Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность, в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и тяжелая походка мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова, сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за стеной.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит, по крайней мере, возможную элегантность, – так я думал по некоторым его личным чертам, – но поведение Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на палубу днем, я рисковал против воли быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Пока я так рассуждал, стало смеркаться. Береговой шум раздавался теперь глуше. Я слышал, как под окрики Бутлера ставят паруса, делаются приготовления плыть далее. Брашпиль начет выворачивать якорь, и погромыхивающий треск якорной цепи некоторое время был главным звуком на корабле. Наконец произвели поворот.
Я видел, как черный, в огнях берег уходит влево и океан расстилает чистый горизонт, озаренный закатом. Смотря в иллюминатор, я по движению волн, плывущих на меня, но отходящих по борту дальше, назад, минуя окно, заметил, что "Бегущая" идет довольно быстро.
Из столовой донесся торжествующий женский крик; потом долго хохотал Синкрайт. По коридору промчался Гораций, бренча посудой. Затем я слышал, как его распекали. После того неожиданно у моей двери раздались шаги, и подошедший стукнул. Я немедленно открыл дверь.
Это был надушенный и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного настроения. Когда дверь открылась, из салона сквозь громкий разговор послышалось треньканье гитар.
Повинуясь моему взгляду, Синкрайт закрыл дверь и преувеличенно вежливо поклонился.
– Капитан Гез просит вас сделать честь пожаловать к столу, – заявил он.
– Передайте капитану мою искреннюю благодарность, – ответил я с досадой, – но скажите также, что я отказываюсь.
– Надеюсь, вас можно убедить, – продолжал Синкрайт, – тем более что все мы будем очень огорчены.
– Едва ли вы убедите меня. Я намерен провести вечер один.
– Хорошо! – сказал он удивленно и вышел, повторяя: – Жаль, очень жаль!
Предчувствуя дальнейшие покушения, я взял перо, бумагу и сел к столу.
Я начал писать Лерху, рассчитывая послать это письмо при первой остановке. Я хотел иметь крупную сумму.
На второй странице письма снова раздался настойчивый стук. Не дожидаясь разрешения, в каюту вступил Гез.
Глава XV
Я повернулся с неприятным чувством зависимости, какое испытывает всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
Гез был в смокинге. Его безукоризненной, в смысле костюма, внешности дико противоречила пьяная судорога лица. Он был тяжело, головокружительно пьян. Подойдя так близко, что я, встав, отодвинулся, опасаясь неустойчивости его тела, Гез оперся правой рукой о стол, а левой подбоченился. Он нервно дышал, стараясь стоять прямо, и сохранял равновесие при качке тем, что сгибал и распрямлял колено. На мою занятость письмом Гез даже не обратил внимания.
– Хотите повеселиться? – сказал он, значительно подмигивая, в то время как его острый, холодный взгляд безучастного к этой фразе лица внимательно изучал меня. – Я намерен установить простые, дружеские отношения. Нет смысла жить врозь.
– Синкрайт был, – заметил я, как мог, миролюбиво. – Он, конечно, передал вам мой ответ.
– Я не поверил Синкрайту, иначе я не был бы здесь, – объявил Гез. – Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна иметь конец. У нас очень весело.
– Капитан Гез, – сказал я, тщательно подбирая слова, чувствуя приступ ярости, не желая поддаваться гневу, но видя, что принужден положить конец дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих собственных глазах, – капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как о компаньоне по увеселениям. Ваше времяпрепровождение для вас имеет, надо думать, и смысл и оправдание; более я не могу позволить себе рассуждать о ваших поступках. Вы хозяин, и вы у себя. Но я тоже свободный человек, и, если вам это не совсем понятно, я берусь повторить свое утверждение и доказать, что я прав.
Сказав так, я ждал, что он пробурчит извинение и уйдет. Он не изменил позу, не шелохнулся, лишь стал еще бледнее, чем был. Откровенная, неистовая ненависть светилась в его глазах. Он вздохнул и засунул руки в карманы.
– Вы нанесли мне оскорбление, – медленно произнес Гез. – Еще никто… Вы высказали мне презрение, и я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда вы метили. Этого я вам не прощу. Теперь я хочу знать: как вы представляете наши отношения дальше?! Хотел бы я знать, да! Не менее тридцати дней продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
– Наши отношения точно определены, – сказал я, не видя смысла уступать ему в тоне. – Вы получили двести фунтов, причем я с вами не торговался. Взамен я получил эту каюту, но ваше общество в придачу к ней – не слишком ли незавидная компенсация?
Был один момент, когда, следя за выражением лица Геза, я подумал, что придется выбросить его вон. Однако он сдержался. Пристально смотря мне в глаза, Гез засунул руку во внутренний карман, задержал там ее порывистое движение и торжественно произнес:
– Я тотчас швырну вам эти деньги назад!
Он вынул руку, оказавшуюся пустой, с гневом опустил ее и, повторив, что вернет деньги, добавил: "Вам не придется хвастаться своими деньгами", – затем вышел, хлопнув дверью.
После этого я немедленно запер каюту ключом и стал у двери, прислушиваясь.
В столовой наступила относительная тишина; меланхолически звучала гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича на ходу: "Готово, готово, готово!" Все показывало, что попойка не замирает, а развертывается. Затем я услышал шум ссоры, женский горький плач и после всего этого – хоровую песню.
Устав прислушиваться, я сел и погрузился в раздумье. Гез сказал правду: трудно было ждать впереди чего-нибудь хорошего при этих условиях. Я решил, что если ближайший день не переменит всей этой злобной нечистоты в хотя бы подобие спокойной жизни, – самое лучшее для меня будет высадиться на первой же остановке. Я был сильно обеспокоен поведением Геза. Хотя я не видел прямых причин его ненависти ко мне, все же сознавал, что так должно быть. Он был естествен в своей ненависти. Он не понимал меня, я – его. Поэтому, с его характером, образовалось военное положение, и с гневом, с тяжелым чувством безобразия минувшей сцены я лег, но лег не раздеваясь, так как не знал, что еще может произойти.
Улегшись, я закрыл глаза, скоро опять открыв их. При моем этом состоянии сон был прекрасной, но наивной выдумкой. Я лежал так долго, еще раз обдумывая события вечера, а также объяснение с Гезом завтра утром, которое считал неизбежным. Я стал, наконец, надеяться, что когда Гез очнется – если только он сможет очнуться, – я сумею заставить его искупить дикую выходку, в которой он едва ли не раскаивается уже теперь. Увы, я мало знал этого человека!
Глава XVI
Прошло минут пятнадцать, как, несколько успокоясь, я представил эту возможность. Вдруг шум, слышный на расстоянии коридора, словно бы за стеной, перешел в коридор. Все или почти все вышли оттуда, возясь около моей двери с угрожающими и беспокойными криками. Было слышно каждое слово.
– Оставьте ее! – закричала женщина.
Вторая злобно твердила:
– Дура ты, дура! Зачем тебя черт понес с нами?
Послышались плач, возня; затем ужасный, истерический крик:
– Я не могу, не могу! Уйдите, уйдите к черту, оставьте меня!
– Замолчи! – крикнул Гез. По-видимому, он зажимал ей рот. – Иди сюда. Берите ее, Синкрайт!
Возня, молчание и трение о стену ногами, перемешиваясь с частым дыханием, показали, что упрямство или другой род сопротивления хотят сломить силой. Затем долгий, неистовый визг оборвался криком Геза: "Она кусается, дьявол!" – и позорный звук тяжелой пощечины прозвучал среди громких рыданий. Они перешли в вопль, и я открыл дверь.
Мое внезапное появление придало гнусной картине краткую неподвижность. На заднем плане, в дверях салона, стоял сумрачный Бутлер, держа за талию раскрасневшуюся блондинку и наблюдая происходящее с невозмутимостью уличного прохожего. Гез тащил в салон темноволосую девушку. Рыжая женщина, презрительно подбоченясь, смотрела свысока на темноволосую и курила, отбрасывая руку от рта резким движением.
– Пора прекратить скандал, – сказал я твердо. – Довольно безобразия. Вы, Гез, ударили эту женщину.
– Прочь! – крикнул он, наклонив голову.
Одновременно с тем он опустил руку так, что не ожидавшая этого женщина повернулась вокруг себя и хлопнулась спиной о стену. Ее глаза дико открылись. Она была жалка и мутно-синевато бледна.
– Скотина! – Она говорила, задыхаясь и хрипя, указывая на Геза пальцем. – Это он! Негодяй ты! Послушайте, что было, – обратилась она ко мне. – Было пари. Я проиграла. Проигравший должен выпить бутылку. Я больше пить не могу. Мне худо. Я выпила столько, что и не угнаться этим соплякам. Насильно со мной ничего не сделаешь. Я больна.
– Идешь ты? – сказал Гез, хватая ее за шею.
Она вскрикнула и плюнула ему в лицо. Я успел поймать занесенную руку капитана, так как его кулак мелькнул мимо меня.
– Ступайте, ступайте! – испуганно закричал Синкрайт. – Это не ваше дело!
Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся: удар пришелся мне по локтю левой руки, которой я прикрыл голову. Тогда с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию я измерил расстояние и нанес ему прямой удар в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнувшись затылком.
– Довольно! Довольно! – закричал Бутлер.
Женщины, взвизгнув, исчезли. Бутлер встал между мной и поверженным капитаном, которого, приподняв под мышки, Синкрайт пытался прислонить к стенке. Наконец Гез открыл глаза и подобрал ногу; видя, что он жив, я вошел в каюту и повернул ключ.
Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины – безотносительно к ее репутации, – в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
Послышались шаги возвратившегося Синкрайта. Это был он, так как, придя, он громко сказал:
– Однако наш пассажир молодец! И то, правду сказать, вы первый начали!
– Да, я погорячился, – ответил, вздохнув, Гез. – Ну что же, я наказан, и за дело: мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно. Как вы думаете, что теперь сделать?
– Странный вопрос. На вашем месте я немедленно уладил бы всю историю.
– Смотрите, Гез! – сказал Бутлер. Понизив голос, он прибавил: – Мне все равно, но знайте, что я сказал. И не забудьте.
Гез рассмеялся.
– В самом деле! – сказал он. – Я сделаю это немедленно.
Капитан подошел к моей двери и постучал кулаком.
– Кто стучит? – спросил я, поддерживая нелепую игру.
– Это я – Гез. Не бойтесь открыть. Я жалею о том, что произошло.
– Если вы действительно раскаиваетесь, – возразил я, мало веря его заявлению, – то скажите мне то же самое, что теперь, но только утром.
Раздался странный скрип, напоминающий скрежет.
– Вы слушаете? – сказал Гез сумрачно, подавленным тоном. – Я клянусь вам. Вы можете мне поверить. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно, только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу руку.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и – как это ни странно – иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью.
Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стал на пороге.
Взгляд Геза объяснил все, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь. Пять или шесть матросов, по-видимому, сошедших вниз крадучись, так как я шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком распухшую губу.
– Кажется, я имел глупость вам поверить, – сказал я.
– Держите его! – обратился Гез к матросам. – Отнимите револьвер!
Прежде чем несколько рук успели поймать мою руку, я увернулся и выстрелил два раза, но Гез согнулся, отскочив в сторону. Прицелу помешали толчки. После этого я был обезоружен и притиснут к стене. Меня держали так крепко, что я мог только поворачивать голову.
– Вы меня ударили, – сказал Гез. – Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз – я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
Этого я не ожидал, и хотя был сильно встревожен, мой гнев дошел до предела, за которым я предпочитал все опасности моря и суши дальнейшим издевательствам Геза.
– Вы затеваете убийство, – сказал я. – Но помните, что до Дагона никак не более ста миль, и, если я попаду на берег, вы дадите ответ суду.
– Сколько угодно, – ответил Гез. – За такое редкое удовольствие я согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при каких странных условиях вы появились на корабле! Этому есть свидетели. Покинуть "Бегущую по волнам" тайно – в вашем духе. Этому будут свидетели.
Он декламировал, наслаждаясь грозной ролью и закусив удила. Я оглядел матросов. То был подвыпивший, мрачный сброд, ничего не терявший, если бы ему даже приказали меня повесить. Лишь молчавший до сего Бутлер решился возразить:
– Не будет ли много, капитан?
