Глава третья
"Милостивый государь, граф Егор Францович… По распоряжениям, известным в министерстве Вашего сиятельства, я состою должен казне (без залога) 45 000 рублей, из коих 25 000 должны мною быть уплачены в течение пяти лет.
Ныне, желая уплатить мой долг сполна и немедленно, нахожу в том одно препятствие, которое легко быть может отстранено, но только Вами…"
Далее в письме к министру финансов графу Канкрину Пушкин исчислял свое имущество, состоящее из пожалованного ему отцом нижегородского имения с 220 душ (увы, давно заложенных в сорок тысяч). Поэт и отдавал это имение в покрытие долга казне.
"Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною, важною для меня просьбою, – продолжал Пушкин. – Так как это дело весьма малозначуще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя она мне вовсе не тягостна), а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости…"
Переписывая письмо набело, Пушкин с удовольствием перечитал последние строки. Коли дойдет до царя, тогда он поймет, что чаша терпения переполнилась. А дойти до царя непременно дойдет. Как не дойти, когда нашептывают ему о каждом произнесенном Пушкиным слове, когда впиваются соглядатаи в каждую написанную им строку?
А он, русский писатель, отдав последнее имущество в казну за ссуды, которые получал за труд, на печатание книг, не оставит никакой пищи клеветникам, когда призовет их к ответу.
Александр Сергеевич третий день искал автора гнусного пасквиля, но не мог обнаружить.
– Барон Геккерен! – доложил слуга.
– Проси, – не скрывая удивления, распорядился Пушкин.
Подписав письмо к графу Канкрину и поставив дату – 6 ноября, поэт отложил его в сторону.
Луи Геккерен, вновь явившись после вчерашнего визита, выглядел несколько бодрее. Как ни ужасна катастрофа, нависшая над его головой, он все еще надеется, что время поможет ему… хотя бы собрать последние силы, чтобы приготовиться к печальному будущему, если оно неотвратимо…
И вдруг от бодрости его не осталось ни следа, он едва сдерживал рыдания, когда заявил, что явился просить новой отсрочки на неделю.
– Даю вам не только неделю, даю две, – отвечал Пушкин, – и заверяю честным словом, что не дам никакого движения делу до истечения срока. Если же встречусь с вашим сыном, буду держать себя так, как будто между нами ничего не произошло.
Барон рассыпался в благодарностях.
Через несколько минут после отъезда посланника в кабинет вошел, протягивая обе руки хозяину, Василий Андреевич Жуковский.
– Я уже заезжал к тебе, Александр Сергеевич, да у тебя сидел вон какой сановный гость. А мне надобно побеседовать с тобой с глазу на глаз.
Жуковский сел в кресло, сделал строгое лицо, но продолжал с прежней сердечностью:
– Винись, брат, во всем винись – никакой утайки не потерплю. Что тут у вас творится?.. – Он глубоко вздохнул, прикрыв глаза, и вдруг глянул на Пушкина в крайнем испуге. – Ты в своем уме? Какому-нибудь прапорщику драться впору, а не тебе, отцу семейства. Одним словом, Александр Сергеевич, все знаю.
По мере того как говорил Василий Андреевич, Пушкин все больше мрачнел. Неожиданный приезд Жуковского и его осведомленность поразили поэта.
– – Кто же призвал тебя, миротворец?.
– Кто бы ни звал, я здесь, чтобы спасти тебя, коли возможно… И первое, чего требую, – это чистосердечного покаяния.
Василий Андреевич то журил, то шутил, то начинал настойчиво расспрашивать. По-видимому, сам еще не знал, с какого бока приступиться.
Пушкин держался замкнуто. Если тайна дуэли перестала быть тайной, стало быть, разболтали Геккерены… Неужто и Наташа тоже знает? Кто, однако, мог осведомить Жуковского?
Василий Андреевич упорно уклонялся от прямых ответов. Он хотел прежде всего знать причины, которые повлекли вызов на дуэль.
Пушкин вынул из письменного стола злосчастный "диплом". Гость внимательно перечитал.
– Гнусно задумано, – сказал он, откладывая листок. – Всю мерзость человеческую уместили чуть ли не в десять строк… Гнусно и постыдно, хотя и замысловато писано. Однако при чем здесь барон Жорж Геккерен?
– О том мне знать.
