- Я пойду с вами, если судно войдет в реку, - наконец торжественно сказал он.
- Оно войдет, туан, - воскликнул Бабалачи. - Тут находится белый, который…
- Я хочу повидать Омара Эль-Бадави и белого человека, о котором ты писал, - перебил Абдулла.
Бабалачи живо встал, и началось общее движение. Женщины поспешили с веранды в дом, а от толпы, которая скромно разместилась по двору, отделилось несколько человек, которые, подбежав к кострам, подбросили в огонь несколько охапок сухих дров.
Посланный к Омару скоро вернулся и стоял, выжидая, чтоб его заметили. Бабалачи подозвал его к себе и спросил:
- Что он сказал?
- Он сказал, что Сеид Абдулла теперь его желанный гость, - ответил посланный.
Лакамба тихо что-то говорил Абдулле, который слушал его с глубоким интересом.
- Мы могли бы иметь восемьдесят человек в случае необходимости и четырнадцать лодок. Нам недостает только пороха.
- Но сраженья ведь не будет, - вставил Бабалачи, - довольно одного страха перед твоим именем.
- Будет и порох, - небрежно заметил Абдулла, - если судно войдет в реку невредимым.
- Если сердце стойко, то корабль будет цел, - сказал Бабалачи. - Мы пойдем теперь к Омару Эль-Бадави и к белому человеку, который тут у меня.
Тупые глаза Лакамбы внезапно оживились.
- Берегись, туан Абдулла, - сказал он. - Берегись. Поведение этого нечистого белого доходит до бешенства. Он хотел ударить…
- Клянусь тебе своей головой, что ты в безопасности, о податель милостыни, - прервал его Бабалачи.
Абдулла посмотрел на того и на другого, и слабый намек на скользнувшую улыбку нарушил на мгновение величавое спокойствие его лица. Он повернулся к Бабалачи и решительно сказал:
- Идем!
- Вот дорога, о возносящий наши сердца, - протрещал Бабалачи с суетливым подобострастием. - Еще несколько шагов, и ты увидишь храброго Омара и белого человека, сильного и хитрого. Проходи здесь.
Он знаком приказал Лакамбе остаться позади и, почтительно дотрагиваясь до локтя Абдуллы, провел его к калитке. Они шли медленно, в сопровождении двух арабов, и Бабалачи продолжал быстро говорить вполголоса с великим человеком, который ни разу не взглянул на него, хотя и слушал его с лестным вниманием. У самой калитки Бабалачи прошел вперед и остановился, повернувшись к Абдулле.
- Ты увидишь их обоих, - сказал он, - Все, что я говорил о них, - сущая правда. Когда я видел его во власти того, о ком я говорил, я знал, что он будет в моей руке мягок, как речная тина. Сначала он отвечал мне, по обыкновению белых, скверными словами на своем родном языке. Прислушиваясь затем к голосу возлюбленной, он стал колебаться. Он колебался много дней - слишком долго. Зная его хорошо, я заставил Омара перебраться сюда со своим домом. Этот краснощекий бесновался три дня, как изголодавшаяся черная пантера, и сегодня вечером он пришел. Я держу его. Он находится в тисках у того, чье сердце не знает жалости. Он здесь, - заключил он, ударив рукой в калитку.
- Это хорошо, - прошептал Абдулла.
- И он будет направлять твой корабль и вести в бой, если будет бой, - продолжал Бабалачи. - Если случится резня, пусть он будет убийцей. А ты дай ему оружие - ружье в несколько зарядов.
- Да будет так во имя аллаха, - согласился Абдулла, после короткого раздумья.
- О первый из великодушных, - продолжал Бабалачи, - тебе придется удовлетворить жадность белого человека, а также жадность одного, кто не мужчина и поэтому жаждет украшений.
