуло выражение такого страстного, такого мучительного отчаяния, что Сарразин вздрогнул.
- Синьор француз, - заговорила она снова. - Забудьте навсегда эти мгновения безумия; я глубоко уважаю вас, но любви не просите у меня; это чувство давно заглохло в моем сердце. У меня нет сердца! - вскрикнула она, разражаясь слезами. - Сцена, на которой вы меня видели, аплодисменты, музыка, слава, к которой меня приговорили, - вот моя жизнь, и нет у меня другой! Через несколько часов вы будете смотреть на меня другими глазами. Женщина, которую вы любите, перестанет существовать…
Скульптор ничего не ответил. Он весь был во власти глухого бешенства, сжимавшего его сердце. Он мог только глядеть на эту странную женщину пылающим взглядом. Слабый голос Замбинеллы, все ее поведение, ее движения, выражавшие печаль, тоску и бессилие, пробуждали в его сердце бурные порывы страсти. Каждое ее слово только разжигало его чувство.
В эту минуту они как раз подъехали к Фраскати. Протянув руки, чтобы помочь своей возлюбленной выйти из экипажа, скульптор почувствовал, что она вся дрожит.
- Что с вами? - воскликнул он, видя, что она бледнеет. - Я готов умереть, если явился хоть невольной причиной ваших страданий!
- Змея! - прошептала она, указывая ему на ужа, скользившего вдоль края канавы. - Я боюсь этих отвратительных животных.
Сарразин ударом каблука раздавил голову ужа.
- Как у вас хватило мужества? - воскликнула Замбинелла, с видимым страхом разглядывая мертвое пресмыкающееся.
- Ну, - сказал художник, улыбаясь, - неужели вы и теперь посмеете утверждать, что вы не женщина?
Они догнали своих спутников и приняли участие в прогулке по рощам виллы Людовизи, принадлежавшей в то время кардиналу Чиконьяра. Утро, по мнению влюбленного скульптора, пронеслось слишком быстро, но оно было наполнено тысячью мелочей, указывающих на кокетство, слабость и избалованность души безвольной и лишенной энергии. Это была женщина со свойственными ей внезапными испугами, беспричинными капризами, инстинктивными порывами, неожиданной дерзостью, бравадами и чарующей утонченностью чувств. Зайдя довольно далеко, маленькая группа веселых певцов увидела вдруг вдали несколько вооруженных до зубов мужчин, вся внешность которых не внушала никакого доверия. "Разбойники!" - вскрикнул кто-то, и все, ускорив шаг, поспешили укрыться в отгороженной части парка, прилегавшей к вилле кардинала. В эту критическую минуту Сарразин, увидев бледность Замбинеллы, понял, что у нее нет сил двигаться дальше. Подняв ее на руки, он несколько времени бежал, унося ее в своих объятиях. Добравшись до ближайшего виноградника, он опустил свою возлюбленную на землю.
- Объясните мне, - сказал он ей, - почему эта чрезмерная слабость, которая во всякой другой женщине показалась бы мне отвратительной и отталкивающей и малейшего проявления которой, вероятно, было бы достаточно, чтобы убить мою любовь, в вас мне нравится, чарует меня? - О как я вас люблю! - воскликнул он. - Все ваши недостатки, ваши страхи, ваши ребячества придают вам какую-то особую прелесть. Я чувствую, что способен был бы возненавидеть сильную женщину, какую-нибудь Сафо, смелую, энергичную, полную страсти. О, ты, хрупкое и нежное создание! Да разве могла бы ты быть иной? Этот ангельский голос, этот нежный голос, был бы противоестественным, если бы исходил из другого, не твоего, тела.
- Я не могу подать вам никакой надежды, - сказала она. - Перестаньте так говорить со мной, или вы станете предметом насмешек. Я не имею возможности запретить вам бывать в театре, но если вы любите меня, или если вы благоразумны, вы больше не появитесь там. Послушайте, синьор, - заговорила она вдруг очень серьезно.
- Замолчи! - воскликнул совершенно опьяненный скульптор. - Препятствия только разжигают в моем сердце любовь!
Замбинелла замерла в скромной и изящной позе. Она молчала, будто задумавшись о каком-то грозящем ей несчастье. Когда наступило время возвращения в город, она уселась в четырехместную карету, жестоко и повелительно приказав скульптору ехать одному в коляске. По дороге Сарразин твердо решил похитить Замбинеллу. Весь день он был занят тем, что придумывал планы похищения, один безумнее другого. Поздно вечером, собираясь выйти, чтобы справиться о том, где находится дворец, в котором живет Замбинелла, он у самых своих дверей столкнулся с одним из своих товарищей.
- Друг мой, - сказал этот последний, - наш посол поручил мне пригласить тебя быть у него сегодня вечером. Он устраивает великолепный концерт, и когда ты узнаешь, что там будет Замбинелла…
- Замбинелла! - воскликнул Сарразин, при одном этом имени теряя всякое самообладание. - Я с ума схожу по ней!
- С тобой происходит то же, что и со всеми другими, - ответил его приятель.
- Я надеюсь, - проговорил с волнением Сарразин, - что ты, Виен, Лаутербург и Аллегрен не откажетесь после бала помочь мне в одном деле.
- Нам не придется участвовать в убийстве кардинала или?..
- Нет, нет, - успокоил его Сарразин. - Я не попрошу вас ни о чем, чего не могли бы сделать порядочные люди.
В самый короткий срок скульптор приготовил все необходимое для выполнения задуманного им плана. Он одним из последних явился на вечер в посольство, но зато приехал в дорожной карете, запряженной выносливыми лошадьми, которыми правил один из самых отчаянных римских vetturini. Дворец посольства был полон народа. Не без труда удалось скульптору, которого никто здесь не знал, пробраться в зал, где пела Замбинелла.
- Должно быть, из уважения к присутствующим здесь кардиналам, епископам и аббатам, - спросил Сарразин, - она носит сегодня мужской костюм и шпагу, а волосы ее курчавятся и заплетены сзади в косичку?
- Она! Кто это - она? - с удивлением переспросил старик, к которому обратился Сарразин.
- Замбинелла!
- Замбинелла! - воскликнул старый римский аристократ. - Вы шутите? С неба вы свалились, что ли? Да разве когда-нибудь женщина ступала на подмостки римского театра? Неужели вы не знаете, какими существами исполняются женские роли во владениях римского папы? Это я, милостивый государь, одарил Замбинеллу таким голосом! Я по всем счетам платил за этого плута. Даже и учителю пения платил я. И вот, представьте себе, он оказался таким неблагодарным, что даже ни разу не согласился переступить порог моего дома. А между тем, если он наживет состояние, то этим он будет всецело обязан мне. - Князь Киджи мог бы говорить еще долго, Сарразин не слушал его. Страшная истина вонзилась ему в душу, поразив его точно громом. Он замер в неподвижности, устремив взгляд на мнимого певца. Его пылающий взор, казалось, имел на Замбинеллу магнетическое действие: il musico невольно обратил свой взгляд на Сарразина, и его небесный голос слегка дрогнул. Трепет охватил его тело. Шепот, пробежавший по рядам публики, словно прикованной к его устам, окончательно смутил его. Оборвав пение, он опустился на стул. Кардинал Чиконьяра, искоса следивший за направлением взгляда своего любимца, заметил француза и, склонившись к уху одного из своих адъютантов в рясе, осведомился об имени скульптора. Получив нужные сведения, он внимательно оглядел художника и приказал что-то сопровождавшему его аббату, после чего последний поспешно удалился. Тем временем Замбинелла, несколько оправившись, снова запел столь своенравно прерванную им арию. Но исполнил он ее неважно и, несмотря на все просьбы, решительно отказался спеть что-либо другое. Этот отказ был первым проявлением своенравной тирании, способствовавшей впоследствии его славе не меньше, чем талант и огромное состояние, которым, как говорили, он был обязан своей красоте еще больше, чем голосу.
- Это - женщина! - проговорил Сарразин, думая, что его никто не слышит. - Здесь кроется какая-нибудь тайная интрига. Кардинал Чиконьяра обманывает папу и Рим!
