Маки
Спасаясь от войны, французские интеллигенты всех направлений и убеждений нашли приют в Бразилии. Среди них были писатели, издатели, актеры и режиссеры, художники и журналисты. Самый известный - Жорж Бернанос - обосновался в Минас Жерайс, остальные поселились в Рио или в Сан-Пауло. Они присоединились к знаменитым профессорам, которые в 1937 году возглавили кафедры в только что открытых университетах. Видное место среди этих профессоров занимал писатель и ученый Роже Бастид.
С помощью своих бразильских единомышленников они начали активно помогать силам французского Сопротивления - "Свободной Франции", де Голлю и маки. Их деятельность не встречала одобрения со стороны правящих кругов, которые проводили политику сближения с третьим рейхом; ходили слухи, что Бразилия примкнет к антикоминтерновскому пакту; глава правительства в отсутствие своего министра иностранных дел вел переговоры с германским послом, обсуждая пути укрепления идеологических и экономических связей, которые могли бы послужить основой для подписания договора. Несмотря на все это, французские эмигранты, используя противоречия в кабинете министров и традиционную любовь бразильцев к Франции и французской культуре, сумели развернуть активную деятельность - она не была официально разрешена правительством, но и не подвергалась прямому запрету. Полиция не спускала с французов глаз, однако до поры до времени не трогала их. Виднейшие представители политических, военных и литературных кругов - уже упомянутый министр иностранных дел Освальдо де Аранья, генерал Лейтан де Карвальо и, по слухам, даже дочь диктатора Алзира Варгас - всеми силами противились сближению с Гитлером и помогали немногочисленной, но энергичной группе патриотов, которые, живя вдали от своей покоренной родины, сражались за ее свободу.
Ближе всех к ним стояли академики Эвандро Нунес дос Сантос, Алсеу де Аморозо Лима, Афранио Портела, Фигейредо Жуниор, поэты Мурило Мендес и Аугусто Фредерико Шмидт, артисты Прокопио Феррейра и Мария-Жоан, писатели Алваро Морейра, Сержио Милье, Жозуе Монтелло, Анибал Машаду и редактор литературного журнала "Дон Казмурро" Брисио де Абреу, проживший в Париже больше десяти лет.
Эти и другие антифашисты собрались у Эвандро по случаю приезда в Рио Роже Бастида - он намеревался читать лекции в столичном университете и завести новые знакомства. Двух ученых связывала крепкая дружба, основанная на взаимном восхищении. Эвандро собрал у себя друзей, чтобы сообща обсудить, как лучше помочь голлистским организациям и партизанам. Гостей принимала вместе с братом юная хозяйка дома Изабел, которая не в силах была скрыть гордость: ведь крестил ее не кто иной, как Антонио Бруно.
Среди принятых решений одно заслуживает особого внимания, поскольку сулило несомненную выгоду и общественный резонанс. Мария-Жоан предложила возобновить спектакль по пьесе Бруно "Мери-Джон", премьера которого состоялась в 1922 году в театре Леополдо Фроэса. Сбор поступит в пользу "Свободной Франции". Единственное представление состоится в понедельник, когда все театры закрыты, и будет посвящено двадцатипятилетнему юбилею сценической деятельности Марии-Жоан. Предложение было принято с восторгом. Общее руководство и рекламу взяла на себя редакция "Дона Казмурро"; Алваро Морейра согласился обновить мизансцены, а Санта-Роза - декорации; Фигейредо Жуниор сочинит текст программы, Прокопио сыграет роль мнимой голливудской кинозвезды, - роль, которую в первой постановке исполнял сам Леополдо Фроэс. Кроме того, всем - и в первую очередь дамам - надлежит заняться распространением билетов по самой высокой цене.
Вечер удался: стол был роскошен, вина - высшего качества, собеседники блистали остроумием, Педро и Изабел радовали гостей по-детски непринужденным весельем. После серьезных разговоров приглашенные разбрелись по саду, наслаждаясь в раскаленной декабрьской ночи прохладным дуновением бриза. Местре Афранио, дона Розаринья и Мария-Жоан уселись на скамье под жакейрой.
- Как ты хорошо придумала, Мария-Жоан. - Дона Розаринья нежно гладит руку актрисы.
- Я очень многому научилась от Бруно. И любви к Франции - тоже. Ну а потом мне самой давно хотелось снова сыграть роль в пьесе, которую он написал специально для меня. Сегодня она может показаться наивной, но ведь стихи по-прежнему великолепны, правда? Вся беда в том, что я играла Мери-Джон, когда мне еще не было двадцати, а сейчас мне скоро тридцать девять,…
- Перестань. Больше тридцати тебе не дашь… - галантно замечает местре Афранио, и он недалек от истины.