- Они получат свое, - сказал Абдулла. - Но… - Он колебался, поглядывая вниз и поглаживая бороду, пока Бабалачи тревожно ждал. Через некоторое время он заговорил неясным шепотом, так что Бабалачи едва мог уловить его слова, - Да, но Омар сын дяди моего отца… и все, кто ему принадлежат, имеют веру… А этот человек неверный… Не годится… совсем не годится. Эта собака не может жить под моим кровом. Как может он жить на моих глазах с этой женщиной, верной пророку? О срам, о омерзение… А когда этот белый человек сделает все, что нам потребуется, как должны мы поступить с ним? - добавил он, порывисто дыша.
Оба молчали, медленно озирая двор.
Холодной струей сырого воздуха подуло с темного берега реки; Абдулла и Бабалачи вздрогнули и очнулись от своего оцепенения.
- Отвори калитку и пройди вперед, - сказал Абдулла, - тут ведь нет опасности?
- Клянусь жизнью, нет, - ответил Бабалачи. - Он тих и доволен, как жаждавший человек, испивший воды после многих дней.
Он распахнул калитку, прошел вперед несколько шагов, затем вдруг вернулся.
- Из него можно извлечь всякую выгоду, - шепнул он Абдулле, который круто остановился, когда увидел, что Бабалачи вернулся.
- О грехи наши, о искушение! - с легким вздохом вырвалось у Абдуллы, - Но не должен ли я постоянно кормить этого неверного? - нетерпеливо прибавил он.
- Нет, - ответил Бабалачи. - Только пока он служит тебе орудием для выполнения твоих замыслов, о податель даров ал лаха. Когда настанет время, твое приказание…
Он подошел к Абдулле вплотную и, нежно лаская руку, ко торая свешивалась вниз, с молитвенными четками, шепнул отчетливо:
- Я твой раб и твоя тварь. Когда заговорит твоя милость, найдется, может быть, немного яду, который не обманет. Кто знает!
IV
Бабалачи видел, как Абдулла прошел через низкое и узкое отверстие в темный шалаш Омара, и слышал обмен обычных приветствий между ними. Затем, заметив недовольные взгляды сопровождавших Абдуллу двух арабов, последовал их примеру и удалился, чтобы не слышать разговора. Он это сделал против желания, хотя и знал, что не сможет проследить за тем, что происходит теперь внутри шалаша. Побродив немного в нерешительности, он подошел небрежными шагами к костру; присев на корточки, он стал перебирать горящие уголья, как делал обыкновенно, когда погружался в глубокие думы, и, обжигая пальцы, быстро отдергивал руку и размахивал ей по воздуху. Со своего места он слышал шум разговора в шалаше, но различал только звуки голосов. Абдулла говорил грудными нотами, и его однозвучную речь прерывали время от времени слабые восклицания или дрожащие, жалобные стоны старика.
Услышав шаги на веранде большого дома, Бабалачи поднял голову, и тень исчезла с его лица. Виллемс спускался с лестницы на двор. Свет струился через щели плохо сколоченных досок, и в освещенных дверях появилась выходящая на улицу Аисса, которая тотчас же скрылась из виду. Бабалачи этому удивился и на миг позабыл о приближающемся Виллемсе. Суровый голос белого над самой его головой заставил его вскочить, точно на пружине.
- Где Абдулла?
Бабалачи указал рукой на шалаш и стоял, напряженно прислушиваясь. Прекратившийся шум голосов возобновился снова. Он бросил взгляд на Виллемса, неопределенный контур которого вырисовывался в мерцании потухающих углей.
- Разведи огонь, - резко сказал Виллемс. - Я хочу видеть твое лицо.
С поспешной предупредительностью Бабалачи бросил в потухавший костер сухого хвороста, все время зорко следя за Виллемсом. Выпрямляясь, он ощупывал почти непроизвольно рукоятку кинжала в складках саронга, стараясь равнодушно выдерживать устремленный на него сердитый взгляд белого.
- Дай бог, чтобы ты был в добром здоровье, - пробормотал он.
Виллемс сделал большой шаг вперед и опустил обе руки на илечи малайца, раскачивая его взад и вперед, пока не выпустил с злобным толчком.
