- Ничего я не знаю! Мне известно только то, что все говорят и что вы сами тысячу раз слышали. Граф де Нив женился на искательнице приключений, которая выгнала из дому его дочь от первого брака. Говорят, что эта дочь умерла в монастыре.
- Ага, так ты думаешь, что она умерла?
- Так говорят.
- Ну так я тебе скажу, что она жива и, если сведения, собранные мною, верны, убежала из монастыря и прячется в Виньолет.
- Да ну! Убежала-таки!
- Да, друг мой, причем убежала с поклонником, у которого очень большие ноги.
Жак невольно взглянул на свои ноги, а потом на мои для сравнения. Быть может, до этой минуты ему и в голову не приходило, что в нем есть какое-нибудь несовершенство.
Я видел, что он озадачен и, если проявить настойчивость, не станет больше скрытничать, но я не хотел его признаний, а потому быстро переменил тему разговора.
- Скажи, пожалуйста, правда ли, что твоя сестра поссорилась с моей женой?
- Тетушка сильно обидела сестру и дала ей почувствовать, что ей не по сердцу женитьба Анри на Мьет.
- Знаю, знаю, между ними вышло такое же недоразумение, как между тобою и Анри. Надеюсь, что все уладится, и поскольку ты уверен, что у Мьет нет других планов…
- Готов поклясться, дядя!
- И прекрасно! Я заеду переговорить с ней. Поехали со мной.
- Не могу, дядя, у меня сейчас идут работы, и нужен мой присмотр.
Я простился с ним и уехал один; но, отъехав совсем немного, оглянулся и заметил, что он не пошел к дому, а спрятался в кусты.
Мне пришло в голову, что он хочет проследить за мной. Я стегнул лошадь и заставил ее резко убыстрить бег. Мне не хотелось, чтобы Жак поспел к сестре раньше меня и предупредил ее о моем посещении. Однако, поскольку мне пришлось обогнуть ферму, чтобы подъехать к крыльцу, я не был уверен, что он, со своими длинными ногами и со сноровкой охотника, не знающего преград, все-таки не опередил меня, когда я наконец вошел без доклада в сад племянницы.
Она встретила меня с корзинкой только что сорванных персиков и поставила ее на скамью, чтобы ласково обнять меня.
- Сядем, - сказал я ей, - мне нужно поговорить с тобой…
Садясь, я отодвинул белый шелковый зонтик на розовой подкладке.
- Какая хорошенькая вещица! - сказал я. - А я и не знал, что ты такая щеголиха.
- Нет, дядя, - ответила она с прямодушной решимостью, составлявшей основу ее характера, - это не моя вещица, это зонтик одной особы, которая гостит у меня.
- И которую я заставил убежать?
- Она вернется, если вы согласитесь ее повидать и выслушать; она даже хочет переговорить с вами…
- Ты виделась сегодня с братом?
- Да, дядя. Я знаю, что Анри заподозрил меня в чем-то, только не знаю, в чем именно и что такого он вам сказал; но я не желаю ничего скрывать от вас и дала понять особе, которая доверила мне свою тайну, что не намерена вам лгать. Вы приехали, чтобы расспросить) меня, дядя, я готова ответить на ваши вопросы.
VII
- Ну так вот тебе вопросы, на которые, впрочем, ты можешь ответить, никого не выдав. Я не стану спрашивать, кто у тебя прячется. Мне это известно. И не потребую свидания с нею. Я интересуюсь только тем, что касается лично тебя и твоего брата, поскольку не хочу, чтобы Жак делал из тебя сообщницу глупости, последствия которой могут быть очень неприятны и серьезны.
- Дядя, клянусь вам, что я ровно ничего не пони маю в том, что вы говорите. Жак здесь совсем ни при чем и никак не повлиял на мое решение приютить у себя эту особу.
- Жак ни при чем?.. Эмили! Ведь ты никогда не лжешь!
- Никогда! - ответила Эмили тоном, не допускавшим сомнений.
- Верю, верю, дитя мое! Итак, она - не будем называть имен - она приехала к тебе месяц тому назад одна и добровольно, то есть ее никто не привез, никто не убедил приехать именно сюда, никто не помогал ей выбраться из заточения?
