Приходская церковь была в миле с лишком от деревни, а так как погода выдалась на редкость хорошая, ну они и решили после венчания отправиться в Порт Бреди и провести там денек: поглядеть на корабли, на море, на солдат, а то что за радость возвращаться из церкви к тетке Джейн, у которой она жила, да и скучать там весь вечер.
Так вот, в то утро многие заметили, что Эндри по дороге в церковь то и дело писал вензеля. Накануне у соседей были крестины, и Эндри, приглашенный в крестные, всю ночь напролет усердно омывал младенца добрым элем, рассудив, что навряд ли когда еще сподобит бог нынче крестить, завтра венчаться, а наутро, того и гляди, родителем оказаться. Как тут не выпить ради такой благодати.
Так он в эту ночь и не прилег ни на минуту и отправился в церковь прямо с крестин. Вот и получилось, что, когда он со своей нареченной вошел в церковь, пастор (а был он человек строгих правил, по крайней мере - в церкви) посмотрел на Эндри и говорит эдак язвительно:
- Что же это такое, молодой человек? С самого утра и уже налакались! Постыдились бы хоть для такого дня!
- Совершенно справедливо, сэр, - говорит Эндри. - Однако на ногах я держусь, оно для нашего дела и достаточно. Я даже по одной половице могу пройти не хуже кого иного, не в обиду вам будь сказано (признаться, тут он малость разгорячился), - и если бы ты, пастор Билли Тугуд, крестил всю ночь напролет вот так же на совесть, как я, так ты бы сейчас и вовсе на ногах не стоял, провалиться мне на этом месте, коли не так!
Услышав такую отповедь, пастор Билли (у нас его иначе и не звали) помрачнел, насупился, - он был человек вспыльчивый и не любил, чтобы его задевали, - и сказал очень решительно:
- Я тебя венчать в таком виде не могу и не стану. Ступай домой, протрезвись, - и захлопнул свою библию на все защелки, словно мышеловку.
Тут невеста в слезы: плачет навзрыд и просит и молит не откладывать венчания; уже очень она боялась упустить Эндри, после стольких трудов! Да нет, не тут-то было.
- Не могу я совершать святое таинство над нетрезвым человеком, говорит мистер Тугуд. - Это грешно и неприлично. Мне жаль вас, дочь моя, я понимаю, что вам нельзя мешкать, но сейчас идите домой. И как это вы решились привести его сюда в таком виде?
- Так ведь трезвый он и совсем не пойдет, - всхлипнула она.
- Ну, тут уж я вам ничем не могу помочь, - говорит пастор, и как она его ни умоляла, он ни на какие уговоры не поддался. Тогда она принялась за дело по-другому:
- Может быть, сударь, вы пойдете домой, а нас оставите здесь, и я ручаюсь, что через часок-другой он будет трезвей самого судьи. А я уж тут постерегу его. Ведь если он выйдет из церкви невенчанный, его обратно на аркане не затащишь!
- Ну, хорошо, - говорит пастор. - Даю вам два часа, а потом вернусь.
- Только, ради бога, сударь, заприте дверь покрепче, чтобы нам нельзя было выйти, - просит Джейн.
- Хорошо, - говорит пастор.
- И чтобы никто не знал, что мы здесь.
Тут пастор снял свой новенький белый стихарь и ушел, а прочие стали уговариваться, как им сохранить это в тайне, что было не трудно, потому что место было безлюдное, а час ранний. Свидетели, брат Эндри с женой, которые вовсе не желали, чтобы Эндри женился на Джейн, и пришли сюда скрепя сердце, сказали, что не намерены торчать еще два часа в этой дыре и хотят вернуться домой в Лонгпаддл к обеду. Они так твердо стояли на своем, что причетник под конец сказал, - ладно уж, можно и без них обойтись. Пусть себе идут домой, как если бы венчание уже состоялось и молодые отправились в Порт Бреди. А когда вернется священник, за свидетеля сойдет любой прохожий, да и сам он, причетник.