- Я подумывала, не пригласить ли на эту роль кого-нибудь помоложе, но, признаюсь вам, мне ужасно, просто ужасно хочется сыграть ее самой, заново прожить те дни. Мери-Джон - это я в девятнадцать лет. Вот только сойду ли я за девятнадцатилетнюю?
- Запросто! - отвечает дона Розаринья. Я бы не стала тебя обманывать, если бы ты рисковала оказаться в смешном положении. Чуть больше грима, чем обычно, - и все… - Она дружила с актрисой еще со времен первой постановки "Мери-Джон".
Местре Афранио меняет тему разговора.
- Ну-с, как поживают наши избиратели? Как они отнеслись к tournants de l’nistoire ?
Под деревьями звенит смех Марии-Жоан.
- Ничего смешней в жизни своей не видела! Я добыла для этого генерала четыре голоса, не считая Пайву, а теперь все надо порушить и повернуть в обратную сторону! Вы не представляете, как вытянулись лица у моих поклонничков!..
- А как ты им объясняла свои хлопоты за генерала?
- Очень просто: голос крови - я двоюродная сестра и ближайшая подруга его жены.
- А задний ход?
- Пришлось сочинить целую историю, от которой поклонничков бросило в дрожь. Я чуть не плакала от возмущения, когда живописала гнусное поведение генерала. Он якобы собирался презреть узы брака, оставить на поругание семейный очаг и дружбу, заманить к себе и овладеть мною на супружеском ложе. Эта сцена сделала бы честь лучшему итальянскому драматургу: генерал пытается меня изнасиловать - я героически отбиваюсь. Еле-еле высвободившись, вся в синяках, запахивая разорванное платье, я убегаю, а генерал вслед кроет меня последними словами. Сцена имела потрясающий успех: у поклонников волосы встали дыбом. Все знают, что я ни разу в жизни не согласилась переспать с мужем подруги, какой бы он ни был.
Афранио Портела поднимает голову и ни с того ни с сего начинает любоваться звездным небом. Уж кто-кто, а он осведомлен о немногих, но суровых принципах Марии-Жоан. Однажды, через много лет после окончания ее романа с Бруно, Афранио предложил взамен свою кандидатуру, но актриса поцеловала его и сказала как отрезала:
- Это невозможно, милый мой. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, но мы подруги с Розариньей. Это невозможно. И не настаивай, а то я вконец огорчусь.
…Налетевший с моря ветерок перебирает волосы великой актрисы, - Поклоннички возмутились. Кто станет голосовать за такое чудовище? Бедный Морейра… Чем вдруг стал плох этот генерал?
- Он ничем не плох. Он генерал.
Приближается Фигейрейдо. В глазах у него алчный огонек.
- Мария, мы тут посоветовались с Алвиньо (имеется в виду Алваро Морейра), - кое-что придумали насчет спектакля…
Мария-Жоан встает и протягивает руку драматургу, который перевел пьесу Ибсена только для того, чтобы она сыграла Гедду Габлер:
- Пойдем, расскажешь…
Афранио долгим взглядом провожает их исчезающие во тьме силуэты. Очевидно, жена Фигейредо не принадлежит к числу подруг Марии-Жоан… Сколько жизненной силы в этой женщине, родившейся в бедном предместье, ставшей Принцессой Карнавала, а потом великой актрисой, - она без устали пожинает лавры и коллекционирует любовников, она с каждым годом приумножает свою славу, свое богатство.
Местре Портела ничего не рассказал жене о своем намерении, потому что и сам не знал, хватит ли у него храбрости снова оказаться наедине с чистым листом бумаги. Но видение будущего романа все больше обретает плоть в эту ночь - ночь заговорщиков, когда маки стали лагерем на холме Санта-Тереза в городе Рио-де-Жанейро.
Кло-кло и семь - прыжков
"Ох, ветер в голове! А все-таки сердце у нее доброе и справедливое", - подумал генерал Валдомиро Морейра, когда его дочь Сесилия оторвалась на минутку от радиоприемника, передававшего блюзы в исполнении Стелы Марис, и изрекла:
- Папа, когда ты будешь заправлять у себя в Академии, дай какую-нибудь премию Клодинору. Он заслужил.
- Ты права, он действительно достоин поощрения: предан, почтителен со старшими - даже не скажешь, что штатский.
Клодинор Сабенса и вправду служил генералу как исправный ординарец: ходил за ним по пятам, слушал лекции академиков и рассказы генерала о том, как прошли предвыборные визиты к академикам, считал и пересчитывал голоса - слава богу, теперь, после столь своевременной смерти полковника, это уже ни к чему.
