- Злоба! Ошибка! - продолжала маркиза. - Что могло побудить этого человека, которого мы до сих пор ценили и уважали, что могло его побудить нанести мне такое низкое, такое ничем не вызванное оскорбление? Мне, которая никогда ничем его не обидела, которая приняла его с доверием, с готовностью сердечно отблагодарить его, и который сам, судя по его первым словам, пришел с чистым и неподдельным желанием помочь, а не причинять страдания, более жестокие, чем те, которые я дотоле испытывала? А если бы я, - продолжала она, в то время как мать подозрительно на нее глядела, - вынужденная выбирать между ошибкой и злобой, хотела бы поверить в ошибку, то разве возможно допустить, чтобы врач, даже и не очень искусный, мог ошибаться в подобных случаях?
Полковница сказала немного резко:
- А все же приходится принять то или другое объяснение.
- Да! - отвечала маркиза, - да, дорогая матушка! - При этом вспыхнув горячим румянцем, она с выражением оскорбленного достоинства поцеловала руку матери. - Да, приходится! Хотя обстоятельства складываются столь необычайно, что я вправе сомневаться. Клянусь, - раз от меня требуется заверение, - что моя совесть так же чиста, как совесть моих детей; даже ваша совесть, досточтимая матушка, не может быть чище. Тем не менее прошу вас послать за акушеркой, дабы я удостоверилась в своем действительном положении и, каково бы оно ни оказалось, могла бы успокоиться.
- Акушерку! - воскликнула госпожа Г. в негодовании. - Чистая совесть и акушерка! - Она не могла договорить.
- Да, акушерку, дорогая матушка, - повторила маркиза, опустившись перед нею на колени, - и притом немедленно, если вы не хотите, чтобы я сошла с ума.
- Охотно, - отвечала полковница, - только прошу, чтобы роды не происходили в моем доме. - С этими словами она встала, готовая выйти из комнаты.
Маркиза, следуя за ней с распростертыми руками, упала ниц и охватила ее колени.
- Если безупречная жизнь когда-либо, - с красноречием страдания воскликнула она, - жизнь, образцом для которой служила ваша, давала мне право на ваше уважение, если в вашем сердце еще говорит хоть какое-либо материнское чувство, до той поры, пока вина моя не станет ясной как божий день, - не покидайте меня в эти ужасные минуты!
- Что же, в конце концов, тебя тревожит? - спросила мать. - Только заключение врача? Только это твое собственное внутреннее ощущение?
- Только это, матушка! - отвечала маркиза, положив руку на грудь.
- Ничего более, Джульетта? - продолжала мать. - Подумай хорошенько. Проступок, как бы тяжко он меня ни огорчил, можно простить, да я бы его и простила в конце концов, но если бы ты оказалась способной, во избежание справедливого укора матери, сочинить сказку, противоречащую всем законам природы, и нагромождать кощунственные клятвы, чтобы отяготить ими мое и без того слишком верящее тебе сердце, то это было бы постыдно; этого я бы никогда тебе не простила.
- Пусть царство небесное будет так же открыто передо мною, как открыто мое сердце перед вами! - воскликнула маркиза. - Я ничего от вас не скрывала, матушка ! - Это было сказано с таким глубоким чувством, что мать была потрясена.
- Боже! - воскликнула она. - Дорогое дитя мое, как ты меня трогаешь! - Она ее подняла, поцеловала и прижала к своей груди. - Ну, чего же ты тогда боишься? Пойдем, ты, верно, сильно больна.
Она хотела довести ее до постели. Но маркиза, у которой слезы катились градом, стала ее уверять, что она совершенно здорова и ничем не страдает, за исключением того странного и непонятного состояния.
- Состояние! - снова воскликнула мать. - Какое там состояние? Раз ты твердо помнишь все прошлое, что за сумасшедший страх тебя обуял? Разве внутреннее ощущение, которое всегда бывает так смутно, не может тебя обмануть?
- Нет, нет! - сказала маркиза. - Нет, я не обманываюсь! И если вы пошлете за акушеркой, то услышите от нее, что то ужасное, уничтожающее меня подозрение - сущая правда.
- Пойдем, моя дорогая дочка, - сказала госпожа Г., начинавшая опасаться за ее рассудок. - Пойдем со мной, и ложись в постель! Как понимаешь ты, что сказал тебе врач? Почему пылает твое лицо? Почему ты вся дрожишь? Ну так что же, собственно, сказал тебе врач? - И с этими словами она увлекла маркизу за собою, окончательно перестав верить всему рассказанному дочерью.
Маркиза сказала, улыбаясь сквозь слезы:
- Дорогая моя, хорошая! Я в полном сознании. Врач мне сказал, что я в положении. Пошлите за акушеркой! И как только она мне скажет, что это неправда, я тотчас успокоюсь.
- Хорошо, хорошо! - отвечала полковница, подавив свой страх. - Она сейчас придет, она немедленно явится, раз ты желаешь, чтобы она над тобой посмеялась, и скажет тебе, что ты не в своем уме и видишь сны наяву. - С этими словами она позвонила и послала сейчас же одного из людей за акушеркой.
Маркиза все еще лежала в объятиях матери и грудь ее трепетала от волнения, когда вошла акушерка и полковница рассказала ей, какой странной фантазией мучительно одержима ее дочь. Маркиза клянется, что она невинна, и тем не менее, введенная в заблуждение необъяснимыми ощущениями, которые она испытывает, считает нужным подвергнуть себя исследованию опытной женщины. Акушерка, исполняя свое дело, говорила о том, как порою играет молодая кровь и как коварен свет, а закончив осмотр, заметила, что подобные случаи ей не раз встречались: молодые вдовы, попав в такое положение, всегда воображают, будто они жили на необитаемом острове; тем временем она успокаивала маркизу и уверяла ее, что лихой корсар, высадившийся ночью к ней на остров, наверное, сыщется. При этих словах маркиза упала в обморок. Полковница, не в силах преодолеть материнского чувства, привела ее с помощью бабки в сознание. Но, когда маркиза очнулась, негодование матери взяло верх, и, удрученная горем, она воскликнула :
- Джульетта! откройся мне! назови мне отца! - И, казалось, она еще склонна была к примирению.
Однако, когда маркиза сказала, что сойдет с ума, мать, поднявшись с дивана, воскликнула:
- Прочь! прочь, презренная! Пусть будет проклят час, когда я тебя родила! - и покинула комнату.
Маркиза, у которой снова потемнело в глазах, привлекла к себе акушерку и, дрожа всем телом, положила ей голову на грудь. Прерывающимся голосом она спросила, как в таких случаях действуют законы природы и возможно ли бессознательное зачатие. Акушерка с улыбкой распустила ей шаль и отвечала, что едва ли это могло случиться с маркизой. Нет, нет! - отвечала маркиза, она зачала сознательно, ей только вообще хочется знать, существует ли такое явление в природе. На это акушерка отвечала, что, кроме пречистой девы, это еще не случалось ни с одной женщиной. Дрожь маркизы становилась все сильнее; ей показалось, что роды начнутся немедленно, и она стала умолять акушерку, еще крепче прижавшись к ней в судорожном страхе, чтобы та ее не покидала. Акушерка ее успокоила. Она уверяла, что до родов еще далеко, указала ей средства, как в подобных случаях оградить себя от людского злословия, и выразила мнение, что все еще устроится. Но так как эти утешения пронзали сердце несчастной женщины, будто ножом, то она взяла себя в руки, заявила, что ей лучше, и попросила свою собеседницу оставить ее.
Не успела акушерка покинуть комнату, как маркизе принесли письмо от матери следующего содержания:
"Господин Г. выражает желание, чтобы при настоящих обстоятельствах она покинула его дом; он отсылает ей при сем документы, касающиеся ее имения, и выражает надежду, что бог оградит его от несчастья свидеться с нею". Письмо это, однако, носило явные следы слез, и в углу стояло смазанное слово: "Продиктовано". Горькие слезы брызнули из глаз маркизы. Оплакивая заблуждение родителей и несправедливость, которую эти прекрасные люди невольно совершали, она направилась в комнаты, занимаемые ее матерью. Ей сказали, что та у отца. Шатаясь, пошла она к отцу. Найдя дверь запертою, она опустилась перед ней на колени и, призывая в свидетели всех святых, с рыданием заверяла в своей невинности. Так она пролежала несколько минут, когда дверь отворилась, вышел лесничий с пылающим лицом и спросил: разве она не слыхала, что комендант не желает ее видеть. Маркиза воскликнула, горько рыдая: "Мой милый брат!" - ворвалась в комнату, восклицая: "Дорогой отец!" - и простирая к нему руки. При виде ее, комендант повернулся к ней спиной и поспешно удалился в спальню. Когда она последовала за ним, он воскликнул: "Прочь!"- и хотел захлопнуть за собою дверь; но так как она, не переставая плакать и умолять его, мешала ему запереть дверь, он внезапно отпустил ее и бросился к задней стене, пока маркиза входила в спальню. Она упала к его ногам и с трепетом охватила его колени, хотя он повернулся к ней спиной: в эту минуту пистолет, который он сорвал со стены, выстрелил в его руке, и заряд с грохотом ударился в потолок.
- Боже милостивый! - воскликнула маркиза, побледнев как полотно, поднялась с колен и выбежала из покоев отца. - Сейчас же запрягать! - сказала она, входя к себе; в полном изнеможении опустилась она в кресло, поспешно одела детей и приказала укладывать вещи. Она держала между колен меньшую девочку и закутывала ее в платок, собираясь, так как все было готово к отъезду, уже садиться в карету, когда вошел ее брат и от имени коменданта потребовал, чтобы она оставила детей и передала их ему.
- Моих детей? - спросила она и встала. - Скажи своему бесчеловечному отцу, что он может прийти и застрелить меня, но не может отнять у меня моих детей! - С гордым видом, в сознании своей невинности, она взяла на руки детей, отнесла их в карету, - брат не посмел задержать ее, - и уехала.
Познав собственную силу в этом гордом напряжении воли, она вдруг словно сама подняла себя из той пучины, куда ее низвергла судьба. На свежем воздухе волнение, терзавшее ее грудь, утихло; она осыпала поцелуями детей, свою драгоценную добычу, и с удовольствием вспоминала о победе, одержанной ею над братом силою сознания своей невинности. Ее рассудок, достаточно сильный, чтобы не помутиться среди этих странных обстоятельств, преклонился перед великим, святым и необъяснимым устройством мира. Она поняла всю невозможность убедить семью в своей невинности; ей стала ясна необходимость с этим примириться, чтобы не погибнуть, и прошло лишь немного дней со времени ее прибытия в В., как горе уступило место героическому решению гордо противостать всем нападкам света. Она решила замкнуться в себе, посвятить себя с сугубым усердием воспитанию обоих детей и со всем пылом материнской любви пестовать дарованного ей богом третьего ребенка. Она сделала все необходимые приготовления к тому, чтобы в несколько недель, сразу же после родов, восстановить свое прекрасное, но немного запущенное поместье; и, сидя в беседке за вязанием маленьких чепчиков и чулочков для маленьких ножек, обдумывала, как всего удобнее распределить комнаты, а также о том, какую комнату она наполнит книгами и в какой удобнее всего поставить мольберт. Таким образом, еще не истек срок, в который граф Ф. должен был вернуться из Неаполя, а она уже успела окончательно примириться со своей судьбой - проводить жизнь в вечном монастырском уединении. Привратник получил приказ никого не впускать в дом. Только одна-единственная мысль была для нее невыносима: она не могла примириться с тем, что юное существо, зачатое ею в совершенной невинности и чистоте, самое происхождение которого благодаря своей таинственности представлялось ей более божественным, чем происхождение других людей, - что это существо в глазах общества будет отмечено клеймом позора. Ей пришло в голову странное средство отыскать его отца; средство, которое в первый момент так ее испугало, что вязанье выпало у нее из рук. Целые ночи, проведенные в беспокойной бессоннице, она обдумывала и передумывала свой замысел, чтобы приучить себя к этой мысли, оскорблявшей ее внутреннее чувство. Все в ней еще противилось тому, чтобы вступить в какие-либо сношения с человеком, так коварно надругавшимся над нею; ведь она совершенно правильно заключила, что он должен был принадлежать к отребьям человеческого рода и, очевидно, мог выйти лишь из последних подонков, к какой бы стране или народу он ни принадлежал. Однако, все более и более сознавая свою самостоятельность и понимая, что самоцветный камень сохраняет свою цену, в какой бы оправе он ни был, она однажды утром снова почувствовала, как внутри ее зашевелилась зарождающаяся жизнь, собралась с духом и отправила для напечатания в м-ских газетах то странное объявление, с которым читатель ознакомился в начале этого рассказа.
Граф Ф., которого задерживали в Неаполе неотложные дела, тем временем написал маркизе второе письмо, в котором настаивал на том, чтобы она, - какие бы посторонние обстоятельства ни возникали, - осталась верна молчаливо данному ею слову. Как только ему удалось уклониться от командировки в Константинополь и покончить с прочими делами, он немедленно покинул Неаполь и, действительно, опоздав против намеченного им срока всего лишь на несколько дней, прибыл в М. Комендант встретил его со смущенным видом и, сославшись на неотложное дело, заставляющее его отлучиться из дома, предложил лесничему тем временем занять графа. Лесничий пригласил его в свою комнату и после краткого приветствия спросил, знает ли он, что в его отсутствие произошло в доме коменданта. Граф, слегка побледнев, отвечал: "Нет". Тогда лесничий сообщил ему о том позоре, которым маркиза покрыла их семью, и рассказал ему все то, что только что узнали наши читатели. Граф ударил себя рукою по лбу.
- Зачем мне ставили столько препон! - воскликнул он в полном самозабвении. - Если бы брак был тогда же заключен, весь позор и несчастье были бы избегнуты!
Лесничий вытаращил на него глаза и спросил: неужели он до такой степени обезумел, что все еще желает вступить в брак с этой негодной женщиной? На это граф отвечал, что она выше и достойнее всего света, презирающего ее; что ее заявление о ее невинности внушает ему безусловное доверие и что сегодня же он отправится в В. и возобновит свое предложение. И действительно, он тут же взял шляпу, раскланялся с лесничим, который смотрел на него как на помешанного, и удалился.
Сев на лошадь, он поскакал в В. Когда, сойдя с лошади у ворот, он хотел войти в передний двор, привратник заявил ему, что маркиза никого не принимает. Граф спросил, касается ли это распоряжение, отданное по отношению к посторонним посетителям, также и друзей дома, на что слуга ответил ему, что ни о каком исключении ему не известно, двусмысленным тоном добавив: уж не граф ли он Ф.? Бросив на него пристальный взгляд, граф ответил: "Нет!" - и, обратившись к своему слуге, сказал так, чтобы и привратник мог его слышать:
- В таком случае я остановлюсь в гостинице и оттуда письменно сообщу маркизе о своем прибытии.
Но едва граф скрылся из глаз привратника, как, обогнув за угол, стал красться вдоль стены обширного сада, простиравшегося позади дома. Проникнув в сад через калитку, которую он нашел отпертою, и пройдя по аллеям, он только что собрался взойти на заднее крыльцо, как увидел в беседке, стоявшей в стороне, очаровательный и таинственный облик маркизы, прилежно занимавшейся рукодельем за маленьким столиком. Он приблизился к ней так, чтобы она не раньше могла его увидеть, чем когда он будет стоять в трех шагах от нее у входа в беседку.
- Граф Ф.! - сказала маркиза, подняв глаза, причем лицо ее от неожиданности покрылось румянцем. Граф улыбнулся и некоторое время оставался неподвижно у входа; затем, чтобы не испугать ее, подсел к ней со скромным, но настойчивым видом, и, раньше чем она могла опомниться и принять какое-либо решение в этом странном своем положении, он нежно обнял рукою ее стан.