На том и порешили, родные Эндри тут же ушли, а причетник затворил церковную дверь и приготовился уже повесить на нее замок. Тут невеста, думая все о своем, шепнула ему сквозь слезы:
- Дорогой мой сэр, не оставляйте нас тут, в церкви, кто-нибудь увидит в окно, и пойдут такие толки, такая сплетня, что я этого не переживу. Да и мой любезный Эндри, как бы он не сбежал от меня. Заприте нас лучше на колокольне, мой дорогой сэр. Я уж его туда как-нибудь втащу.
Причетник охотно согласился помочь бедняжке, и они вдвоем втащили Эндри на колокольню. Там он их и запер, а сам пошел домой с тем, чтобы вернуться часика через два.
Только что пастор Тугуд пришел домой из церкви, как вдруг видит: проезжает под его окном джентльмен в красном фраке и охотничьих сапогах. Увидал его пастор и с великой радостью вспомнил, что в этот день по соседству с его приходом назначена псовая охота. И так ему туда захотелось, потому что в душе он был ярым охотником.
Сказать по правде, чуть выйдя из церкви или с какой-нибудь требы, он уже ни о чем другом, кроме охоты, и думать не мог. Нечего греха таить, занятие это было ему не по карману, и в седле он сидел мешок мешком, и его вороная кобыла была старая, с облезлым, словно у крысы, хвостом, а его охотничьи сапоги и того старей, все порыжелые и потрескавшиеся. Однако он на своем веку затравил не одну сотню лисиц. Он жил холостяком и летом, укладываясь в кровать, каждый раз откидывал одеяло в ногах и заползал в постель головой вперед, как лиса в нору, в память о славной зимней охоте. А каждый раз, как на усадьбе сквайра справляли крестины, Билли ни за что, бывало, не упустит случая за праздничным столом как следует спрыснуть это событие старым портвейном.
Причетник, который был у пастора и за конюха, и за садовника, и за главного управителя, только что принялся за работу в саду, как тоже увидел охотника в красном фраке, а за ним еще много дворян и дворянчиков, и свору гончих, и егеря Джима Тредхеджа, и загонщиков, и еще пропасть всякого народа. Причетник любил травлю не меньше самого пастора: увидит свору гончих, и уж себя не помнит, и удержу ему тогда никакого нет. И грядки свои, и рассаду - все позабудет. Так и тут: кинул он на землю лопату - и скорей к пастору. А тот и сам не меньше его рвался на охоту.
- Я насчет вашей кобылки, сэр, - мямлит причетник, а сам весь дрожит от нетерпения. - Она у нас застоялась, ее промять, промять бы надо. Разрешите, я этим займусь и поезжу часок-другой?
- Это ты верно говоришь, промять ее нужно. Я вот сам сейчас этим займусь, - говорит пастор.
- Сами? Ну, а как быть с вашим меринком, сэр? С ним и вовсе сладу нет, так он застоялся. Если изволите, я и его подседлаю?
- Ну, что же. Выводи и его, - говорит пастор, которому только бы самому поскорее выбраться, а до причетника и дела нет.
Натянув поживей охотничьи сапоги и рейтузы, он поскакал к месту сбора, намереваясь вернуться в самом скором времени. Только что он скрылся из глаз, как причетник оседлал меринка и полетел вслед за ним. Прибыв к месту сбора, пастор нашел там всех своих друзей, и началась у них потеха. Гончие, как только их спустили, сразу пошли по следу, и все поскакали за ними. И вот, позабыв о своем благом намерении тотчас же воротиться, скачет наш пастор вслед за другими охотниками по пустырям между Липпетс-Вудз и Грин-Копе и, обернувшись на всем скаку, видит, что причетник поспевает за ним по пятам.
- Ха-ха, милейший! И ты тут? - говорит он.
- Тут, сэр, тут, - говорит причетник.
- Хорошая пробежка для коней.
- Воистину так, сэр. Хи-хи!
И вот летят они, как ветры буйные, все вперед и вперед через Грин-Копе, потом наперерез к Хайер-Джертон, потом через шоссе в Климмерстон-Ридж, потом дальше к Йелбери-Вуд, по горам и долам, причетник следом за пастором, а пастор, чуть отстав от собак.
Никогда еще не бывало у них такой славной травли, как в этот день, и ни пастор, ни причетник ни разу и не вспомнили о необвенчанной парочке, ожидавшей их на колокольне.