– Прости меня, бестолкового, Александр Сергеевич, может, я и вовсе из ума выжил, но ведь вызвал ты на поединок именно барона Геккерена? Почему же он должен быть за чужие мерзости перед тобой в ответе?
– У меня с ним свои счеты. Вот и решил я воспользоваться поводом, чтобы кончить давнюю, всем надоевшую историю.
– А жену ты спросил? Ты поводов для драки ищешь, а ей каково?
– Нет другого выхода, Василий Андреевич, чтобы оградить Ташу! – твердо сказал Пушкин. – Поверь, действовал я не сгоряча, но многократно обдумав положение…
Александр Сергеевич ничего не сказал о мерах, которые принял он в отношении царя и расчетов с казной. Еще бы больше всполошился Василий Андреевич. Но давно тяготило это попечительство Пушкина.
Сейчас он ждал одного: скорее бы кончился ненужный, тяжелый разговор! А Жуковский так и не мог решить, какими мерами тушить занявшийся пожар.
С тем и отправился миротворец далее, к друзьям Пушкина – к Вяземскому и Виельгорскому. Они, оказывается, тоже получили гнусные пасквили. Осведомившись, что Пушкин послал вызов молодому Геккерену, друзья поэта озабоченно разводили руками. Но ничего дельного присоветовать не могли. Только тайна дуэли все больше выходила на свет…
Глава четвертая
Об этом же, проводив Василия Андреевича, размышлял Пушкин. Коли успели сообщить Жуковскому и призвали его на помощь, стало быть, и Таша знает. Не может не знать. Только, щадя его, затаилась. Нет ни нужды, ни возможности откладывать дальше объяснение. Хотел было идти к жене, а она сама пришла в кабинет. Не могла больше ждать: после приезда Василия Андреевича вчерашние хлопоты сами собой открылись Пушкину.
Была Наталья Николаевна сникшая, подавленная свалившимся на нее горем.
– Эта ужасная дуэль – правда?
– Откуда ты знаешь, Таша?
– У меня нет от тебя тайн. Вчера я была у тетушки Екатерины Ивановны, ее посетил старый барон Геккерен…
– А тетушка, суди ее бог, ухватилась за Жуковского?
– Я сама слезно об этом ее молила, – Натали опустилась в кресло. – Ничего не могу понять… Это так неожиданно и так страшно!..
Как ни готовился к разговору Александр Сергеевич, не мог освободиться от ощущения вины перед женой. Подошел к ней, обнял.
– Слушай и пойми меня, жёнка. Давно бы пора мне кончить счеты с господином Дантесом. В моем бездействии он видел лишь повод для новых выходок. – Пушкин говорил с душевной лаской, только в глазах залегла печаль. – Не сегодня и не вчера я удостоверился в том, что Дантес, ища твоей благосклонности, не только возбудил слухи, но и успел произвести впечатление на тебя.
Наталья Николаевна быстро подняла голову, но ничего не ответила.
– Ни в чем не хочу тебя винить, – продолжал с горячностью Пушкин, – верю, ни в чем не провинилась ты перед богом. Но знай: по легкомыслию ты поставила себя на край пропасти. Одна безусловная искренность может облегчить нашу участь.
– Милый! Я сделаю все, чтобы исполнить твою волю. – Руки Натальи Николаевны обвились вокруг шеи мужа. Пушкин почувствовал ее горячее дыхание и еще более жаркие слезы. – Я сделаю все, что ты хочешь, только откажись от этой ужасной дуэли!..
– В этом, видит бог, я не властен, Таша! – Смущение его усилилось, но он оставался непоколебим. – Мой отказ породил бы лишь новые толки. Как от них уберечься, если Геккерены уже пренебрегли тайной и тем исключили себя из общества честных людей?..
Стоило произнести Александру Сергеевичу ненавистное имя, как ярость, которую он с трудом сдерживал, прорвалась с неудержимой силой. Но он по-прежнему был безоружен перед женой – ничем не мог осушить ее слезы. А еще предстояло многое ей открыть.
– Коли хочешь знать, куда зашло дело, прочитай это письмо. Хотел уберечь тебя от грязи, да делать нечего. Иначе, боюсь, не поймешь моих действий.
Наталья Николаевна быстро протянула руку к письму и поднесла его к глазам. А слезы, неостановимые слезы, так мешали читать! Наталья Николаевна вытирала глаза, читала, перечитывала и сама себе боялась поверить: в письме не было ни слова о Дантесе!