- Откуда вы, граф? Возможно ли? - спросила маркиза и застенчиво потупила глаза.
- Из М., - ответил граф и тихо прижал ее к себе, - через заднюю калитку, которая была не заперта. Я понадеялся на то, что вы меня простите, и вошел.
- Разве вам не рассказали в М.? - спросила она, все еще неподвижная в его объятиях.
- Все, дорогая! - отвечал граф. - Но, будучи убежден в вашей невинности…
- Как! - воскликнула маркиза, вставая и высвобождаясь от него. - И вы все же пришли?
- Да, наперекор всему свету, - продолжал он, удерживая ее, - наперекор вашей семье и даже наперекор вам, очаровательное существо! - добавил он, запечатлев пламенный поцелуй на ее груди.
- Прочь! - воскликнула маркиза.
- Уверенный в тебе, Джульетта, - сказал он, - так, словно я всеведущ, словно моя душа живет в твоей груди…
Маркиза воскликнула:
- Оставьте меня!
- Я пришел, - договорил он, не выпуская ее, - повторить мое предложение и получить из ваших рук жребий блаженства, если вы готовы внять моей мольбе.
- Оставьте меня сейчас же! - воскликнула маркиза. - Я вам приказываю! - Она с силой вырвалась из его объятий и убежала.
- Любимая! Дивная! - шептал он, поднявшись и следуя за ней.
- Вы слышите? - воскликнула маркиза и, увернувшись, ускользнула от него.
- Одно лишь шепотом произнесенное слово! - сказал граф и быстро схватил ее гладкую, ускользавшую от него руку.
- Я ничего не хочу знать! - возразила маркиза, с силой оттолкнула его в грудь, взбежала на крыльцо и скрылась.
Он уже почти достиг крыльца, дабы во что бы то ни стало заставить ее выслушать его, когда перед ним захлопнулась дверь и, при его приближении, загремел задвигаемый с взволнованной поспешностью засов. Несколько мгновений он стоял в нерешительности, обдумывая, что ему делать при создавшемся положении: ему приходило в голову влезть в находившееся сбоку открытое окно и добиться намеченной цели; но как ни тягостно было для него во многих отношениях обратиться вспять, в данном случае это казалось неизбежным, и, глубоко досадуя на себя, что он выпустил ее из объятий, он уныло сошел с крыльца и, покинув сад, направился к своим лошадям. Он почувствовал, что попытка откровенно объясниться с нею потерпела окончательно неудачу, и поехал шагом назад, в М., обдумывая то письмо, которое теперь вынужден был написать. Вечером, когда он в отвратительном состоянии духа пришел в ресторан, он встретился там с лесничим, который тут же спросил, удалось ли ему успешно выполнить задуманное им дело в В. Граф коротко ответил "нет" и был настроен отделаться резкой фразой от своего собеседника, но, выполняя долг вежливости, он через несколько мгновений добавил, что решил обратиться к маркизе письменно и вскоре рассчитывает выяснить свое положение. Лесничий сказал, что с сожалением видит, как страсть графа к маркизе лишает его рассудка, а между тем он должен его уверить, что она собирается сделать иной выбор. Он позвонил, потребовал последнюю газету и передал графу листок, в котором было напечатано объявление с вызовом отца ее будущего ребенка. Граф пробежал глазами объявление, причем кровь бросилась ему в лицо. Противоречивые чувства волновали его. Лесничий спросил, думает ли он, что лицо, которое маркиза разыскивает, найдется. "Несомненно!" - отвечал граф, всем своим существом погрузившись в листок и жадно вникая в его внутренний смысл. Затем, отойдя к окну и сложив газету, он сказал: "Ну, вот и прекрасно! Теперь я знаю, что мне делать!" - обернулся, любезно спросил лесничего, скоро ли они опять увидятся, и, простившись с ним, вышел, совершенно примирившись со своей судьбою.