Гез так посмотрел на него, что тот плюнул и ушел. Капитан был совершенно невменяем. Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстрекнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я не остался бы ни при каких просьбах. Мое негодование было безмерно и перешагнуло всякий расчет.
– Давай шлюпку, подлец! – сказал я.
Все мы быстро поднялись вверх. Стоял мрак, но скоро принесли фонарь. "Бегущая" легла в дрейф. Все это совершалось безмолвно, – так казалось мне, потому что я был в состоянии напряженной, болезненной отрешенности. Матросы принесли мои вещи. Я не считал их и не проверял. Значение совершавшегося смутно маячило в далеком углу сознания. Были приспущены тали, и я вошел в шлюпку, повисшую над водой. Со мной вошел матрос, испуганно твердя: "Смотрите, вот весла". Затем неизвестные руки перебросили мои вещи. Фигур на борту я не различал. "К дьяволу!" – сказал Гез. Матрос, двигая фонарем, яркое пятно которого создавало в шлюпке странный уют, держался за борт, ожидая, когда меня спустят вниз. Наконец шлюпка двинулась и встряхнулась на поддавшей ровной волне. Стало качать. Матрос отцепил тали и исчез, карабкаясь по ним вверх.
Все было кончено. Волны уже отнесли шлюпку от корабля так, что я видел как бы через мостовую ряд круглых освещенных окон низкого дома.
Глава XVII
Я вставил весла, но продолжал неподвижно сидеть с невольным и бесцельным ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум – так внезапно и громко, что я не разобрал, в чем дело. Наконец послышался требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно:
– Это мое дело, капитан Гез. Довольно, что я так хочу!
Все дальнейшее, что я услышал, звучало изумлением и яростью. Гез крикнул:
– Эй вы, на шлюпке! Забирайте ее! – Он прибавил, обращаясь неизвестно к кому: – Не знаю, где он ее прятал.
Второе его обращение ко мне было, как и первое, без имени:
– Эй вы, на шлюпке!
Я не удостоил его ответом.
– Скажите ему сами, черт побери! – крикнул Гез.
– Гарвей! – раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и невидимой женщины. – Подайте шлюпку к трапу, он будет спущен сейчас. Я еду с вами.
Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался, так как предпочесть шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть, угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул; отвалясь и наискось упав вниз, он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился за трап, всматриваясь наверх до боли в глазах, но не различая фигур.
– Забирайте вашу подругу, – сказал Гез. – Вы, я вижу, ловкач.
– Черт его разорви, если я пойму, как он ухитрился это проделать! – воскликнул Синкрайт.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
– Как это произошло? – спросил я, теряясь от изумления.
– Какая наглость! – сказал Гез сверху. – Плывите куда хотите, и от души желаю вам накормить акул!
– Убийца! – закричал я. – Ты еще ответишь за эту двойную гнусность! Я желаю тебе как можно скорее получить пулю в лоб!
– Он получит пулю, – спокойно, почти рассеянно сказала неизвестная женщина, и я вздрогнул: ее появление начинало меня мучить, особенно эти беспечные, твердые глаза. – Прочь от корабля! – сказала она вдруг и повернулась ко мне. – Оттолкните его веслом.
Я оттолкнулся, и нас отнесло волной. Град насмешек полетел с палубы. Они были слишком гнусны, чтобы их повторять здесь. Голоса и корабельные огни отдалились. Я машинально греб, смотря, как судно, установив паруса, взяло ход. Скоро его огни уменьшились, напоминая ряд искр.
Ветер дул в спину. По моему расчету, через два часа должен был наступить рассвет. Взглянув на свои часы с светящимся циферблатом, я увидел без пяти минут четыре. Ровное волнение не представляло опасности. Я надеялся, что приключение окончится все же благополучно, так как из разговоров на "Бегущей" можно было понять, что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в шлюпку в эту дикую ночь.
Между тем стало если не светлеть, то яснее видно. Волны отсвечивали темным стеклом. Уж я хотел обратиться с целым рядом естественных и законных вопросов, как женщина спросила:
– Что вы теперь чувствуете, Гарвей?