Впрочем, и автор "Курса португальской грамматики" (1-й, 2-й и 3-й год обучения) несет долю ответственности за то, что генерал избавился от грозного недруга. Клодинор увлекался спиритизмом и время от времени посещал макумбу , на котором полновластно царила тучная Матушка Гразиэла до Буноко, принимавшая среди других, менее значительных божеств могущественного демона, известного под именем Эшу-Семъ-Прыжков, Эшу, творящего неописуемые злодеяния. Если по просьбе Матушки Буноко он вмешается в какое-нибудь дело - пиши пропало. Если речь идет о деньгах или о любви, о том, чтобы приворожить кого-нибудь или, наоборот, отвадить, о зависти или о сглазе, жрица обращается к демонам рангом пониже - к метису Курибоке, помогающему от всех недугов, или к Царице вод Иеманже, специальность которой - любовные дела, или к старому негру Ритасинио - он лучше всех разбирается в лотерее государственной и подпольной и вообще во всем, что касается денег. Эшу-Семь-Прыжков Матушка Гразиэла приберегает для неожиданных просьб, для трудных задач, которые требуют особо тщательной волшбы и самых надежных амулетов.
Сабенса попросил, чтобы Семь-Прыжков закрыл полковнику Перейре путь в Академию - работа предстояла трудная и стоила недешево. Проситель имел в виду лишь поражение на выборах: кровь жертвенных петухов и воск свечей должны были всего-навсего запереть перед полковником двери в Дом Машаду д’Асиса. Но рука у Эшу, как предупреждала Гразиэла и убедился Сабенса, была тяжелая, и полумерами он не ограничился. Полковник получил полной мерой и скончался.
Генерал Валдомиро Морейра, добрый католик, не поверил в этот вздор. Однако дона Консейсан и Сесилия не сомневались в могуществе Эшу ни минуты и выделили какую-то сумму на покупку кашасы и сигар для демона-благодетеля. Вздор или не вздор, но Собенса заслужил благодарность.
- В будущем году я похлопочу о премии для него. За опубликованный сборник он сможет получить премию Жозе Вериссимо. - Генерал превосходно осведомлен о всех премиях Бразильской Академии.
- Лучше бы в этом году, папа. Это был бы чудный подарок Кло-кло к рождеству.
- Академическая премия - не рождественский подарок, глупая. Пусть не беспокоится, я позабочусь о нем. И чтоб я больше не слышал этого "Кло-кло"! Дурацкое прозвище! Клодинор Сабенса - молодой, но многообещающий ученый.
- Папа, а когда ты пройдешь в академики, то станешь важной персоной, да? Там ведь все тузы и шишки?
Воспользовавшись тем, что Сесилия наконец-то проявила хоть какой-то интерес к его академическим делам, генерал разоткровенничался: Бразильская Академия нуждается в обновлении; дело это долгое, потому что звание академика дается пожизненно. Последние выборы показали, что принципы, некогда определявшие отбор "бессмертных", нарушены. Раньше предпочтение отдавалось представителям высших слоев общества, а теперь - писателям, даже если они ничем, кроме литературного дарования, себя не проявили. Дошло до того, что в Академии не представлены вооруженные силы страны. Чудовищная нелепость! Нет, он вовсе не против того, чтобы писателей принимали в Академию, но надо же уметь отбирать достойных, а среди нынешних академиков есть такие, что не знают элементарных правил грамматики и губят португальский язык. А иные вообще не понимают, какие требования предъявляет мундир "бессмертного" к нравственности. Говоря без ложной скромности, пример правильного отбора в академики - это он, генерал Морейра: писатель, но не просто писатель, а представитель высшего офицерства. Генерал посмотрел на дочь, которая делила свое внимание между монологом отца и божественным пением Стелы Марис.
- Только не вздумай повторять то, что я тебе рассказал. Никому ни слова, поняла? И особенно академикам!
А вдруг она возьмет и передаст все это Родриго, когда они… Ох, ветреница! А все-таки у него хорошая дочь: золотое сердце, справедливая душа!
Салат-латук
Что ж, Морейра прав: сердце у Сесилии золотое. А как она щедра и великодушна к тем, кому вверяется безоглядно, всякий раз тщетно надеясь, что уж этому избраннику она не надоест!
Почему всегда происходит одно и то же? Знакомятся, загораются, влюбляются, ухаживают, соблазняют… Готовы бросить к ее ногам все сокровища царств земных… Сначала все так хорошо: Сесилия изящна и пикантна, она любит, ничего не тая и ничего не оставляя "на потом" - ее возлюбленные проходят с ней полный курс…
Почему же интерес, который она пробуждает, так скоро слабеет, а потом и вовсе гаснет? Один из ее поклонников - самый красивый и глупый - бросил ей жестокий упрек: "Ты слишком обыкновенная!" Другой - не такой красивый, но грубый, - вспоминая кульминационный момент их романа, прибегнул к такому оскорбительному сравнению: "Ты - никакая! Ты похожа на лист салата: он и пышный, и сочный, но без соли и уксуса в горло не лезет! Ты - пресная!"
