Мастер Мартин настаивал теперь на том, чтобы Фридрих приступил к своей работе на звание мастера. Он сам выбрал из своих запасов самое лучшее, самое чистое дубовое дерево, без всяких жил и разводов, которое лежало у него уже больше пяти лет. Никто не должен был помогать Фридриху, кроме старика, отца покойного Валентина. Но если из-за грубых товарищей-подмастерьев бочарное ремесло уже и раньше внушало Фридриху все большее и большее отвращение, то теперь у него просто сжималось горло, когда он думал о том, что работа на звание мастера навсегда решит его судьбу. Та странная тревога, что зарождалась в нем, когда мастер Мартин хвалил его преданность ремеслу, все более и более усиливалась. Он знал, что позорно погибнет: ведь это ремесло было так глубоко противно его душе, исполненной любви к искусству. Рейнхольд и портрет Розы не выходили у него из головы. Но и его собственное искусство снова представилось ему в полном блеске. Когда во время работы его одолевала мучительная мысль о том, каким жалким делом он занят, он часто, сославшись на недомогание, убегал из мастерской, а сам спешил в церковь святого Себальда и целыми часами глядел на чудесный надгробный памятник работы Петера Фишера, восторженно восклицая: "О боже всемогущий! Замыслить, создать такое произведение – может ли быть что-нибудь прекраснее на свете?" И когда он после этого поневоле возвращался к своим доскам и ободьям и думал о том, что только так удастся завоевать Розу, словно огненные когти впивались в его сердце, исходившее кровью, и ему казалось, что он, безутешный, в страшных мучениях должен погибнуть. Во сне ему часто являлся Рейнхольд и приносил ему для литейной работы диковинные рисунки, на которых Роза превращалась то в цветок, то в ангела с крыльями, каким-то удивительным образом сплетаясь с остальным узором. Но все же чего-то недоставало в них, и он замечал, что Рейнхольд, изобразив Розу, забыл о сердце, которое он теперь сам и пририсовывал. Потом ему казалось, будто цветы и листья на рисунке начинают шевелиться и петь, испуская сладостный аромат, а благородные металлы в своем сверкающем зеркале являли ему образ Розы; казалось, будто он с тоскою простирает руки к возлюбленной, будто отражение ее исчезает в мрачном тумане, а сама она, прелестная Роза, полная блаженных желаний, прижимает его к любящей груди. Состояние его становилось все мучительнее, бочарная работа внушала ему ужас, и помощи и утешения он искал у своего старого учителя Иоганна Хольцшуэра. Тот в своей мастерской позволил Фридриху начать одну маленькую работу, которую Фридрих сам задумал и ради которой давно уже копил получаемое у мастера Мартина жалованье, чтобы купить нужное золото. Таким образом, Фридрих, мертвенно-бледное лицо которого делало вполне правдоподобной отговорку, будто он одержим тяжелым недугом, почти совсем не трудился в бочарной мастерской, и проходили месяцы, а большая сорокаведерная бочка, его работа на звание мастера, совершенно не двигалась вперед. Хозяин сурово заметил ему, что он должен работать по крайней мере столько, сколько позволяют его силы, и Фридрих был принужден стать у ненавистной колоды и взять в руки скобель. Пока он работал, подошел мастер Мартин и стал рассматривать обделанные доски. Но вдруг он побагровел в лице и воскликнул:
– Что это, Фридрих? Что это за работа! Кто стругал доски – подмастерье, собирающийся стать мастером, или глупый ученик, что три дня тому назад попал в мастерскую? Образумься, Фридрих, что за дьявол вселился в тебя и распоряжается тобою? Мои чудные дубовые доски! Работа на звание мастера! Ах ты неуклюжий, бестолковый ты парень!