- А вашим лошадкам, сэр, это пойдет на пользу, - говорит причетник, только на полголовы отставая от пастора. - Отличная это мысль пришла вашему преподобию - промять их нынче на травле. А то, глядишь, не сегодня завтра ударят морозы, и придется бедным животинам неделями стоять в конюшне.
- Нельзя им застаиваться, никак нельзя. Блажен, иже и скоты милует, отвечает ему пастор.
- Хи-хи, - посмеивается причетник, хитро подмигивая пастору.
- Ха-ха, - вторит пастор, уголком глаза скосившись на причетника. - Ату ее! - кричит он, видя, что лиса в этот миг показалась на поле.
- Ату ее! - вторит причетник. - Вон она! Ах ты дьявол, да их там две!
- Ну-ну! Чтобы я больше не слышал от тебя таких слов! Забыл ты, что ли, какой на тебе сан?
- Воистину так, ваша милость, воистину так. Но, право же, хорошая охота - такая веселая штука, что и о своем высоком служении забываешь. - И опять краешком глаза он подмигнул пастору, а пастор точно таким же манером ему.
- Хи-хи, - смеется причетник.
- Ха-ха, - вторит пастор Тугуд.
- Ах, сэр, - снова говорит причетник. - Ну, насколько же это приятнее, чем возглашать зимними вечерами "аминь" на ваше "во веки веков"!
- Что верно то верно. Но все хорошо во благовремении, - говорит пастор Тугуд. Он был начитан в писании и на каждый житейский случай имел текст наготове, как и подобает пастору.
Так и скакали они до самого вечера, пока не кончилась эта охота тем, что лиса забежала в домишко старой вдовы и забилась сначала под стол, а потом в футляр стенных часов. Пастор с причетником прискакали одними из первых и видели через окно, как брали лисицу, а часы при этом били без остановки, как им еще никогда не случалось бить. Потом пришлось подумать и о возвращении домой.
Приуныли тут пастор с причетником, потому что и кони были загнаны до полусмерти, и сами всадники еле держались в седле от усталости. Но делать нечего - пустились в обратный путь и плелись все время шагом, то и дело останавливаясь.
- Нет, видно, никогда нам не добраться до дому, - стонал пастор Тугуд, согнувшись в седле в три погибели.
- Ох, не добраться, - вторил ему причетник. - Это нам воздаяние за беззакония наши.
- Воистину так, - бормотал в ответ пастор.
Словом, уже совсем стемнело, когда они въехали наконец в ворота пасторова дома, тишком, как воры, прокравшись по улице, чтобы никто из прихожан не догадался, где они весь день пропадали. Они и сами-то от усталости еле на ногах держались, а еще надо было о лошадях позаботиться, так что и тут ни один, ни другой не вспомнили о недовенчанной парочке. Как только лошади были заведены в стойла и накормлены, а сами они малость перекусили, тотчас же оба завалились спать.
Наутро, когда пастор Тугуд сидел за завтраком, вспоминая вчерашнюю охоту, прибегает вдруг причетник и спрашивает еще в дверях, можно ли войти.
- Как же это мы, ваша милость, - говорит он. - У нас совсем из головы вон, а ведь та пара на колокольне до сих пор не обвенчана.
Пастор так и ахнул, чуть куском не подавился.
- Господи помилуй, - говорит он, - а ведь и правда! Как это вышло нескладно.
- И не говорите, сэр. Ведь мы, может статься, погубили несчастную женщину.
- Ах да! Помню, помню! Ей, по правде сказать, давно уже следовало обвенчаться.
- Подумать только, сэр, а ну как с ней там, на колокольне, что-нибудь случилось, и ни доктора, ни бабки…
(- Ах, бедняжка, - вздохнули женщины.)…Как бы нас за это в суд не потащили. Да и для церкви, какой это позор для церкви!
- Замолчи ты, ради бога! Ты меня с ума сведешь! - говорит пастор. - И какого черта я их вчера не обвенчал, пьяных ли, трезвых ли! - (Духовные лица в те времена чертыхались не хуже простых смертных). - А ты что, сам ходил в церковь или спрашивал у деревенских?