Сесилия сначала плакала, потом призывала кого-нибудь из своих резервистов. Без возлюбленного она жить не могла. "В кого она такая уродилась?" - Ломая голову над этим вопросом, дона Консейсан не находит ответа.
В настоящее время в списке резервистов значится только одно имя, ибо красивый стоматолог, вылитый Хосе Мухика, выбыл из игры, застукав Сесилию с Родриго, - и скоро уже долготерпение и преданность Клодинора Сабенсы будут вознаграждены. Сердце не камень: Сесилия уже позволяет взять себя под руку и украдкой посматривает на него, поспешно отводя взгляд, если вдруг встретится с ним глазами, и слушает его стихи, вздыхает, когда он кончает читать: "Это мне посвящено?… Дивные стихи… Я не достойна…" Час торжества близится.
Роман с Родриго был высшим взлетом Сесилии. Аристократ, богач, имя - в газетах, портреты - в журналах в сопровождении самых лестных отзывов. А какой изысканный кавалер! Даже чересчур изысканный… Уж он бы никогда не позволил себе уподобить женщину салату. Родриго - воплощенная воспитанность. Но Сесилия безошибочно чувствует, что уже приелась ему: их встречи становятся все реже. Сначала они виделись ежедневно, потом через день, потом раз в три дня, а сейчас уже - раз в неделю, и что дальше будет - одному богу известно… В последний раз Родриго сказал, что уезжает в Петрополис, там будет встречать и рождество, и Новый год, а вернется лишь в двадцатых числах января, чтобы проголосовать за генерала.
Сесилия вызвалась сопровождать его: она могла бы остановиться в какой-нибудь маленькой гостинице… Однако Родриго с деликатностью, столь ему свойственной, отклонил это предложение: краткая разлука лишь усилит радость новой встречи. Но Сесилия знает, что новой встречи не будет. Он, впрочем, еще не завтра уезжает. Родриго будет присутствовать на представлении пьесы Антонио Бруно, главную роль в которой играет Мария-Жоан. На следующей неделе - "сейчас буквально ни минуты свободной" - он завезет билеты ей, генералу и доне Консейсан. В своей вступительной речи генерал обязательно должен упомянуть об этой комедии в стихах. Вот что значит воспитание: какой замечательно благовидный предлог для того, чтобы пригласить ее родственников на премьеру! "На будущей неделе…" - сказал он. "В последний раз…" - догадывается Сесилия. Обидно до слез: такой изысканный, утонченный и элегантный… А уж какой любовник!..
Вот тогда-то в первый раз Сесилия и назвала Клодинора Сабенсу нежно - Кло-кло, и в порыве страсти он ответил: Сиса, любимая моя Сиса!
Необходимый визит
- Визит совершенно обязателен! Ни один кандидат ни под каким видом не смеет уклониться от посещения того или иного академика. А вот академик имеет право отложить прием кандидата или вовсе отказать ему. Дело кандидата - почтительно испросить разрешения навестить члена Академии в удобном тому месте и в удобное для того время.
Старый Франселино, развалившись в кресле в библиотеке Академии, излагает свою точку зрения коллегам, обсуждавшим этот вопрос перед его приходом. Коллеги безмолвно внимают старейшине Академии, одному из ее основателей, "бессмертному" с сорокатрехлетним стажем, непререкаемому авторитету в области устава, правил и традиций этого учреждения.
- Да, я знаю, что в уставе ни слова не сказано о предвыборном визите. Тем не менее этот неписаный закон значит больше, чем любой параграф устава Академии. Это conditio sine qua non для того, чтобы кандидат прошел на выборах. И боже упаси кандидата сказать, что кто-то из академиков ему не нравится или не вызывает у него уважения. В этих стенах нет места антипатии или вражде: здесь все равноуважаемы.
Он может распространяться об этом часами, поскольку главная его задача защитить незыблемость иерархии и авторитет Академии.
- Если академик публично заявил о своем намерении поддержать того или иного претендента, это не освобождает остальных претендентов от необходимости наносить ему визит. Напротив, в этом случае визит делается еще более обязательным.
Франселино с наслаждением затягивается сигаретой - он выкуривает в день только пять штук, чтобы уберечься от катара и бронхита, - и продолжает:
- Наша Академия - учреждение единственное в своем роде и не имеющее себе равных. К ней должно относиться с восхищением и трепетом. А поскольку Академия состоит из академиков, логично предположить, что и мы вправе претендовать на восхищение и трепет. Что стало бы с нами без предвыборных визитов?!
Одобрительные восклицания коллег встречают риторический вопрос престарелого дипломата. А он сурово выносит приговор: