О, возлюбленные друзья, помните же маленького мальчика и историю с персиками. Помните молодую девушку и юношу, помните также озеро, горящее пламенем и серой, и скелет самоубийцы на черных, как смоль, волнах Этны; помните глас, предостерегающий вас ныне; повторяю еще раз: берегитесь, и да ниспошлет нам господь свое благословение!
Тут он с оглушительным треском захлопнул Библию.
Тетушка Санни сняла с шеи белый платок и вытерла слезы. Зашмыгала носом и ее служанка. Они ни слова не поняли из проповеди, но это лишь сильнее растрогало их. Так уж устроена душа человеческая: все непостижимое и таинственное извечно полно для нее очарования. Когда пропели последний псалом, немец подвел новоявленного проповедника к тетушке Санни, и та любезным жестом предложила ему кофе и пригласила сесть на кушетке. Тем временем немец поспешил к себе в пристройку посмотреть, не готов ли плумпудинг. Тетушка Санни заметила, что день жаркий. И так как при этом она принялась обмахивать себя концом фартука, Бонапарт Бленкинс без труда уловил ее мысль. Вежливым наклоном головы он выразил свое согласие. Последовало продолжительное молчание. Тетушка Санни заговорила снова. Но Бонапарт не слушал, его взгляд был прикован к небольшому портрету, висевшему на стене. На портрете изображена была тетушка Санни в зеленом муслиновом платье, сшитом накануне конфирмации, пятнадцать лет назад. Бонапарт порывисто поднялся, подошел к портрету и замер. Будто стараясь что-то припомнить, он долго всматривался в портрет, и все легко могли заметить, как глубоко он взволнован. И вот, как бы не в силах больше сдержать наплыв чувств, он схватил портрет, снял его с гвоздя и поднес ближе к глазам. Рассмотрев его получше, он с волнением повернулся к тетушке Санни и растроганным голосом сказал:
- Надеюсь, вы извините меня, мадам, за этот невольный порыв, но этот… этот портрет так живо напомнил мне мою первую и единственную любовь, мою дорогую покойную супругу, которая теперь, без сомнения, умножила собой сонм святых!
Тетушка Санни не поняла. Но служанка, сидевшая на полу у ее ног, старательно, как сумела, перевела английскую речь на капское наречие.
- Ах, моя первая любовь, возлюбленная моя, - чувствительно продолжал Бонапарт Бленкинс, не отрывая глаз от портрета. - О дорогие, прелестные черты! Ангельская моя супруга!.. Это, несомненно, ваша сестра, мадам? - прибавил он, переводя взгляд на тетушку Санни.
Та покраснела, отрицательно покачала головой и показала на себя.
Бонапарт переводил пристальный, сосредоточенный взгляд с портрета на тетушку Санни и обратно, как бы сравнивая черты, и лицо его постепенно светлело. Он в последний раз почтительно посмотрел на тетушку Санни, потом на портрет и расплылся в лучезарной улыбке.
- О да, ну как же я сразу не сообразил! - вскричал он, одаряя голландку восхищенным взглядом. - Глаза, губы, нос, подбдродок, само выражение лица! Как я не заметил этого прежде!
- Еще чашечку кофе, - предложила тетушка Санни. - Вот вам сахар.
Бонапарт с величайшей тщательностью повесил портрет на место и хотел уже было взять чашку, когда вошел немец и сказал, что пудинг готов и жаркое уже на столе.
- Он человек богобоязненный и хорошо воспитанный, - изложила свое мнение тетушка Санни, когда Бонапарт вышел. - А что он некрасив, так ведь на все воля божья. Можем ли мы насмехаться над творением рук господних? Пусть лучше урод, да праведник, чем писаный красавец, да грешник!.. Хотя, что и говорить, приятно, коли человек и душой и лицом хорош, - договорила она, любуясь своим портретом.
После обеда немец и Бонапарт Бленкинс молча курили возле двери в пристройку. В руках у Бонапарта была книга, но он только делал вид, что читает, глаза у него слипались. Немец энергично попыхивал трубкой и, то и дело отрываясь от своей книги, поглядывал на безоблачное небо.
- Вы, кажется, говорили, - внезапно выпалил немец, - будто ищете место?
Бонапарт широко раскрыл рот и выпустил целое облако дыма.
- Допустим, - сказал немец, - я говорю, конечно, только предположительно, - что кто-нибудь, не будем называть имен, сделал бы вам предложение поступить учителем к двум детям? К двум прелестным девочкам - за вознаграждение в сорок фунтов в год? Приняли бы вы такое предложение? Я говорю, конечно, только для примера.
- Видите ли, милейший, - ответил Бонапарт Бленкинс, - все зависит от обстоятельств. Деньги для меня не самое важное. Жену я обеспечил на год вперед. Но здоровье у меня подорвано. И если б я нашел место, где джентльмен мог бы рассчитывать на соответствующее обращение, то меня не остановила бы ничтожность вознаграждения. Потому что, - повторил Бонапарт, - деньги для меня не главное.
- Так вот, - проговорил немец, сделав несколько глубоких затяжек. - Пойду-ка я повидаю тетушку Санни. По воскресеньям я всегда посещаю ее. Мы с ней болтаем. Обо всем и ни о чем. Такая уж у нас привычка.
Старик сунул книгу в карман и направился к хозяйскому дому с хитрым и довольным выражением лица.
- Наивный человек, он и не подозревает, что я надумал, - бормотал немец. - Не имеет ни малейшего понятия. Вот будет приятный сюрприз для него!
Человек, которого он оставил у порога, посмотрел ему вслед и подмигнул, состроив неописуемую гримасу.
Глава VI. Бонапарт Бленкинс вьет гнездо
С грудой овчин на плече Вальдо остановился у лестницы, ведущей на чердак хозяйского дома, и через отворенную дверь бывшей кладовой увидел Эмм. Она сидела там одна на скамье, настолько высокой, что ноги у нее не доставали до пола. Пристройка, прежде использовавшаяся под кладовую для зерна, была разделена теперь штабелем мешков с маисом на две половины - заднюю отдали Бонапарту Бленкинсу под спальню, а переднюю превратили в классную комнату.
- Что случилось? - участливо спросил Вальдо, видя заплаканное лицо девочки.
- Его рассердила Линдал, - ответила девочка, - а он в отместку задал мне четырнадцатую главу от Иоанна! Сказал, что научит меня вести себя, пусть Линдал лучше ему не досаждает.
- Что она натворила? - полюбопытствовал Вальдо.
- Когда он что-нибудь рассказывает, она смотрит на дверь, как будто и не слушает, - ответила девочка, удрученно листая страницы книги. - А сегодня она спросила про знаки зодиака. Он сказал, что удивлен ее вопросом, девочкам не пристало об этом знать. Тогда она спросила, кто такой Коперник, а он сказал, что это римский император; он жег христиан и за это его черви заживо съели. Не знаю почему, - плаксиво прибавила Эмм, - но Линдал взяла вдруг свои книги под мышку и сказала, что не будет ходить на его уроки, а ведь все знают: как Линдал решила, так она и сделает. Теперь мне придется каждый день сидеть здесь одной. - Из глаз Эмм покатились крупные слезы.
- Может, тетя Санни еще вытурит его, - пробормотал мальчик, стараясь ее утешить.
Эмм посмотрела на него и покачала головой.
- Нет. Вчера вечером служанка мыла ей ноги, а он и говорит: "Какие у вас красивые ноги, посмотреть приятно. Мне всегда нравились полные женщины". А она велела подавать ему к кофе свежие сливки… Нет, теперь он у нас навсегда останется, - грустно заключила Эмм.
Мальчик свалил овчины на землю, порылся у себя в карманах, извлек оттуда маленький сверточек и протянул ей.
- На, это тебе. Бери, бери.
Эмм развернула бумажку. Но даже при виде кусочка застывшей камеди, а ведь дети так любили ее жевать, - она не утешилась, и несколько крупных слезинок упали на подарок Вальдо.
Вальдо окончательно расстроился. Сам он столько плакал за свою недолгую жизнь, что чужие слезы надрывали ему сердце. Он неловко перешагнул через порог, подошел к столу и сказал:
- Если ты перестанешь плакать, я тебе расскажу тайну.
- Какую? - подхватила Эмм, чувствуя мгновенное облегчение.
- А ты не скажешь ни одной живой душе?
- Ни одной.
Он наклонился к ней и торжественно произнес:
- Я изобрел машинку!
Эмм смотрела широко раскрытыми глазами.
- Да, машинку для стрижки овец. Она почти готова, - сказал мальчик, - только одна вещь не ладится, но я скоро сделаю. Знаешь, - с таинственным видом прибавил он, - если все время думать, думать, дни и ночи только и думать о чем-нибудь, то тебя непременно осенит…
- А где она, эта машинка?
- Здесь! Я ее всегда вот здесь ношу. - Вальдо показал себе на грудь, где у него было что-то спрятано под одеждой. - Это модель. Когда она будет готова, ее сделают в полную величину.
- Покажи!
Мальчик покачал головой.
- Только когда будет готова. А до тех пор не могу.
- Какая чудесная тайна, - сказала Эмм, и Вальдо стал собирать брошенные овчины.
Вечером отец и сын ужинали в своей каморке. Старик сокрушенно вздыхал. Наверное, думал о том, что Бонапарт Бленкинс совсем забыл к нему дорогу. Сын ничего этого не замечал, он перенесся душой в мир, где нет места воздыханиям. Трудно сказать, что лучше; быть ничтожнейшим глупцом, но уметь взбираться по лестнице воображения в мир мечты, или же мудрейшим из людей, но видеть лишь то, что открыто глазам и ощущать только доступное прикосновению. Мальчик ел хлеб из непросеянной муки, запивал его кофе. Мысли его всецело были заняты машинкой; вот сейчас он придумает, как довершить свое изобретение. В мечтах он уже видел, как ее пускают в ход; она стрижет на удивление ровно и гладко… Все время, пока он жевал хлеб и пил кофе, его не покидало блаженное ощущение. И ему было так хорошо, что он не променял бы этой тесной комнаты на заоблачные чертоги царя небесного, где стены сплошь усыпаны аметистами и выложены молочно-белыми жемчугами.
Безмолвие нарушил стук в дверь. В комнату вошла курчавая темнокожая девочка и сказала, что тетушка Санни срочно зовет к себе управляющего. Немец надел шляпу и побежал.
В кухне хозяйского дома было темно, и он прошел в кладовую, где и находилась тетушка Санни в компании двух служанок.
Девушка-банту, опустясь на колени, растирала между двух камней перец, другая девушка-готтентотка держала в руке горящую свечу в медном подсвечнике, сама же тетушка Санни стояла у полки, уперши руки в бедра. Все внимательно к чему-то прислушивались. Тетушка Санни и ему сделала знак головой прислушаться.
- Что это такое? - воскликнул старик в изумлении.
За стеной была кладовая. Сквозь тонкую дощатую перегородку доносились протяжные и мучительные стоны и глухие удары о стену.
Немец схватил тяжелую мутовку и готов уже был бежать туда, но тетушка Санни удержала его, властным движением положив руку на плечо.
- Это он… - сказала она. - Бьется головой…
- Но почему? - недоуменно спросил немец, переводя взгляд с тетушки Санни на служанок.
Ответом ему был громкий стон. Затем раздался знакомый голос - голос Бонапарта Бленкинса:
- Мэри Энн! Ангел мой! Жена моя!
- Ужасно, не правда ли? - вскричала тетушка Санни, прислушиваясь к участившимся яростным ударам. - Он получил письмо: у него жена померла. Пойдите, утешьте его… Да и я с вами. Одной-то мне неловко, мне ведь всего тридцать три года, а он теперь человек холостой, - сказала она, краснея и поправляя на себе передник.
Все вчетвером они отправились утешать Бонапарта. Служанка-готтентотка несла свечу, за ней шли тетушка Санни и немец, а замыкала шествие девушка-банту.
- Ох, - произнесла тетушка Санни, - теперь-то я вижу, что он расстался с женой не по своей вине, так, видно, ему судьба судила.
У дверей она пропустила немца вперед, а сама вошла волед за ним. Бонапарт Бленкинс лежал на раскладной кровати, уткнувшись лицом в подушку и подергивая ногами. Тетушка Санни села на ящик в ногах постели. Немец остался стоять. Скрестив на груди руки, он молча смотрел на Бонапарта.
- Все там будем, - выговорила наконец тетушка Санни, - на все воля божья.
Заслышав ее голос, Бонапарт Бленкинс перевернулся на спину.
- Конечно, тяжело, - продолжала она. - Мне ли не знать? Сама двоих мужей схоронила.
Бонапарт Бленкинс поднял глаза на немца.
- Что она говорит? Утешьте мое сердце.
Немец перевел ему слова тетушки Санни.
- Ах, я - я тоже! Схоронить двух дорогих, милых сердцу жен! - вскричал Бонапарт, в изнеможении откидываясь на подушку.
Он вопил до тех пор, пока потревоженные тарантулы, гнездившиеся в щелях между стропилами и кровлей из оцинкованной жести, не стали оттуда выглядывать, сверкая бусинками злых глаз.
Тетушка Санни вздохнула, вздохнула и служанка-готтентотка, а девушка-банту, которая оставалась у дверей, прикрыла рот рукой и произнесла: "моу-ва!"
- Уповайте на бога, - сказала тетушка Санни. - Он вознаградит вас за все потери.
- Да, да! - простонал Бонапарт. - Но я потерял жену! Потерял жену!
Растроганная тетушка Санни подошла поближе к потели.
- Спросите его, не откушает ли он кашки. Каша очень вкусная. Варится на кухне.
Немец перевел это предложение хозяйки, но безутешный вдовец только рукой махнул.
- До еды ли мне! В рот ничего не лезет. Нет и нет! Не говорите мне о еде!
- Кашки и немножко бренди, - уговаривала тетушка Санни.
Последнее слово Бонапарт Бленкинс понял без перевода.
- Ну что ж, пожалуй… несколько капель… попытаюсь… чтобы… выполнить свой долг… - заговорил он, глядя немцу в глаза. Губы его дрожали. - Ведь я должен выполнить свой долг, не так ли?
Тетушка Санни тотчас распорядилась, и одна из служанок побежала за кашей.
- Я знаю, каково это, сама пережила. Когда умер мой первый муж, меня никак не могли успокоить, - сказала тетушка Санни, - пока не заставили поесть баранины да лепешек с медом. Я-то понимаю.
Бонапарт Бленкинс сел на постели, вытянул перед собой ноги и уперся руками в колени.
- О, что это была за женщина! Вы очень добры, что стараетесь утешить меня, - говорил он, всхлипывая. - Но ведь она была мне женой. Ради нее я и жил… Такой у меня характер; ради своей жены я и жизнь готов положить! Ради своей жены! Какое же это прекрасное слово - жена! Когда-то еще слетит оно с моих уст…
Немного успокоясь, он спросил немца, все еще не в силах унять дрожь своих отвислых губ:
- Как вы считаете, она все поняла? Переведите ей слово в слово, пусть знает, как я ей благодарен!
В этот момент возвратилась служанка с миской дымящейся каши и бутылкой из темного стекла.
Тетушка Санни подлила немного бренди в миску с кашей, хорошенько все размешала и подошла к постели.
- Ох, нет, нет, не могу! Поперек горла станет! - воскликнул Бонапарт, хватаясь за живот.
- Ну, хоть немножко, - уговаривала его тетушка Санни. - Хоть глоточек!
- Слишком густая! Слишком густая! Я не смогу ее проглотить.
Тетушка Санни добавила еще бренди и зачерпнула кашу ложкой. Бонапарт Бленкинс раскрыл рот, словно птенец, ожидающий, пока мать его накормит, - и тетушка Санни стала вливать ложку за ложкой в его скорбно поджатый рот.
- Ах, вот вам и будет полегче, - говорила тетушка Санни, которая едва ли могла провести четкую границу между функциями сердца и желудка. И в самом деле, по мере того, как убавлялась каша, убавлялась и печаль Бонапарта Бленкинса; он глядел на тетушку Санни кроткими заплаканными глазами.
- Скажите ему, - велела она, - что я желаю ему покойной ночи, и да пошлет ему бог утешение.
- Благослови вас, дорогой друг, господь вас благослови! - сказал Бонапарт в ответ.
Когда все ушли, он поднялся с постели и смыл водой мыло, которым были намазаны глаза.
- Бон, - сказал он, хлопая себя по ляжке, - ну и хват же ты, парень, свет таких не видал! Но только не зваться тебе Бонапартом, если не вытуришь ты отсюда старого святошу вместе с маленьким оборванцем, его сыночком. И ты должен прибрать к рукам эту полненькую особу, надеть ей колечко на палец. Ты же Бонапарт! Боп, ты парень что надо!
С этими приятными мыслями на душе он снял штаны и в отличном расположении духа завалился спать.
Глава VII. …Расставляет силки
- Можно мне войти? Надеюсь, я не помешал вам, мой дорогой друг? - говорил Бонапарт однажды поздним вечером, приоткрыв дверь в каморку немца-управляющего.
Прошло два месяца, как Бонапарт Бленкинс обосновался на ферме тетушки Санни в качестве домашнего учителя. Его влияние здесь росло день ото дня. Теперь он уже не заходил к старому Отто, проводил вечера с тетушкой Санни за чашкой кофе либо величественно прогуливался, заложив руки в карманы… Туземцев, почтительно желавших ему доброго здоровья, он даже не удостаивал взгляда. Вот почему старик немец был безмерно удивлен, заметив в дверях красный нос Бонапарта.
- Входите, входите, - радостно приветствовал он его. - Вальдо, сынок, посмотри, не осталось ли там чашечки кофе. Нет? Разведи огонь. Мы уже отужинали, но…
- Любезнейший, - сказал Бонапарт, снимая шляпу, - Я пришел не ужинать, не земных благ вкушать. Я хочу усладить себя общением с родственной душой. Уверяю вac: только груз обязанностей и бремя забот мешали мне изливать сердце столь глубоко симпатичному мне человечку. Может быть, вы интересуетесь, когда я верну вам те два фунта?..
- О нет! Разведи огонь, Вальдо, разведи же огонь. Сейчас приготовлю по чашечке горячего кофе, - прервал его немец, потирая руки и оглядываясь. Он явно не знал, как выразить свое удовольствие по поводу такой приятной неожиданности.
Вот уже три недели, как ответом на робкие приветствия немца были надменные поклоны. С каждым днем Бонапарт задирал нос все выше, и в последний раз немец видел его у себя дома, когда тот приходил занять два фунта.
Немец подошел к изголовью кровати и снял с гвоздя синий холщовый мешочек. Этих синих холщовых мешочков у него было десятков пять. В них лежали разного рода камешки, семена, ржавые гвозди и части конской сбруи - и всем этим он очень дорожил.
- Что у нас здесь? А, кое-что вкусное! - сказал немец с интригующей улыбкой. Сунув руку в мешочек, он вытащил горсть миндальных орешков и изюма. - Я берегу это угощение для моих цыпляток, для моих девочек. Они уже подросли, но все равно знают, что у старика всегда найдется для них что-нибудь сладкое. Да и старикам - все мы большие дети, - почему бы и старикам иногда не полакомиться, можем мы себе это позволить? Хе-хе!.. - И, смеясь собственной шутке, он насыпал миндаль на тарелку, - А вот и камушек, - два камушка, чтобы колоть орехи, - не последнее слово техники, а только ведь и Адам, поди, так же орехи щелкал! Ну и нам сгодится, обойдемся без щипцов!
С этими словами управляющий сел за стол, а Бонапарт Бленкинс устроился напротив него; тарелку с орехами немец поставил посредине, а перед гостем и перед собой положил по два плоских камешка.
- Не беспокойтесь, - сказал немец, - не беспокойтесь, я не забыл о сыне; наколю ему орешков, их у меня полный мешок. Ах, вот чудо! - воскликнул он, расколов крупный орех. - Три ядрышка в одной скорлупе! Сроду такого не видывал! Надо сохранить - это редкость! - С самым серьезным видом он завернул орешек в бумажку и заботливо спрятал в кармашек жилета. - Вот чудо! - говорил он, покачивая головой.
- Ах, друг мой, - заметил Бонапарт Бленкинс, - какая радость снова быть в вашем обществе!
У немца посветлели глаза, а гость схватил его руку и горячо пожал ее. Затем они снова принялись за орехи.
Некоторое время спустя Бонапарт Бленкинс процедил, отправляя себе в рот горсть изюма:
- Сегодня вы поссорились с тетушкой Санни. Я очень огорчен, мой дорогой друг.