Одолеваемый всеми муками ада, которые жгли его своим пламенем, Фридрих уже не в силах был сдержаться; он отбросил скобель и воскликнул:
– Хозяин! Теперь всему конец… Пусть я умру, пусть я погибну в несказанном горе. Но сил моих больше нет… Невмоготу мне мерзкое ремесло, когда меня с неодолимой силой влечет к моему чудесному искусству. Ах, я бесконечно люблю вашу Розу… так люблю, как никто на свете любить не может… только ради нее я и взялся за этот ненавистный труд… Теперь я ее лишился, я это знаю, скоро я, верно, умру от тоски по ней, но нельзя мне иначе, я возвращаюсь к моему дивному искусству, к моему почтенному старому учителю Иоганну Хольцшуэру, которого я постыдно бросил.
Глаза мастера Мартина засверкали, как пылающие свечи. От ярости почти не в силах говорить, он, запинаясь, пробормотал:
– Что?! И ты тоже?! Ложь и обман? Меня обошел?.. Мерзкое ремесло?.. Бочарное-то… С глаз долой, бесстыдник!.. Прочь отсюда!..
И с этими словами мастер Мартин схватил бедного Фридриха за плечи и вытолкал его из мастерской. Вслед ему прозвучал злобный смех грубых подмастерьев и учеников. И только старик, отец Валентина, сложил руки, задумчиво посмотрел вдаль и молвил:
– Я-то замечал, что у молодца на уме вещи более возвышенные, чем наши бочки.
Марта горько заплакала, а мальчики ее закричали, завопили: жалко им было Фридриха, который так ласково с ними играл и не раз приносил им пряники.
11.Заключение
Как мастер Мартин ни сердился на Рейнхольда и на Фридриха, все же он не мог не сознаться, что вместе с ними из его мастерской исчезла всякая радость, всякое веселье. Новые подмастерья что ни день возбуждали в нем только гнев и досаду. О каждой мелочи ему приходилось заботиться самому, и если что-нибудь и делалось по его указаниям, то и это стоило ему немалого труда. Подавленный дневными заботами, он часто вздыхал: "Ах, Рейнхольд! Ах, Фридрих! Если б вы не обошли меня так бесстыдно, если б только вы остались исправными бочарами!" Дошло до того, что он часто боролся с мыслью бросить бочарное дело.
В таком мрачном расположении духа он сидел однажды вечером у себя дома, как вдруг к нему, совершенно неожиданно, вошли господин Якобус Паумгартнер и мастер Иоганн Хольцшуэр. Мастер Мартин понял, что речь будет о Фридрихе, и действительно, господин Паумгартнер очень скоро заговорил о нем, а мастер Хольцшуэр стал всячески хвалить юношу и заметил, что при таком усердии, при таком даровании Фридрих, несомненно, не только в совершенстве овладеет чеканкой, но и в искусстве лить статуи станет великим мастером и прямо пойдет по стопам Петера Фишера. Тут господин Паумгартнер начал резко осуждать недостойный поступок мастера Мартина, жертвой которого стал бедный подмастерье, и оба настаивали, чтобы мастер Мартин, когда Фридрих сделается искусным золотых дел мастером и литейщиком, отдал за него Розу, если только она чувствует склонность к Фридриху, пылающему к ней такой любовью. Мастер Мартин дал им договорить до конца, потом снял свою шапочку и с улыбкой сказал:
– Вы, достойные господа мои, усердно заступаетесь за работника, который постыдно меня обманул. Это, впрочем, я ему прощаю, но только не требуйте, чтобы я ради него менял свое твердое решение, – Розы ему не видать.
В эту минуту вошла Роза, смертельно бледная, с заплаканными глазами, и молча поставила на стол стаканы и вино.
– Ну что ж, – начал господин Хольцшуэр, – ну что ж, тогда я должен уступить желанию Фридриха: он хочет навсегда покинуть свой родной город. Он сделал у меня славную вещицу и собирается, если вы, дорогой мастер, позволите, подарить ее на память вашей Розе. Взгляните-ка.
С этими словами мастер Хольцшуэр достал маленький серебряный бокал, чрезвычайно искусно сработанный, и подал его мастеру Мартину, который, будучи великим любителем драгоценной утвари, взял его и с удовольствием стал со всех сторон разглядывать. В самом деле, более прекрасную серебряную вещь, чем этот маленький бокал, трудно было бы сыскать. Изящные гирлянды виноградных листьев и роз переплетались по краям, а из цветов, из их распускающихся бутонов выглядывали очаровательные ангелы, грациозно ласкающие друг друга. Если бы в бокал налить прозрачного вина, показалось бы, будто ангелы, мило играя, то поднимаются, то опускаются на дно.
– Бокал, – молвил мастер Мартин, – и вправду сделан очень тонко, и я рад оставить его себе, если Фридрих примет от меня чистым золотом двойную его цену.
Произнося эти слова, мастер Мартин наполнил бокал и поднес его к губам. В ту же минуту отворилась дверь, вошел Фридрих, на лице которого, мертвенно-бледном, отражалась смертельная скорбь вечной разлуки – разлуки с тем, что всего дороже на земле. Роза, как только его увидела, громким, раздирающим душу голосом воскликнула:
– О милый мой Фридрих! – и почти без чувств упала ему на грудь.
Мастер Мартин поставил бокал на стол и, увидев Розу в объятиях Фридриха, широко открыл глаза, как будто ему явились привидения. Потом он молча снова взял бокал и стал в него смотреть. Вдруг он вскочил со стула и громко воскликнул:
– Роза… Роза, любишь ли ты Фридриха?
– Ах, – прошептала Роза, – ах, я ведь не в силах дольше скрывать это, я люблю его как жизнь свою, сердце разрывалось у меня в груди, когда вы прогнали его!
– Так обними же свою невесту, Фридрих… Да, да, свою невесту! воскликнул мастер Мартин.
Изумленные Паумгартнер и Хольцшуэр в полном замешательстве смотрели друг на друга, но мастер Мартин, с бокалом в руке, продолжал:
– О боже всемогущий, да разве не случилось все так, как предсказала бабушка? "Домик блестящий – это подношенье, пряной искрится он струей, в нем ангелов светлых пенье… Кто домик тот драгоценный в твой дом принесет, того ты можешь обнять блаженно, отца не спросясь своего, – тот будет суженый твой!" О я глупец! Вот он, блестящий домик, ангелы, жених… Ну, господа, теперь все пошло на лад, зять найден!
Тот, чью душу смущал когда-нибудь злой сон, внушавший ему, будто он лежит в глубоком черном мраке могилы, сон, от которого он вдруг пробудился в светлый весенний день, полный благоуханий, солнечного блеска, в объятиях той, что всех дороже ему на земле, женщины, чье милое небесное лицо наклонилось к нему, только тот, кто это переживал, может понять чувства Фридриха, может представить себе всю полноту его блаженства. Не в состоянии вымолвить слово, он крепко сжимал Розу в своих объятиях, как будто никогда не собираясь выпустить ее, пока она тихонько не высвободилась сама и не подвела его к отцу. Тогда Фридрих воскликнул:
– О дорогой мой хозяин, неужели же это правда? Вы отдаете за меня Розу, и я могу вернуться к своему искусству?
– Да, да, – молвил мастер Мартин, – верь мне! Разве я могу иначе, когда благодаря тебе исполнилось предсказание старушки бабушки? Можешь оставить свою сорокаведерную бочку.
Фридрих просиял, исполненный блаженства.
– Нет, дорогой мастер, – сказал он, – если это вам по душе, то я с радостью и бодростью примусь за мою славную бочку, кончу мою последнюю бочарную работу, а там вернусь к литейной печи.
– О милый, добрый сын мой! – воскликнул мастер Мартин, у которого глаза сверкали от радости. – Да, кончай свою работу над бочкой, а там – и за свадьбу!..
Фридрих честно сдержал слово, он сделал сорокаведерную бочку, и все мастера признали, что нелегко сделать вещь лучше этой, чему мастер Мартин радовался всей душою, утверждая, что небо послало ему зятя, лучше которого нельзя и желать.
Настал наконец день свадьбы, бочка работы Фридриха, наполненная благородным вином и украшенная цветами, была поставлена в сенях. Пришли со своими женами мастера бочарного цеха, предводительствуемые советником Якобусом Паумгартнером, а за ними следовали золотых дел мастера. Свадебное шествие готово уже было тронуться в путь, к церкви святого Себальда, где назначено было венчание, как вдруг на улице раздались звуки труб, и перед домом Мартина послышалось ржание и топот коней. Мастер Мартин поспешил к окну. Перед домом остановился господин Генрих фон Шпангенберг в пышной праздничной одежде, а в нескольких шагах позади него, верхом на горячем коне, – блистательный молодой рыцарь со сверкающим мечом на боку, с высокими пестрыми перьями на шляпе, украшенной искрящимися каменьями. Рядом с рыцарем мастер Мартин увидел прекрасную даму, в столь же роскошном наряде, на белоснежном иноходце. Пажи и слуги в пестрых блестящих камзолах окружали их. Трубы смолкли, и старый господин фон Шпангенберг воскликнул:
– Эй, мастер Мартин, не ради вашего погреба, не ради ваших червонцев приехал я сюда, а потому что нынче свадьба Розы; примете ли вы меня, дорогой мастер?
Мартин припомнил свои слова, немного устыдился и поспешил вниз принимать рыцаря. Старик сошел с коня и, поклонившись, вошел в дом. Подскочили пажи, помогли даме спуститься с лошади, рыцарь предложил ей руку и прошел вслед за стариком. Но Мартин, как только увидел рыцаря, отскочил шага на три назад и воскликнул:
– Боже всемогущий! Конрад!
Рыцарь, улыбаясь, сказал:
– Да, дорогой хозяин, я в самом деле ваш подмастерье Конрад. Простите мне, что я ранил вас. По правде говоря, дорогой хозяин, я должен был вас и убить, вы же согласитесь с этим, но ведь вот все вышло совсем иначе.
Мастер Мартин в замешательстве ответил, что все-таки было ему лучше не умирать, а на царапинку, нанесенную скобелем, он и внимания не обращал. Когда Мартин с новыми гостями вошел в комнату, где вместе с остальными находились жених и невеста, все пришли в радостное изумление, увидя прекрасную даму, которая так была похожа на милую невесту, что они казались сестрами-близнецами.
– Позвольте Конраду, милая Роза, быть гостем на вашей свадьбе. Не правда ли, вы больше не сердитесь на неразумного, неистового парня, который чуть было не причинил вам великое горе?
В эту минуту, когда невеста и жених и мастер Мартин изумленно смотрели друг на друга, господин фон Шпангенберг воскликнул:
– А теперь я вам все объясню. Вот мой сын Конрад, а рядом с ним вы видите его милую жену, которую зовут Розой, так же как и прелестную невесту. Вспомните, мастер Мартин, наш разговор. Когда я вас спрашивал: "Неужели вы и за моего сына откажетесь выдать замуж вашу Розу?" – на то была особая причина. Малый был без ума влюблен в вашу Розу; он заставил меня отбросить все сомнения, я отправился к вам сватом. Когда же я ему рассказал, как презрительно вы со мной обошлись, он, потеряв всякий рассудок, нанялся к вам в подмастерья, чтобы заслужить благосклонность Розы, а потом похитить ее у вас. И что ж! Вы его излечили добрым ударом по спине! Благодарю вас за это, а он нашел девицу знатного рода – она ведь и была та Роза, которой и суждено было царить в его сердце.
Дама тем временем нежно и ласково поздоровалась с невестой и надела ей на шею жемчужное ожерелье – свадебный подарок.
– Смотри, милая Роза, – молвила она затем, отделяя от свежих цветов, красовавшихся на ее груди, засохший букет, – смотри, милая Роза, это цветы, которые ты однажды дала моему Конраду в награду за победу. Он с верностью хранил их, пока не увидел меня. Тогда он изменил тебе и подарил их мне, ты не сердись.
Роза, вся разрумянившись, стыдливо потупив глаза, молвила:
– Ах, благородная госпожа, зачем вы так говорите, разве рыцарь мог любить меня, простую девушку? Только вас и любил он, а свататься ко мне думал лишь потому, что зовут меня тоже Розой и я, как говорят, немного на вас похожа, но мысли его были только о вас.
Шествие уже второй раз готово было тронуться в путь, когда в дом вошел молодой человек, одетый на итальянский лад в черное бархатное платье, с изящным кружевным воротником и богатой золотой цепью на шее.
– Ах, Рейнхольд! Мой Рейнхольд! – воскликнул Фридрих и бросился ему на грудь.
Невеста и мастер Мартин тоже радостно воскликнули:
– Приехал наш Рейнхольд, наш милый Рейнхольд!
– Не говорил ли я тебе, – молвил Рейнхольд, горячо обнимая Фридриха, не говорил ли я тебе, дорогой мой друг, что все прекрасно кончится для тебя? Позволь мне отпраздновать с тобою день твоей свадьбы; издалека приехал я ради нее; а на память ты в своем доме повесь эту картину, которую я написал и привез тебе.
Тут он позвал, и двое слуг внесли большую картину в пышной золотой раме, изображавшую мастера Мартина и его подмастерьев – Рейнхольда, Фридриха и Конрада, которые трудятся над большой бочкой, а в дверь как раз входит Роза. Все были изумлены правдивостью этого произведения искусства и великолепием красок.
– Ну, – сказал, улыбаясь, Фридрих, – это, верно, твоя бочарная работа на звание мастера? Моя стоит там в сенях, но вскоре и я сделаю нечто иное!
– Я все знаю, – ответил Рейнхольд, – и вижу, что ты счастлив. Будь только верен своему искусству, которое легче сочетать с семейной жизнью, чем мое.
За свадебным пиром Фридрих сидел между двумя Розами, а против него мастер Мартин между Конрадом и Рейнхольдом. Господин Паумгартнер до краев наполнил благородным вином бокал Фридриха и выпил за здоровье мастера Мартина и его славных подмастерьев. Потом бокал пошел по кругу, и сперва благородный рыцарь Генрих фон Шпангенберг, а за ним все почтенные мастера, сидевшие за столом, осушили этот бокал за здоровье мастера Мартина и его славных подмастерьев.
Примечания
1
А. Дюрер (1471-1528) – знаменитый немецкий художник, украсил картинами на религиозные сюжеты здание нюрнбергской ратуши (городское управление).
2
Патер Розенблют – прозвище Шнепперера (XV в.) – медника, оружейного мастера и поэта, в конце жизни ушедшего в монастырь, Гофман приводит его стихи из "Похвального слова городу Нюрнбергу" (1447).
3
Все стихи в этом рассказе переведены В.А. Зоргенфреем.
4
Свободный имперский город Нюрнберг. – Благодаря своему положению на торговой дороге в Венецию баварский город Нюрнберг стал в XV-XVI вв. богатым торговым городом, добился самоуправления и политической независимости от немецких князей, достиг расцвета в области художественного ремесла, искусства, поэзии.
5
Свещеносцы – почетные горожане (в том числе и цеховые старейшины), которые во время торжественных церковных процессий несли свечи.
6
П. Корнелиус (1783-1867) – немецкий художник, иллюстрировал драматическую поэму И.В.Гете "Фауст".
7
Маргарита – героиня "Фауста", воплощение красоты и кроткой женственности.
8
Аллервизе – место загородных прогулок и отдыха жителей Нюрнберга.
9
Ганс Берхлер – хозяин гостиницы и мейстерзингер города Страсбурга.
10
Мейстерзингеры – средневековые немецкие поэты и певцы.
11
Муштабель – легкая деревянная палочка с шариком на конце, употребляемая живописцем во время рисования.