Мьет поколебалась с минуту, похоже было, что я заронил у нее подозрение, которого раньше у нее не было.
- Вот что мне известно, - сказала она, наконец, - однажды вечером, в прошлом месяце, я была здесь одна. Жак уехал на Артонскую ярмарку. Вдруг кто-то позвонил. Я подумала, что это он, но в следующую же минуту сообразила, кто это еще мог быть, потому что получила письмо, в котором сообщалось о планах и надеждах на побег и ко мне была обращена просьба об убежище и сохранении тайны. Вот почему я не стала будить прислугу и сама побежала к воротам, где увидела именно ту особу, которую ждала. Я ввела ее в приготовленную комнату и поселила там с помощью старухи Николь, в которой уверена, как в самой себе.
- И эта особа была одна?
- Нет, с ней была ее кормилица Шарлет, которая помогла ей убежать.
- Куда же делась эта женщина потом?
- Отправилась в Риом, к мужу. Она мне очень не нравится, но бывает здесь время от времени - сообщает Мари, что поделывает ее мачеха, ведь она за ней постоянно наблюдает.
- А как поступил Жак, когда у тебя водворилась твоя приятельница?
- Жак вернулся дня через два и не видал моей затворницы. Я вышла к нему на крыльцо и сказала, что, во избежание сплетен, ему не следует оставаться в доме, поскольку у меня остановилась приятельница, которую никто не должен видеть. Я посоветовала ему перебраться в Шангус и сразу отправила туда все его вещи, наказав не показываться ко мне раньше, чем через месяц, и хранить полную тайну. Жак дал слово не пытаться увидеть мою приятельницу и никому не говорить о ней и слово свое сдержал.
- Ты уверена?
- Да, дядя; я знаю, что брат - повеса, но лично мне упрекнуть его не в чем. Он прекрасно знает, что, если бы он стал наведываться сюда, его немедленно обвинили бы в ухаживаниях за моей приятельницей, а мне приписали бы очень подлую роль.
- Какую подлую роль, душа моя? Вот что больше всего интересует меня! Как бы ты оценила свое положение, если бы Жаку вздумалось приволокнуться за этой барышней?
- Такое ему и в голову прийти не может, он ее совсем не знает.
- Но предположим…
- Что он меня обманывает? Быть того не может! Это было бы ужасно! Ведь эта особа знатна и богата.
Эта партия не для Жака; и если бы он стал искать знакомства с нею, заставил бы ее себя полюбить, воспользовался бы ее присутствием у меня, чтобы скомпрометировать ее, меня ославили бы как сообщницу очень гнусной интриги или же как смешную и наивную дурочку. Разве не так, дядя?
- Душа моя! - ответил я, обнимая ее. - Никто и не обвиняет тебя в участии в какой-нибудь интриге, а если бы кому-нибудь пришло в голову распускать о тебе такую клевету, то ему пришлось бы иметь дело с твоим дядей и твоим братом.
- Но тетя! Она настроена против меня и, может быть, уже что-то обо мне прослышала?
- Ничего она о тебе не прослышала! Забудь, что она тебе сказала, она загладит свою нелепую выходку, потому что она в общем-то добрая и любит тебя.
- Нет, дядя, не любит! Я очень хорошо почувствовала это в последний раз, когда мы с нею виделись и когда она восстановила Анри против меня.
- А меня-то ты за кого считаешь? Я ведь тоже кое-что значу в своем доме и люблю тебя за четверых. Признайся только: ты все еще любишь Анри?
- Прежнего Анри - да; но я не знаю, каков он теперь, надо сперва хорошенько приглядеться к нему. У него изменилось и лицо, и разговоры, и манеры. Нужно время, чтобы снова сблизиться с ним, а сейчас я не могу ни принимать его у себя, ни бывать у вас…
- Хорошо, отложим на несколько недель твое близкое знакомство с ним, и ответь мне на последний вопрос. Тебе хорошо знакома особа, которую ты приютила у себя?
- Да, дядя.