- Почему ты сердишься на меня? - жалобно запищал Бабалачи. - Ведь я забочусь только о твоем благе. Не приютил ли я тебя в моем доме? Да, туан, это ведь мой собственный дом. Я позволяю тебе в нем жить, не ожидая вознаграждения, потому что она должна иметь убежище. Но кто может узнать душу женщины, да еще такой? Когда она захотела уйти с прежнего места, мог ли я ей противоречить? Я - слуга Омара, я сказал: "Обрадуй мое сердце и бери мой дом". Не был ли я прав?
- Вот что я тебе скажу, - сказал Виллемс, - если ей захочется покинуть это место, то пострадаешь ты. Я сверну тебе шею.
- Когда сердце исполнено любви, в нем нет места для справедливости, - коротко проговорил Бабалачи. - Зачем нужно меня убивать? Ты знаешь, туан, чего она хочет? Блестящая будущность - вот ее желание, как у всякой женщины. Тебя оскорбили и от тебя отреклись твои единоплеменники. Она это знает. Но ты храбрый и сильный, ты - мужчина; и, туан, - я старше тебя, - ты у нее в руках. Таков удел сильных. А она знатного происхождения и не может жить как невольница. Ты ее знаешь - ты у нее в руках. Ты подобен птице, попавшей в силок. И, - помни, что я человек опытный и бывалый, - покорись, туан, покорись, не то… - Он не закончил фразы и оборвал.
Продолжая греть поочередно руки над пламенем, не поворачивая головы, Виллемс мрачно спросил:
- Не то - что?
- Кто знает? Она, может быть, уйдет, - вкрадчиво проговорил Бабалачи.
Виллемс круто повернулся, и Бабалачи попятился назад…
- Если она уйдет, тем хуже для тебя, - угрожающе сказал Виллемс. - Это будет дело твоих рук, и я…
- Хай-йа. Это я уже слышал: если она уйдет - я умру. Хорошо. Но разве это вернет ее тебе, туан? Если это будет дело моих рук, я его обделаю хорошо; как знать, может быть, тебе придется тогда жить без нее.
- Ты угрожаешь мне?
- Я, туан? - воскликнул Бабалачи с ноткой легкой иронии в деланно удивленном тоне. - Я, туан? Кто говорил о смерти? Разве я? Нет, я ведь говорил только о жизни, только о долгой жизни одинокого человека.
Они стояли оба в глубоком молчании, сознавая каждый по - своему важное значение того, что происходит между ними.
Виллемс угрюмо измерял глубину своего падения. Он, белый, находится в руках у этих презренных дикарей, которые хотят сделать его своим орудием. Он питал к ним расовую ненависть, сознавая умственное свое превосходство. В его душе шевелилось чувство жалости к себе. Он слышал, что так бывает, но никогда не хотел верить этому. Его рабство казалось ему теперь страш ным в своей безнадежности, но он покорился добровольно. Он отрекся от самого себя и был готов на все.
Протянув руки над огнем, он крикнул:
- Аисса!
Она находилась, должно быть, близко, так как появилась сейчас же. Голова и грудь ее были закутаны в головное покрывало, стянутое вниз на лоб, а конец, переброшенный через плечи, скрывал нижнюю часть лица. Виднелись только глаза, темные и сверкающие.
При взгляде на эту статную закутанную фигуру Виллемс почувствовал раздражение, смущение и беспомощность. Аисса походила на живой тюк из дешевой бумажной материи. Ее лицо, закутанное, потому что вблизи находился мужчина ее племени, привело его в бешенство. Он запретил ей это делать, но она поступила по-своему, сообразуясь лишь со своими взглядами на приличие. С поразительной ясностью он вдруг понял, что между ними нет ничего общего, ни одной мысли, ни одного чувства, - но он не может жить без нее.
Смелый человек, стоящий лицом к лицу с Бабалачи, издал вздох, похожий на стон. Он дрожал всем телом от ярости, как человек, которого ударили по лицу. Вдруг он захохотал, но вырвавшиеся из его горла хриплые звуки мало походили на смех.
По ту сторону костра Бабалачи произнес поспешно:
- Вот туан Абдулла.