Покинув зал, скульптор собрал своих друзей и спрятал их во дворе дома. Замбинелла между тем, убедившись, что Сарразин удалился, казалось, несколько успокоился. Около полуночи, пройдясь по залам дворца, как человек, отыскивающий врага, кастрат в свою очередь покинул собрание. В момент, когда он переступал порог дворца, он был ловко схвачен какимито людьми, которые, заткнув ему рот платком, усадили его в карету, нанятую Сарразином. 3астыв от ужаса и не смея пошевельнуться, Замбинелла забился в угол экипажа. Он видел перед собой лицо скульптора, хранившего гробовое молчание. Они ехали недолго. Похищенный Сарразином Замбинелла вскоре очутился в мрачной и почти пустой мастерской художника. Полумертвый от страха, сидел он на стуле, не смея взглянуть на стоявшую перед ним статую женщины, в которой он узнавал свои собственные черты. Он не произносил ни слова, но зубы его стучали от страха, Сарразин ходил по комнате большими шагами. Внезапно он остановился перед Замбинеллой.
- Скажи мне правду, - произнес он глухим и сдавленным голосом. - Ты женщина? Кардинал Чиконьяра…
Замбинелла, упав на колени, вместо ответа опустил голову.
- Ах, конечно, ты женщина, - воскликнул художник в неистовстве. - Потому что даже и…
Он не кончил.
- Нет! - заговорил он снова. - Нет! Он не был бы способен на такую низость.
- Ах, не убивайте меня! - воскликнул, рыдая, Замбинелла. Я согласился обмануть вас только для того, чтобы угодить товарищам, которым хотелось пошутить.
- Пошутить! - произнес скульптор голосом, в котором звучало бешенство. - Пошутить? Ты осмелился смеяться над страстью мужчины? Ты?
- О, сжальтесь! - взмолился Замбинелла.
- Я должен был бы убить тебя, - закричал Сарразин, в гневе выхватывая шпагу. - Но, - продолжал он с выражением холодного презрения, - даже если я вонжу этот клинок тебе в сердце, разве найду я в нем какое-нибудь чувство, достойное уничтожения, что-нибудь способное утолить мою жажду мщения? Ты - ничто! Будь ты мужчиной или женщиной, я бы убил тебя, но…
Сарразин сделал жест отвращения, вынудивший его повернуть голову, и тогда он взглянул на статую.
- И это - иллюзия! - воскликнул он.
Обернувшись к Замбинелле, он снова заговорил:
- Сердце женщины могло стать для меня приютом, родиной. Есть ли у тебя сестры, похожие на тебя? Нет? Тогда умри! Но нет, ты будешь жить! Оставить тебе жизнь - не значит ли обречь тебя на нечто худшее, чем смерть? Мне не жаль ни крови моей, ни жизни, но мне жаль моего будущего и погибшей радости моего сердца. Твоя слабая рука разбила мое счастье. Какие надежды я могу отнять у тебя за все те, которые ты убил во мне? Ты унизил меня до себя. Любить, быть любимым - отныне это для меня такие же пустые слова, как и для тебя. Всегда при взгляде на настоящую женщину я буду вспоминать вот эту, воображаемую!..
Он с жестом отчаяния указал на статую.
- Вечно в моей памяти будет жить небесная гарпия, которая будет вонзать свои острые когти в мои чувства и накладывать клеймо несовершенства на всех женщин! Чудовище! Ты, не способный дать жизни ничему, ты превратил для меня мир в пустыню. Ты уничтожил для меня всех женщин…
Сарразин опустился на стул против дрожавшего от ужаса певца. Две крупные слезы выступили из его сухих глаз и, скатившись по мужским щекам, упали на пол. Это были слезы ярости, едкие и жгучие.
- Нет больше любви! Я умер для счастья; для всех человеческих чувств! С этими словами он схватил молоток и с такой дикой силой швырнул его в статую, что промахнулся. Но Сарразину показалось, что он уничтожил этот памятник своего безумия, и, выхватив шпагу, он занес ее над певцом, чтобы убить его. Замбинелла пронзительно закричал. В то же мгновение в комнату ворвалось трое мужчин, и почти тотчас же Сарразин упал, пронзенный тремя ударами кинжалов.
- От имени кардинала Чиконьяра, - произнес один из убийц.
- Благодеяние, достойное христианина, - прошептал француз, испуская последнее дыхание.
Эти мрачные исполнители чужой воли рассказали Замбинелле о беспокойстве, терзавшем его покровителя, который в закрытом экипаже ожидает его у подъезда, спеша увезти своего любимца, как только он будет освобожден.
- Но я все же не понимаю, - проговорила госпожа де Рошфид, - какое отношение вся эта история имеет к старичку, которого мы вчера видели у госпожи де Ланти?