- Ты любишь ее?
- Очень.
- И уважаешь?
- Уверена, что ее нельзя упрекнуть ни в чем серьезном.
- Она умна?
- Очень.
- Образованна?
- Как все воспитанницы монашек; но сейчас она много читает.
- Благоразумна?
- Гораздо благоразумнее той личности, которая сделала ее несчастной да и теперь преследует.
- Довольно! Пока я не хочу знать большего. Я не хочу видеться с ней, пока не буду иметь возможности сообщить ей что-нибудь важное.
- Ах, дядя! Понимаю! К вам обращались за советом, вам поручили…
- Да, со мной советовались, но я оставил за собой полную свободу действий. Ни за что на свете я не вмешался бы в дело, в котором могло бы быть предано гласности твое имя; но до огласки и суда не дойдет, будь спокойна, а если бы и дошло, то я отказался бы вести процесс против твоей приятельницы. Но поскольку вопрос стоит скорее о сделке, чем о тяжбе, я вправе подавать советы обеим сторонам. Скажи своей приятельнице, что она сделала большую глупость, убежав из монастыря чуть ли не накануне получения права выйти из него по собственной воле, и позволь заметить тебе, что ты, помогая ей, тоже совершила опрометчивый поступок, на который я не считал тебя способной.
- Нет, дядя, я просто допустила ошибку. Мари написала мне, что она уже совершеннолетняя, но что ей не предоставляют свободы и поэтому ей не остается ничего другого, как сбежать, и, кроме как ко мне, ей идти некуда. Что же мне оставалось делать? Ведь нельзя же было ей отказать? А приехав сюда, она призналась, что до совершеннолетия не хватает еще нескольких недель. Конечно, я поняла, что ее надо спрятать, и приняла всякие меры предосторожности. До сих пор мне удавалось все держать в тайне. Мари не выходит из сада и дома, а прислуга у меня верная и преданная.
- Вот что, душа моя, удвой-ка ты свои предосторожности, потому что Мари все еще под опекой и опекунша, если узнает, где она прячется, может вытребовать ее через полицию.
- Знаю, знаю, дядя, и потому сплю только одним глазком. Бедная Мари! Если за ней придет полиция, то я с ней не расстанусь, пусть забирают нас обеих!
- А так как ни Жак, ни я этого не потерпели бы, то все это кончилось бы скверно! Дружба вещь хорошая, но я считаю, что твоя приятельница ею злоупотребляет.
- Она так несчастна, дядя! Если бы вы знали… Если бы она могла поведать вам свою жизнь!
- Пока я не хочу и не могу ее видеть и слушать. Это бы только все испортило и помешало бы мне быть ей полезным. Итак, я ухожу, я ее не видел, ты ее не называла, я ничего не знаю. Поцелуй меня, а ей скажи, чтобы не оставляла зонтик в саду.
- Возьмите персики, дядя! Тетя их любит.
- Нет! Я не хочу говорить дома, что был у тебя, поэтому ничего не возьму. Позволь только сказать Анри, что ты не прочь возобновить знакомство с ним.
- Значит, вы ему скажете, что видели меня?
- Да, только ему.
- Ну так скажите ему… скажите… нет! Ничего не говорите! Сначала узнайте, что он против меня имеет. Пока он на меня сердит, я не хочу ни о чем думать.
VIII
Я и сам решил ничего не говорить Анри. Однако следовало его утешить, а также оправдать Мьет в его глазах. Как он ни старался принять гордый вид, я отлично видел, что он всем сердцем опечален, и боялся, как бы он своим поведением не расстроил окончательно брак, от которого, по-моему, зависело все счастье его жизни Я вернулся около трех часов и не застал никого дома Жена и сын отправились в замок Персмон, куда я и пошел их разыскивать.
"Забава" положительно нравилась Анри, и мать убеждала его устроить там премилую холостяцкую квартиру под тем предлогом, что ему необходимо иметь свой уголок для работы. Я не соглашался с ними. По моему разумению, нужно было оставить развалину развалиной и ограничиться ремонтом и отделкой той комнаты, в которой жил старый Корас де Персмон.