– Ничего не понимаю, – Наталья Николаевна глядела на мужа с полным недоумением. – Какой Нарышкин? Какие рогоносцы?
Тогда он объяснил ей скрытый смысл гнусных намеков на ее близость с царем.
– Вот бы никак не додумалась, – призналась Наталья Николаевна. Невольный вздох облегчения вырвался у нее. – Кому могла прийти в голову такая низость?
Если дело касается ее отношений с императором, ей не в чем оправдываться. Александр Сергеевич с презрением говорил о недостойных исканиях царя. Наталья Николаевна еще раз пробежала глазами пасквиль.
– Милый! За что же ты вызвал на дуэль барона Геккерена?
Пушкин медлил ответом. Что нового он мог ей сказать? И опять повторил Александр Сергеевич, что у него нет другого средства оградить ее от назойливости француза, что ему давно следовало вмешаться, что теперь, когда судьба дала ему в руки повод, – он указал рукой на пасквиль, – он им воспользовался.
Прошел по кабинету. Встал перед ней:
– Теперь ты понимаешь меня, Таша?
Да, да! Она все хотела понять. И все-таки ничего не понимала. Она была готова повиниться перед ним, если бы только могла отвести ужасную дуэль. Неожиданная мысль вдруг осенила Наталью Николаевну.
– Выслушай теперь ты меня. – Она усадила мужа рядом с собой. Ее рука легла на его плечо. – Ты сам видишь, как низки злобные люди, которые клевещут тебе на меня. Но мы оба знаем, как все это глупо. – Наталья Николаевна улыбнулась сквозь невысохшие слезы. – Император и я! Боже мой, как это глупо! – Рука ее, лежавшая раньше на плече мужа, теперь приглаживала его растрепавшиеся волосы. – Слушай, я должна сказать очень важное. Тебе клевещут на меня, и ты сам знаешь цену этой клеветы. Но представь, барон Жорж Геккерен стал жертвой столь же нелепых подозрений, но уже со стороны самого императора…
Пушкин глянул на жену с удивлением. А Наталье Николаевне показалось, что она нашла наконец путь к спасению.
Император – кто бы мог подумать? – приревновал ее к барону Геккерену. Он преследует барона, и ему же послан вызов на дуэль… О, если бы Александр Сергеевич все знал, он никогда бы этого не сделал!
Пушкин, совершенно смятенный, не спускал глаз с жены. Но Наталья Николаевна решилась твердо ничего не скрывать. Да ей и оставалось досказать только самое главное.
– Дантесу, – заключила она, – преподан совет оправдать себя женитьбой.
– Полно, Таша, бог знает, что ты вообразила!
– Ничего не вообразила, – решительно отвечала Наталья Николаевна. – С бароном говорил об этом от имени государя генерал Адлерберг. Ты его знаешь?
Наталье Николаевне было трудно понять, какое впечатление производит ее рассказ на мужа. Пушкин хранил угрюмое молчание. Но когда же случалось, чтобы она не рассеяла его мрачные мысли?
– Ты сам скоро узнаешь, на ком женится барон Геккерен, – продолжала Наталья Николаевна. – Между тетушкой Екатериной Ивановной и голландским посланником был об этом секретный разговор. – Наталья Николаевна секунду помедлила (если бы знал неблагодарный, ветреный Жорж, на что способна Натали!) и закончила с шутливой торжественностью: – Барон Жорж Геккерен намерен просить руки нашей Екатерины… Теперь ты понимаешь, какой жестокой несправедливостью был твой вызов?
– Постой, постой ! – Мысль о новой низости Дантеса поразила Пушкина. – Кто тебе сказал?
– Тетушка Екатерина Ивановна должна сама говорить с тобой.
– Вздор, – отмахнулся Пушкин, – бабьи бредни! Право, никак в толк не возьму: царь сводничает Дантесу или храбрец вдруг влюбился в Екатерину, после того как получил мой вызов? Признаюсь, странный способ отвечать на вызов сватовством…
Последнее предположение показалось Натали особенно обидным для барона Геккерена. Правда, ей было очень легко это предположение разрушить.
– Скажи, когда ты отправил вызов? – спросила Наталья Николаевна.
– Изволь. В тот же день, когда получил грязное письмо. Почему это важно?
– Потому, что барон еще раньше открыл мне свое намерение свататься к Екатерине.
