- По его приказанию они бросили меня на большую качалку. Меня зашили так плотно, что я не сгибался и был тверд, как обрубок дерева. Виллемс отдавал распоряжения громким голосом, а Бабалачи следил за их исполнением. Они подчинялись ему беспрекословно. Я лежал на кресле, как бревно, а эта женщина вертелась передо мной и делала мне гримасы, щелкала пальцами перед самым носом. Женщины отвратительны - не так ли? Я видел ее в первый раз. Временами она оставляла меня и вешалась ему на шею, затем возвращалась снова к моей качалке и принималась за свои штуки. Он снисходительно смотрел на нее. Пот струился с моего лица, застилал глаза. Иногда я ничего не видел. Она потащила его к моему креслу. "Я похожа на белых женщин", - сказала она, обвив руками его шею. Если бы вы видели лица этих малайцев, на веранде! Они возмущались и стыдились при виде ее поведения. Вдруг она спрашивает его, указывая на меня: "Когда ты думаешь его убить?" Вы можете себе представить, что я чувствовал. Вероятно, я лишился сознания; не помню. Когда я пришел в себя, он сидел рядом со мной, а она ушла. Я сообразил, что он послал ее к моей жене, которая пряталась в задней комнате и не выходила ни разу. Тут он сказал мне - я словно сейчас слышу его голос, хриплый и унылый: "Ни один волос на вашей голове не будет тронут". Я молчал. Тогда он продолжал: "Имейте в виду, что флагу, поднятому вами, - который, между прочим, и не ваш - оказано должное почтение. Скажите это капитану Лингарду, когда вы его увидите. Но, - сказал он, - вы первый стреляли в толпу". - "Ты лжешь, негодяй!" - завопил я. Он вздрогнул. Он был неприятно поражен тем, что я не испугался. "Во всяком случае, - сказаюл он, - выстрел был дан из вашей усадьбы, и один человек был ранен. Несмотря на это, мы все же пощадим вашу собственность из-за английского флага, тем более что я не в ссоре с капитаном Лингардом, старшим компаньоном этого торгового лома. А что касается вас, то вы не забудете этого дня, хоть и проживете сто лет. Вы сохраните горький вкус унижения до последнего вздоха, и таким образом я вам отплатил за вашу любезность. Я реквизирую весь ваш порох. Этот берег находится иод покровительством Нидерландов, и вы не имеете права держать у себя порох. Таков приказ губернатора. Скажите мне, где ключ от кладовой". Я не ответил ни слова, и, обождав немного, он встал со словами: "Вы будете сами виноваты, если что-нибудь будет повреждено". Он приказал Бабалачи взломать замок конторы и вошел туда, рылся в моих ящиках, но не мог найти ключа. Тогда эта женщина, Аисса, спросила мою жену, и та дала им ключ. Немного спустя скатили бочонки с порохом в воду. Восемьдесят три бочонка. Он сам следил за этим. Бабалачи сердился и пробовал возражать, но он задал ему здоровую трепку. Должен заметить, что он ни капли не боялся этих людей. Затем он вернулся на веранду, подсел ко мне и сказал: "Мы нашли вашего человека Али с вашей дочкой на руках в прибрежных кустах. Конечно, они целы и невредимы. Позвольте поздравить вас, Олмэйр, с умом вашего ребенка, она узнала меня сразу и закричала "Свинья!" так же искренне, как вы сами. Обстоятельства меняют чувства. Вы бы видели, до чего напугался Али. Прикрыл ее рот руками, но я не сержусь. Я думаю, что вы ее чересчур балуете. Вы так смешны в кресле, что я не могу на вас сердиться". Я сделал отчаянное усилие вырваться из мешка и броситься на этого негодяя, но упал, опрокинув кресло на самого себя. Он засмеялся и сказал: "Оставляю вам половину ваших револьверных патронов, а другую половину беру себе. Патроны подойдут к моему револьверу. Мы оба белые люди и должны помогать друг другу. Они мне могут понадобиться". Я закричал на него из-под кресла: "Ты вор!", но он, не посмотрев на меня, ушел, одной рукой обнимая эту женщину, а другой опираясь на плечо Бабалачи. Через пять минут не было уже никого в нашей ограде. Немного погодя пришел Али узнать обо мне и разрезал мои путы. Я не видел больше Виллемса и других соучастников. Меня оставили одного. Я предложил шестьдесят долларов человеку, который был ранен, и он их взял. Джим-Энга освободили на другой день, когда флаг был спущен. Он прислал мне шесть ящиков опиума на хранение, но сам не выходит из дома. Но теперь, я думаю, он в безопасности. Все спокойно.
Кончив свой рассказ, Олмэйр поднял голову со стола и, откинувшись на спинку стула, глядел на бамбуковые стропила. Лингард развалился в кресле, вытянув ноги. В полумраке веранды они слышали слабые звуки, доходившие к ним из внешнего мира. Затем с реки послышались оклики и скрип блока. Лингард лениво встал, подошел к перилам и, откинув штору, выглянул наружу. Явственно донесся голос, отдающий команду с небольшой шхуны, стоявшей на якоре у пристани.
Раздался резкий свисток, замолкнувший протяжным звуком, песня тянувших за канат людей. Тот же голос крикнул: "Так хорошо!" Лингард опустил штору, и все снова смолкло, как будто ничего и не было по ту сторону колыхающейся завесы; ничего, кроме яркого, ослепительного, тяжелого света, огненным покровом легшего на замершую землю. Лингард снова уселся против Олмэйра, задумчиво облокотившись на стол.
- Славный кораблик, - устало пробормотал Олмэйр. - Ку пили?
- Нет, - отвечал Лингард. - После того как я потерял "Искру", мы добрались до Палембанга на шлюпках. Там я зафрахтовал эту шхуну у молодого Форда на шесть месяцев. Ему очень хотелось побыть на суше. Пришлось зайти в Сингапур из-за страховки, затем я, конечно, зашел на Макассар. Переходы были бесконечные. Не было ветра. Словно какое-то проклятие лежало на мне. Много возни у меня было и со старым Гедигом. Это меня порядочно задержало.
- С Гедигом! Из-за чего? - небрежно спросил Олмэйр.
- А, из-за одной женщины! - пробормотал Лингард.
Олмэйр взглянул на него с вялым удивлением. Старый моряк, смяв свою белую бороду в комок, свирепо закручивал ус. Маленькие красные глазки, изъязвленные солеными брызгами многих морей, не мигая глядевшие против ветра в шквалах под всеми широтами, теперь вонзились в Олмэйра из-под насупленных бровей, как глаза испуганного зверя, притаившегося под кустом.
- Удивительно! Как это на вас похоже! Какое вам дело до женщин Гедига? Эх вы, старый греховодник! - небрежно уронил Олмэйр.
- Что вы мелете? Это жена друга, я хочу сказать, жена одного человека, которого я знаю, человека, очень хорошо знакомого и вам.
- Я многих людей знал, пока вы заживо не похоронили меня в этой дыре! - проворчал Олмэйр. - Если уж эта женщина была близка Гедигу, то она немногого стоит. Мне было бы жалко ее мужа, - добавил Олмэйр, повеселев при мысли о прошедших днях, когда он, молодым человеком, был так прекрасно осведомлен о всех скандалах, происходивших во второй столице Зондских островов.
- Не говорите вздора. Это жена Виллемса.
- Что! Как? - воскликнул ошеломленный Олмэйр.
- Жена Виллемса, - повторил Лингард. - Оглохли вы, что ли?
- Держу пари, что вы еще дали ей денег! - вскричал Олмэйр.
I - Пока нет, - ответил Лингард, - но думаю, что без этого не обойдется. Дело в том, что я… я привез ее сюда, в Самбир. I - Зачем? - воскликнул Олмэйр, вскакивая, - Я вас совсем не могу понять. Что вы еще выкинете? Подумать только, привезти жену Виллемса! I - Жену и мальчика. Они на шхуне.
Олмэйр взглянул на Лингарда с внезапно зародившимся подозрением.
- Дело в том, что он поссорился с Гедигом, - продолжал Лингард. - Это мне было неприятно. Я обещал все уладить и уладил, хотя с большим трудом. Гедиг был зол на нее за то, что она хотела вернуться к мужу. Старикашка ведь без всяких принципов. Вы знаете, ведь она его дочь. Ну а я сказал, что окажу ей всяческую поддержку; помогу Виллемсу стать снова на ноги. Я поговорил с Крегом в Палембанге. Он стареет, и ему нужен управляющий или компаньон. Я обещал, что поручусь за Виллемса. На этом мы и порешили. Мы с Крегом ведь старые друзья. Плавали вместе в сороковых годах. Теперь он его ждет.
Олмэйр пожал плечами.
- Эта женщина порвала с Гедигом, после того как я уверил ее, что все устроится, - продолжал Лингард с возраставшим замешательством, - Порвала… так и следовало, конечно. Жена… муж… вместе… как и должно быть… он ловкий парень, хотя и отчаянный мерзавец… А черт…
Олмэйр ехидно улыбнулся.
- Как это будет мило! Вы составите счастье двух людей. По крайней мере, двух!.. - Олмэйр рассмеялся.
- Уж если когда-нибудь меня пришибало к подветренному берегу, так это теперь, - проворчал Лингард.
- Отошлите ее скорее обратно, - посоветовал Олмэйр.
- И чего вы хихикаете? - сердито пробурчал Лингард. - Я еще отлично справлюсь со всем этим. Пока вы должны принять ее в этот дом.
- В мой дом! - воскликнул Олмэйр.
- Он немного и мой, не так ли? - воскликнул Лингард. - Не спорьте! - закричал он, лишь только Олмэйр раскрыл рот. - Повинуйтесь приказу и держите язык за зубами.
- Ну, если вы требуете… - покорно пробормотал Олмэйр, надувшись.
- Вы тоже чересчур несговорчивы, голубчик, - сказал старый моряк с неожиданной мягкостью. - Должны же вы дать мне время обернуться. Я не могу все время держать ее на шхуне. Я должен ей что-нибудь сказать. Ну, например, сказать, что Виллемс ушел вверх по реке. Что его ждут каждый день обратно. Слышите? Вы должны поддерживать ее в этом убеждении, пока я распутаю все узлы. Ей-богу, - с грустью воскликнул он, - жизнь преподлая штука. Подла, как подветренный фокабрас в непогоду. А все же, все же… надо за ним смотреть, прежде чем навеки пойти ко дну. Ну, - строго добавил он, - слушай те теперь внимательно, что я вам скажу, если не хотите поссо риться со мной.
- Я вовсе не желаю с вами ссориться, - пробормотал Ол мэйр с вынужденной почтительностью. - Но я хотел бы только понять вас. Я знаю, что вы мой лучший друг, капитан Лингард, но все-таки, даю вам слово, как бы я ни старался, я никогда не могу разобраться в вас.
Лингард разразился громким смехом, закончившимся глубо ким вздохом. Закрыв глаза, он откинул голову на спинку крес ла, и на его загорелом лице на мгновение промелькнуло выражение такой усталости, что Олмэйр испугался.
- Я совсем выдохся, - тихо промолвил Лингард. - Всю ночь провел на палубе, ведя шхуну. Потом этот разговор с вами. Мне кажется, что я мог бы заснуть даже на веревке для сушки белья. Мне хотелось бы поесть. Похлопочите, Каспар.
Олмэйр хлопнул в ладоши и, не получая ответа, хотел было крикнуть, как вдруг за красной занавеской двери, выходившей на веранду, послышался резкий, властный голос ребенка:
- Возьми меня сейчас. Я хочу, чтобы меня снесли на веранду. Я рассержусь. Сейчас же снеси меня.
В ответ прозвучал тихий мужской голос, что-то смиренно возражавший. Лица Лингарда и Олмэйра мгновенно просветлели.
- Принеси ребенка, Али! - отозвался старый моряк.
- Вы увидите, как она выросла, - радостно воскликнул Олмэйр.
Из-за завешенной двери показался Али с маленькой Найной Олмэйр на руках. Одной рукой обняв его за шею, ребенок прижимал к себе другой созревший ананас величиной в свою голову. Маленькое розовое платьице, без рукавов, соскользнуло с плеч. Длинные черные волосы, обрамлявшие ее оливковое личико с большими черными глазами, ниспадали роскошной массой на ее плечи, окутывая всю ее, как и руки Али, плотной и нежной сеткой шелковистых ниток.
Лингард пошел ей навстречу, и, как только она завидела старого моряка, она выронила плод и с криком радости протянула руки. Он взял ее от малайца, и она тотчас же ухватилась за его усы с любовной лаской, вызвавшей непривычные слезы на маленьких покрасневших глазах моряка.
- Не так сильно, детка, не так сильно, - прошептал он, прижимая к себе голову ребенка огромной ручищей.
- Подними мой ананас, морской раджа, - быстро проговорила она высоким, чистым голосом. - Он там, под столом. Мне надо его поскорее. Скорей! Ты был далеко, далеко на большом море и дрался со множеством врагов. Так говорит Али. На большом море, далеко, далеко, далеко.
- Откуда у нее берутся эти сведения? - спросил Лингард, поднимая ананас.
- Она все время с малайцами. Не раз я заставал ее по вечерам за их ужином; сидит, засунув пальцы в блюдо риса. Как хо- |юша она и как умна!
Лингард посадил ребенка на стол, и оба смотрели на нее с | ияющими лицами.
- Совершенно маленькая женщина, - прошептал Лингард, - Да, мой милый друг, мы из нее кое-что сделаем. Вот увидите.
- Теперь на это мало шансов, - печально заметил Олмэйр.
- Почем знать! - возразил Лингард, беря дитя на руки и прохаживаясь взад и вперед по веранде. - У меня свои планы, слушайте. - И он начал развивать перед заинтересовавшимся Олмэйром свои планы на будущее. Он повидается с Абдуллой и Лакамбой; раз сила теперь на их стороне, надо с ними как-нибудь столковаться. А с ним еще считаются, и Олмэйр это знает лучше всякого другого. Придется терпеливо ждать, занявшись какой-нибудь мелкой торговлей. Все наладится. Но главное, - гут Лингард заговорил тише, внезапно остановившись перед зачарованным Олмэйром, - главное, это будут поиски золота. Он, Лингард, всецело себя этому посвятит.
Он бывал уже раньше внутри страны. Там есть громадные россыпи наносного золота. Опасно? Конечно! Но какая зато и награда! Он будет искать и найдет. Не может быть ни тени сомнения. К черту опасность! Сперва они заберут, сколько можно будет, для себя и будут хранить тайну. Затем составят компанию. В Батавии или в Англии. Да, в Англии. Так лучше. И бэби будет самой богатой женщиной в мире. Он, Лингард, может быть, и не увидит этого, хотя и чувствует себя годным еще на много лет, но Олмэйр увидит. Да, для этого стоит пожить, а?
Между тем богатейшая в мире женщина пронзительно кричала:
- Раджа Лаут! Раджа Лаут!
Лингард уселся с ребенком на коленях, а Олмэйр достал две грязные колоды карт.
- Приступим к делу, мое сокровище, - проговорил Лингард, с величайшей осторожностью складывая две карты.
Найна следила с глубокой серьезностью за тем, как он возводил нижний этаж, все время обращаясь к Олмэйру через плечо, для того чтобы не повредить дыханием своей постройки.
- Я знаю, о чем говорю. Я был в Калифорнии в сорок девятом году; не то, чтобы я заработал… Был и в Виктории, в первые дни. Я все это знаю. Доверьтесь мне. Там и слепой мог бы… Сиди смирно, детка, а то свалишь всю эту махину. У меня еще твердая рука! Что, Каспар? Ну, теперь, моя радость, мы поставим третий дом поверх этих двух. Сиди смирно. Как я говорил, стоит лишь нагнуться, чтобы загрести пригоршни золотой пыли. Вот и готово. Три дома один на другом. Здорово! - Он откинулся на стул и продолжал: - Когда мы будем на месте, будет одна лишь забота: загрести как можно больше песку. Затем мы все отправимся в Европу. Ребенок должен получить вое питание. Мы будем богаты.
- Выше! Выше! - закричала Найна, теребя бороду старого моряка.