- Анри, - сказал я им, - женится через два-три года. Откуда нам знать, останется ли он жить с нами или переберется к жене, если он женится не на кузине Эмили. Тогда его жена может надумать жить в замке: в таком случае потребуются большие расходы в расчете на целое хозяйство и будущую семью. Что бы вы сейчас ни сделали, все станет ненужным и даже, пожалуй, помешает. Зачем же торопиться и сорить деньгами понапрасну?
Анри согласился со мной. Мать упрекнула его в по стоянкой уступчивости по отношению ко мне и в недостаточном сочувствии ее взглядам.
- Ведь ты клялся не жениться раньше тридцати… - сказала она ему.
Как только она ушла, вволю поворчав на нас, я поспешил сказать Анри:
- Я видел Мьет. Мои предположения верны: у нее прячется женщина.
- Правда? А зачем она ее прячет?
- Это монашенка из Риомского монастыря, которой доктор посоветовал подышать деревенским воздухом. Ты ведь знаешь, монашенки не должны видеть посторонних… Всякий раз, когда кто-нибудь приезжает, Мьет предупреждает ее, чтобы она не показывалась. Епископ позволил ей отлучиться из монастыря при обязательном условии, чтобы об этом никто не знал. Это тайна, смотри же, матери - ни слова. Мьет очень предана этой монашенке, заменившей ей в свое время мать, и теперь все время посвящает уходу за ней…
- Что она могла подумать обо мне? Ты сказал ей, в чем я ее подозревал?
- Я что, не в своем уме? Да она ни за что не простила бы тебе… Ну что, я вижу, ты готов всплакнуть. Плачь! Не стесняйся! Значит, Мьет тебе дороже, чем ты хотел показать…
- Ах, отец, хочется и плакать, и смеяться!
- Хочешь - смейся, хочешь - плачь, но расскажи, о чем ты думаешь.
- Что тебе сказать, когда я сам еще в себе не разобрался? Я знаю, что Мьет - ангел, святая, что в ней невинность и чистота небесных созданий соединены с твердой и смелой душою, готовой выдержать любые испытания. Быть любимым ею - честь и слава, а иметь ее женою - блаженство. Ты видишь, я знаю ей цену. Но я - стою ли я такой жены? Что я сделал, чтобы заслужить ее? Я опускался в бездны, о которых она и понятия не имеет. Сколько раз я прогонял прочь ее образ, мешавший мне в моих постыдных наслаждениях… И теперь я наконец вернулся к ней: грязный, изнуренный развратной жизнью, разочарованный. Ах, отец, жениться надо в восемнадцать лет! В горячке веры в свои силы, с гордостью святой невинности. Тогда я был бы достоин своей невесты, был бы уверен в ее уважении… Да, супружеская любовь - это суровая святыня, про которую можно сказать, что если она не все, то тогда она не стоит ничего. Но до сих пор я не понимал этого, и когда разнузданная чувственность увлекала меня, я думал, что к Эмили это не имеет никакого отношения. Теперь я убежден, что ошибался. Я не любил ее как должно, если мог забывать о ней. Я боялся ее, считал, в смысле нравственности, недосягаемой и видел в браке непомерно тяжелые оковы… Мое воображение рисовало существа, куда менее совершенные. Женщины, скрашивающие досуг студентов, губят их молодые души своей доступностью. Добиться их расположения ничего не стоит, как не стоит и беречь его… Продажные женщины, чтобы заставить платить себе подороже, умеют разжечь страсть притворным сопротивлением… Такие особенно опасны, они губят здоровье и извращают все понятия… Я сумел вовремя отдалиться от них, но все же не настолько быстро, чтобы они не успели осушить во мне источник святых и здоровых чувств. Ты давал мне слишком много денег. Я не погряз в пороке, как Жак, но потерял вкус к простоте и любовь к прямому и суровому пути: в моем саду любви побывало слишком много искусственных цветов. Византийская девственница со строгим челом кажется мне слишком мрачной и холодной для моего музея. У меня там целая коллекция женщин Гаварни, и для Эмили среди них нет места. Я теряюсь перед ней, не знаю, о чем говорить, как взглянуть. Позволь уж мне сказать всю правду, признаться в позорном чувстве. Вчера, вообразив ее изменницей, я сначала оцепенел, потом пришел в бешенство. Я не спал всю ночь, меня мучила ревность. Попадись она мне под руку, я бы убил ее! Стало быть, я чувствовал любовь к ней, думая, что она развратна… Сегодня оказалось, что я был глупцом и безумцем; ты показал мне образ Эмили в ореоле безупречности, я полон раскаяния и в то же время страха и нерешительности. Я не знаю, люблю ли я ее!
- Хорошо, хорошо! Теперь я все понял! В жизни наступает время, когда даже самые заботливые отцы должны отдать детей на произвол судьбы и благодарить ее, если она не сделает их хуже, чем сделала тебя! Что же делать! Надо примириться с прошлым и не отравлять память о нем слишком мелочным анализом. Ты совершил путешествие, в котором тебе довелось отведать перцу, а потому теперь наши плоды и молоко кажутся тебе пресными. Ты уже не пастушок Вергилия. Подожди! Все перемелется! Среда меняет человека, и ты скорее, чем думаешь, научишься ценить настоящее счастье. Сейчас забудь о браке. Эмили тоже не расположена напоминать тебе о нем. Она говорит, что еще не знает тебя. Вы оба вольны либо возобновить роман своей юности, либо дать ему растаять без следа, вместе с розовыми облаками прошлого.
Я не пессимист, но и не оптимист. Я прекрасно видел, что в данном случае, как и всегда, радость мимолетна, а уверенность недостижима. Я ждал возвращения сына, как самого радостного дня в своей жизни. Я так счастлив был обнять его, такие сладкие мечты посещали меня, пока я ожидал его. Несмотря на ошибки, в которых он честно признавался в своих письмах, он трудился и начал карьеру, обещавшую быть блестящей. Он был умен, красив, добр, богат, благоразумен - насколько это возможно в его возрасте. Для него нашлась невеста - настоящая жемчужина, тоже богатая, добрая, прекрасная, как ангел, и на редкость умная. Они любили друг друга и при расставании дали друг другу слово. Я думал, они с радостью увидятся и очень скоро поженятся… но оказалось, что они охладели… Жена моя постаралась их поссорить. Мьет втянута в запутанную интригу. Жак затеял проделку, которая может скомпрометировать Мьет. А хуже всего то, что Анри не в силах был уснуть в первую ночь под нашей кровлей, видимо, его терзали какие-то душевные муки, и я не знал, как и чем ему помочь.
День радости прошел не безоблачно, и, делая вид, что равнодушен ко всем этим мелочам, в действительности я сильно и глубоко был встревожен.
IX
Вечер, однако, прошел очень весело. У нас обедали родные и друзья. Анри все любили и все поздравляли меня с таким сыном. Он получил много приглашений и принимал их только с таким условием, чтобы и я поехал с ним. Он говорил, что после такой долгой разлуки хочет как можно больше быть со мною.
На следующий день нам пришлось отправиться на охоту к родственнику, который жил так далеко, что мы отсутствовали дома целых два дня. Жак тоже обещал приехать, но не приехал. Впрочем, о нем и не вспомнили. Охота и обед вызвали большое оживление, но я неотвязно думал о его старании избежать встречи с нами. Для Жака не было более тяжкой муки, чем хранить тайну, а значит, теперь у него есть тайна и он боится моих расспросов. Нас задержали на день дольше, чем мы рассчитывали, и домой мы вернулись только в понедельник утром.
Первым, что поразило меня при входе в дом, была хорошенькая девочка лет семи, кокетливо одетая, которая держалась за юбку моей жены. Смеясь и лукаво на меня поглядывая, она спросила:
- Ты, наверно, муж Бебель?
- Это Леони де Нив, - пояснила жена. - Она слышала, что меня зовут госпожа Шантебель, и решила, что удобнее называть меня Бебель. Мы ведь с тобой друзья теперь, правда, Нини? Мы большие друзья.
- Когда же это вы успели так подружиться? - спросил я.