- Да нет, что вы, сэр! Это я вот только что вспомнил. В церковных делах разве я смею вперед вас соваться? А сейчас, как подумал о них, меня словно обухом по голове. Кажется, тронь пальцем - сейчас упаду!
Ну, тут пастор бросил свой завтрак и вместе с причетником скорей побежал в церковь.
- Да их, наверно, и след простыл, - говорит на ходу мистер Тугуд. - И хорошо бы. Они небось как-нибудь выбрались и давно уже дома.
Все же они вошли в ограду, поглядели на колокольню и видят: высоко в окне белеет малюсенькое личико и крохотная рука помахивает им сверху.
- Бог мой, - говорит мистер Тугуд, - не знаю, как я им теперь на глаза покажусь! - Он тяжело опустился на чью-то могильную плиту. - И надо же было мне вчера к ним так придираться!
- Да, очень жаль, что мы с этим делом тогда же не покончили, - говорит причетник. - Но раз убеждения вашей милости не дозволяли вам их венчать что же, с этим надо считаться.
- Верно, друг мой, верно. А что, по ней не видно… не произошло там с ней чего-нибудь… преждевременного?
- Да мне видно ее только до плеч, сэр.
- Ну, а как лицо?
- Лицо страх какое бледное.
- Да что ты! Ну, будь что будет. Ох, и разломило же у меня поясницу после вчерашнего… Но приступим к делу божию.
Они вошли в церковь и только отперли ход на колокольню, как бедняжка Джейн и ее любезный Эндри выскочили оттуда, как голодные мыши из пустого буфета. Эндри едва живой и вполне трезвый, а его невеста бледная и продрогшая, но во всем прочем такая же, как вчера.
- Как? - говорит пастор, облегченно вздыхая, - вы с тех самых пор так тут и сидели?
- А то как же, сэр, - говорит невеста, падая от слабости на скамью. - И ни кусочка, ни глотка за все это время. Нам никак нельзя было выйти без посторонней помощи, вот мы и сидели.
- Но почему же вы не позвали кого-нибудь? - спросил пастор.
- Она не позволила, - говорит Эндри.
- Стыдно мне было, - всхлипнула Джейн. - Да узнай об этом кто-нибудь нас на всю жизнь ославили бы. Раз или два Эндри совсем было собрался ударить в колокол, но потом одумался и сказал: "Нет, лучше нам с голоду подохнуть, чем навек опозориться!" Вот мы все ждали и ждали, а вас все нет и нет.
- Да! И я очень об этом сожалею, - сказал пастор. - Но теперь мы с этим делом мигом покончим.
- Мне… мне бы пожевать чего-нибудь, - говорит Эндри. - Хоть корочку бы какую или луковку, и то бы ладно. Потому я так отощал, что у меня, кажется, все кишки к спине приросли, слышно, как они о становую кость трутся.
- Нет, раз уж все мы тут, и в полном порядке, - с беспокойством сказала невеста, - так давайте скорее кончать!
Эндри согласился повременить с едой, причетник позвал вторым свидетелем одного из прихожан, самого неболтливого, и скоро брачные узы были крепко завязаны, новобрачная успокоилась и заулыбалась, а у Эндри еще пуще живот подвело.
- Ну, а теперь, - сказал пастор Тугуд, - вы оба идите ко мне, мы вас накормим как следует на дорогу.
Они с благодарностью приняли приглашение и, выйдя с церковного двора, пошли одной тропинкой, а пастор с причетником - другой, и никто их не заметил, потому что час был еще ранний. Они вошли в пасторский дом, будто бы только что вернулись из поездки в Порт Бреди, и тут-то уж они набросились на еду и питье и пили и ели до отвалу.
Об этом случае долгое время никто не знал, но потом все-таки пошел слушок, а теперь и сами они иной раз со смехом вспоминают, какая у них была чудная свадьба. Хотя и то сказать, не бог весть что получила Джейн за все свои труды и старания. Разве вот только свое доброе имя спасла.
- Это тот самый Эндри, который явился к сквайру на рождество вместе с музыкантами? - спросил торговец семенами.