- Однако, изводишь ты меня, - ласково сказал Лингард, нежно целуя девочку. - Что? Еще один дом поверх этих всех! Ну что же! Попробую! - Ребенок наблюдал за ним, затаив ды хание.
Когда трудный подвиг был закончен, она захлопала в ладоши от радости со вздохом глубокого удовлетворения.
- Ой, берегитесь! - воскликнул Олмэйр.
Постройка вдруг рухнула от легкого дыхания ребенка. Лингард на мгновение переменился в лице. Олмэйр захохотал, но малютка расплакалась.
- Возьмите ее, - отрывисто сказал старый моряк. Олмэйр ушел с плачущим ребенком, а он остался на своем месте за столом, мрачно уставившись на груду карт.
- Чертов Виллемс! - бормотал он про себя. - Но я с этим справлюсь!
Он встал и, нетерпеливым движением смахнув карты со стола, снова опустился в кресло.
- Устал как собака, - со вздохом сказал он, закрывая глаза.
IV
Лингард в жизни не знал колебаний, и у него не было поводов узнать их. Он достиг больших успехов в своих торговых предприятиях, был человеком, которому везло в борьбе, опытным мореплавателем и, несомненно, первым по положению и влиянию в здешних водах. Для Лингарда, человека, по существу, простого, все было просто. Он мало читал; с него довольно было умения плавать, и торговать, и добродушно оказывать помощь обездоленным жизнью людям, попадавшимся ему на пути. Думая о своих собственных успехах, о том, как он из шкипера стал судовладельцем, затем крупным капиталистом, уважаемым везде, где бы он ни показался, Лингард, - раджа Лаут, - изумлялся своей удаче. Опытность свою он считал огромной и непререкаемой. В жизни, как и в мореходстве, были лишь два способа действий: правильный и неправильный. Считая неопровержимым, что он мудр и счастлив, - иначе, как бы он мог достичь таких успехов? - он чувствовал склонность помогать другим. Он вмешивался в чужие дела, но с величайшей скромностью: если он и обладает кое-какими сведениями, то в этом нет особой заслуги.
Только при своем возвращении в Самбир старый моряк в первый раз узнал горечь сомнений и неудач. Потеря "Искры", погибшей на рифах в вечернем сумраке у побережья Суматры, сильно его потрясла. Новости, которые он узнал по прибытии в Самбир, также были не из тех, которые могли бы его успокоить. Много лет тому назад, побуждаемый своей любовью к приключениям, он, с неимоверными трудностями, открыл и исследовал, - исключительно в своих интересах, - устье этой реки, где, как он слышал от туземцев, образовалось новое поселение малайцев. Несомненно, что первое время он думал только о своей личной выгоде; но, радушно принятый Паталоло, он вскоре полюбил и правителя и народ, помогал им советом и делом и - никогда не слышав об Аркадии - мечтал об аркадийском блаженстве для этого уголка земли, который он любил считать своим достоянием.
В характерном для него, непоколебимом убеждении, что только он один знает, что нужно для пользы туземцев, он, в конце концов, был недалек от истины. "Хочешь не хочешь, а он сделает их счастливыми", - говорил он себе. Торговля с ним создавала благосостояние молодого государства, а страх перед его мощью обеспечил внутренний порядок на многие годы.
Он с гордостью взирал на плоды своих трудов. С каждым годом он все больше и больше привязывался к этой стране, к народу и к илистой реке, которая, поскольку это будет зависеть от него, никогда не увидит другого судна, кроме "Искры". Он знал каждого поселенца вдоль по течению от моря до Самбира, знал их жен и детей, знал почти каждого из туземцев.
Его река! Догадки любопытных людей, самая тайна, его окружавшая, были для Лингарда источником неиссякаемой радости. Невежественные толки преувеличивали выгоды от его странной монополии, и, правдивый от природы, он все же забавлялся тем, что вводил собеседников в заблуждение своим насмешливо-хладнокровным хвастовством. Его река! Она не только обогащала его, но и делала его интересным. И эта тайна, отличавшая его от других торговцев в этих водах, удовлетворяла его гордость. В этом состояла лучшая доля его счастья, которую он понял, лишь потеряв, так непредвиденно, так внезапно и так жестоко.