V
Выйдя из шалаша Омара, Абдулла сейчас же заметил Виллемса. Он ожидал встретить белого человека, но только не этого, которого он знал хорошо. Всякий, кто занимался торговлей на островах и имел какое-нибудь отношение к Гедигу, знал и Виллемса. Последние два года своего пребывания в Макассаре Виллемс заведовал всей местной торговлей под поверхностным наблюдением своего хозяина. Таким образом, все знали его, и в числе прочих и Абдулла. Но последний ничего еще не знал о позорной опале Виллемса. Все это сохранялось в такой тайне, что многие из обитателей Макассара ждали Виллемса обратно в город, считая его в отсутствии по какому-нибудь доверительному поручению. Удивленный, Абдулла задержался на пороге. Он готовился увидеть моряка - одного из старых офицеров Лингарда; простого смертного, с которым, быть может, нелегко будет сговориться, и во всяком случае, неопасного партнера. Вместо этого он увидел человека, хорошо известного ему своей опытностью и осмотрительностью в торговых делах. Как он попал сюда и почему? Скрыв свое удивление, Абдулла с достоинством подошел к костру и устремил взгляд на Виллемса. В двух шагах от него он остановился и поднял правую руку в знак приветствия. Виллемс кивнул слегка головой и сказал, стараясь казаться равнодушным:
- Мы знаем друг друга, туан Абдулла.
- Мы имели с тобой торговые дела, - торжественно ответил Абдулла. - Но это было далеко отсюда.
- Мы можем иметь такие же дела и здесь, - сказал Виллемс.
- Место тут ни при чем. В торговых делах прежде всего требуются открытая мысль и верное сердце.
- Совершенно верно. Мое сердце и мой ум раскрыты перед тобой. Я скажу тебе, почему я здесь.
- К чему? Ты путешествуешь, а путешествие - победа! Ты вернешься со многой мудростью.
- Я никогда не вернусь, - прервал Виллемс, - Я порвал со всеми. У меня нет братьев. Несправедливость убивает привязанность.
Абдулла в удивлении поднял брови.
- Я знаю, зачем ты пришел, туан Абдулла, - сказал Виллемс, - мне говорил вот этот человек, - и, кивнув в сторону Бабалачи, он медленно проговорил: - Это будет очень трудно.
- Аллах делает всякое дело легким, - вмешался Бабалачи.
Оба быстро обернулись и посмотрели на него, как будто взвешивая верность этого возгласа. Под их взглядами Бабалачи почувствовал несвойственную ему робость и не осмелился подойти ближе. Наконец, Виллемс сделал легкое движение вперед. Абдулла последовал за ним. Они сошли вниз по двору, и их голоса замерли в темноте. Когда они возвращались и их голоса сделались более ясными по мере того, как их очертания выступали из темноты, Бабалачи уловил несколько слов. Виллемс говорил: "Я был с ним на море в молодости много раз. И я воспользовался своими знаниями для наблюдения за входом в реку, когда входил этот раз".
- Большие знания дают безопасность, - сказал Абдулла.
Их голоса снова затихли. Бабалачи побежал к дереву и скрылся в его тени, прислонясь к стволу. Они прошли несколько раз совсем близко от Бабалачи. Время от времени Бабалачи ловил или отрывок фразы, или громкое восклицание. Раз он услышал, как Виллемс говорил:
- Ты заплатишь эти деньги, как только я буду на корабле. Я должен их получить.
Бабалачи не мог уловить ответа Абдуллы. Когда они снова прошли мимо, Виллемс сказал:
- Так или иначе, моя жизнь в твоих руках. Лодка, которая доставит меня на твой корабль, отвезет деньги Омару. Ты должен держать их наготове в запечатанном мешке.
Опять их было не слышно, но вместо того, чтобы вернуться, они остановились у огня и посмотрели друг на друга. Некоторое время они стояли неподвижно. Смотревший напряженно Баба лачи увидел, как губы Абдуллы почти незаметно зашевелились Виллемс схватил руку Абдуллы и потряс ее. Бабалачи протяжно и облегченно вздохнул. Совещание кончилось. По-видимому, все в порядке. Он отважился теперь подойти к ним. Бабалачи посмотрел испытующе на Абдуллу.