- Нет, нет, - ответил учитель Профитт. - То был его отец. И все произошло оттого, что Эндри чересчур любил покушать и выпить.
Видя, что все его слушают, учитель сразу начал рассказ:
СТАРЫЙ ЭНДРИ В РОЛИ МУЗЫКАНТА
Перевод Э. Раузиной
- Я был тогда еще мальчишкой и пел в церковном хоре; на рождество мы вместе с музыкантами всегда отправлялись в дом сквайра, а сквайр, все его семейство и гости (в тот раз среди них был архидиакон, лорд и леди Баксби и еще много других) рассаживались в большой зале и слушали, как мы играем и поем. Потом нас звали в людскую и угощали превосходным ужином. Так уж было заведено, и Эндри очень хорошо знал об этом. Мы как раз собирались к сквайру, когда повстречали его.
- Господи, - говорит, - до чего ж мне охота попировать вместе с вами! Жареное мясо, индейка, плумпудинг, эль - бывает же счастье людям! А сквайру-то что - одним человеком больше, одним меньше. Я уже слишком стар, чтобы сойти за мальчишку из хора, и чересчур бородат, чтоб меня приняли за девицу из тех, что с вами поют. Вот ежели б вы одолжили мне скрипку и я б пошел с вами как музыкант, а?
Ну, мы пожалели старика и дали ему старую скрипку, хотя Эндри понимал в музыке столько же, сколько лошадь в философии; вместе со всеми Эндри отправился в путь и, крепко зажав скрипку под мышкой, храбро вошел в дом сквайра. Он суетился, раскладывал ноты, устанавливал свечи так, чтоб свет от них падал прямо на ноты, словно это дело было для него самое привычное, и все шло как нельзя лучше, пока мы не запели "Когда узрели пастухи", а потом "Взойди, звезда" и "О, радостные звуки". Только мы кончили последнюю песнь, поднимается мать сквайра, высокая сердитая старуха, большая любительница церковного пения, и обращается к Эндри:
- Послушай-ка, голубчик, ты, я вижу, не играешь вместе со всеми. В чем дело?
Все мы готовы были провалиться сквозь землю. Надо же попасть в такую переделку! У Эндри даже холодный пот на лбу выступил. А мы молчим, ждем как-то он выпутается из этой истории?
- Беда приключилась, сударыня, - говорит он, кланяясь с самым невинным видом, что твое дитя. - По дороге я упал и сломал смычок.
- Какая жалость, - говорит она. - А нельзя ли его починить?
- Куда там, сударыня, - отвечает Эндри. - Весь изломался.
- Посмотрим, нельзя ли тебе помочь, - говорит она.
На этом как будто все и кончилось, и мы запели "Возрадуйтесь, люди, восстаньте от сна" в ре мажор с двумя диезами. И только мы замолчали, как старуха снова обращается к Эндри:
- У нас на чердаке хранятся негодные музыкальные инструменты, и я велела поискать для тебя смычок, - и протягивает смычок бедняге Эндри, который не то что играть, а и держать его в руках не умел.
- Вот теперь у нас будет полный аккомпанемент, - говорит она.
Что тут было делать? Эндри стоит среди музыкантов, глядит в ноты, а лицо у него все сморщилось, как гнилое яблоко, потому что если кого и боялись в нашем приходе, так именно этой горбоносой старухи. Тогда Эндри пустился на хитрость - спрятался за чью-то спину и давай водить смычком взад-вперед над скрипкой, но не касаясь струн. Со стороны посмотреть, так показалось бы, что он всю душу вкладывает в игру. Быть может, все и обошлось бы, если бы один из гостей (не кто иной, как архидиакон) не углядел, что Эндри держит скрипку вверх тормашками, прижимая подбородком головку и придерживая рукой конец деки. Все гости встали с мест и окружили Эндри - они решили, что это какой-то новый способ игры на скрипке.
Тут-то все и раскрылось. Мать сквайра велела выгнать Эндри вон, как низкого обманщика, а сквайр заявил, что Эндри должен ровно через две недели освободить дом, который у него арендовал. Это происшествие в значительной мере нарушило мирное течение рождественского вечера.