- Я ухожу, - сказал тот, - и буду ждать тебя, туан Виллемс, за рекой, до второю заката солнца.
Абдулла и Бабалачи пошли, а белый остался у костра. Два араба, которые пришли с Абдуллой, опередили их и прошли через маленькую калитку к свету и говору главного двора, но Бабалачи и Абдулла остановились по эту сторону. Абдулла сказал:
- Все обстоит хорошо. Мы поговорили о многом. Он согласен.
- Когда? - живо спросил Бабалачи.
- Через сутки. Я обещал все, что он просил, и свои обещания исполню.
- Твоя рука всегда открыта, о щедрейший из всех правоверных! Ты не забудешь своего слугу, который призвал тебя сюда. Разве я не сказал правду? Она обворожила его сердце.
- Он должен быть совершенно невредим, понимаешь ли ты? - проговорил Абдулла медленно и многозначительно, - Совершенно невредим, как будто бы он находился среди своих белых, пока…
Бабалачи насторожился.
- Пока я не скажу, - докончил Абдулла. - А что касается Омара… - он запнулся на одно мгновение, затем очень тихо произнес: - Он очень стар.
- Да, да, стар и хвор, - пробормотал Бабалачи с внезапной грустью.
- Он хотел, чтобы я убил белого. Он умолял меня убить его тотчас, - добавил Абдулла презрительно, направляясь к калитке.
- Он нетерпелив, как те, кто чувствует приближение смерти, - заметил Бабалачи в его оправдание.
- Омар будет жить у меня, - продолжал Абдулла, - когда… Но все равно. Помни, белый должен остаться невредим.
- Он живет в твоей тени, - ответил Бабалачи торжественно. - Этого довольно! - Он коснулся рукой лба и пропустил Абдуллу вперед: Абдулла торопился уехать.
На берегу реки неясно различимые фигуры приходят в шумливое и беспорядочное движение. Раздаются крики, приказания, ругань, шутки. Сверкают факелы, дающие больше дыма, чем света, и при их красном мерцании является Бабалачи и объявляет, что лодки готовы.
Скоро Сеид Абдулла несется вниз по илистой реке, между мрачными стенами дремучего леса, на пути к прозрачному открытому морю, где "Властелин островов" дожидается своего хозяина, качаясь на якоре под красными скалами Танджонг-Мирры.
Некоторое время Лакамба, Сахамин и Бахассун смотрели молча во влажный мрак, в который погрузилась большая лодка, несущая Абдуллу и его неизменное счастье. Затем оба гостя начали беседу, полную радостных ожиданий. Сахамин стал восторженно мечтать о далеком будущем. Он накупит прау, отправит отряды вверх по реке, расширит свою торговлю и, опираясь на капитал Абдуллы, разбогатеет скоро. Да, будет добрым делом пойти завтра к Олмэйру и, пользуясь последним днем благосостояния ненавистного человека, забрать у него товара в кредит. Сахамин рассчитывал, что ловкостью и умением этого можно добиться. В конце концов игра стоит свеч, потому что грядущий переворот упразднит все долги. Сахамин не преминул поделиться этой блестящей мыслью со своими товарищами, смеясь старческим смехом, когда они шли вместе от берега к усадьбе. Но вдруг Бахассун прервал болтовню старика со свойственным молодежи энтузиазмом… Торговля - хорошее дело. Но разве уже совершилась перемена, которая сделает их счастливыми? Белого надо ограбить сильной рукой!..
Бабалачи остался один со своими грандиозными планами. Тонкий самбирский дипломат погрузился в думы о будущем. Когда он решился, наконец, оставить берег, ему пришлось проползти вдоль щелей, избегая середины двора, где мерцали слабые огни, как будто в черной мгле отражались звезды яркого неба.
Проскользнув мимо калитки в ограде Омара, он терпеливо крался вдоль легкого бамбукового палисадника, пока не остановился у тяжелого частокола, ограждающего личный участок Лакамбы. Отсюда он мог видеть через забор хижину Омара и костер перед ней. У огня сидели две тени: мужчина и женщина. Он тихо ушел поискать - если не сна, то, по крайней мере, покоя.