О, как она жалеет, что тогда же не рассказала об этом мужу! Не может же быть дуэли между будущими свояками.
– Ты с ним виделась?
Спокойный голос мужа ободрил Наталью Николаевну. Настала удобная минута для нелегкого признания. Да, барон Жорж Геккерен искал встречи с ней, чтобы предупредить – интриганы не пощадили перед императором ее имени. Подозрительность императора обратилась против барона. Все это он и раскрыл ей у тетушки Екатерины Ивановны.
И снова горько каялась Наталья Николаевна в том, что тогда же не рассказала об этой встрече мужу. Но она так боялась его вспыльчивости! Пусть же ей будет жестокой расплатой сознание, что она могла предупредить безумный вызов своим чистосердечием и не предупредила!
– Теперь только ты можешь меня спасти, – заключила Наталья Николаевна.
– Когда ты виделась с ним, Таша? – голос Пушкина был по-прежнему спокоен. И все было так привычно в кабинете поэта-труженика. Рукописи на столе. Неяркие огни свечей. Невозмутимая тишина. Казалось, что и сам Пушкин спокойно ждет ответа.
– Когда это было? – переспросила Наталья Николаевна. – Очень хорошо помню. Это было на следующий день после того, как ты читал у Вяземских из нового романа. Значит, до получения грязного письма и раньше, чем ты послал вызов. Ты никогда не верил, что Дантес питает чувства к Екатерине. Теперь, когда барон избрал Коко невестой, эти чувства открылись.
Многое случилось в эти дни в жизни Пушкина. Новости, рассказанные Ташей, были последней каплей, которая переполнила чашу терпения. Судорога прошла по губам поэта.
– Таша! Таша! Понимаешь ли ты, какая адская интрига заплетается вокруг нас? – Александр Сергеевич хотел еще что-то сказать и не мог. Его душило. Только сжал руку Натальи Николаевны и сжимал ее все сильнее, до боли…
– Что с тобой? – Наталья Николаевна не на шутку испугалась. Она никак не могла понять, почему на него произвела такое впечатление предстоящая помолвка Коко.
Пушкин не отвечал. Закулисные нити чудовищного заговора обнажились. Царь по собственному усмотрению распоряжается честью Таши. Он вступает в гнусную сделку с соперником, а соперник, выполняя высочайшую волю, уступает дорогу его величеству…
Но кто знает об этой сделке царя с Дантесом? Прежде всего – они, Геккерены. Кто же мог состряпать пасквиль, намекающий на особую благосклонность царя к Наталье Николаевне? Они и только они, презренные Геккерены, бутафорский отец с бутафорским сыном! Но где же сочинить этакое молодому? Старый развратник, искушенный в интригах дипломат, продиктовал омерзительный "диплом". Пушкин нашел наконец ядовитую гадину!
Когда Наталья Николаевна услышала поток яростных слов, обрушенных мужем на голову старого Геккерена, она несколько удивилась. Удивление сменилось новой, счастливой мыслью: вот случай рассчитаться с докучливым стариком, еще дальше отвести гнев от Жоржа и, может быть, погасить ссору!
Барон Луи, столь почтенный с виду, мог сочинить грязное анонимное письмо? Кто бы мог подумать? Где же ей, пусть легкомысленной, но неопытной женщине, знать меру человеческой низости?.. Перед ней по-новому предстает сейчас поведение посланника. Во всяком случае, ей следовало бы раньше рассказать мужу о тех разговорах, которые вел с ней старый Геккерен… О, как она виновата в том, что медлила и с этим признанием!
– Помнишь, ты меня спрашивал, о чем беседует со мной на балах старый барон?
Она не решилась тогда сказать ему правду. Она так боялась его необузданного гнева. Теперь пусть он знает все: старый Геккерен говорил о любви своего сына к ней, он молил ее сжалиться и подарить ему хоть каплю внимания… Вот о чем говорил с ней недостойный старик…
Слезы горькой обиды мешали говорить Наталье Николаевне. И каждое ее слово было так похоже на правду! Но чем больше она говорила, тем больше лила горечи в доверчивое, израненное сердце…
Наталья Николаевна вернулась к предстоящей женитьбе барона Геккерена на Екатерине. Барон женится, и все кончится. Тогда воочию увидят люди ее совершенное безразличие к его судьбе.
– Женится?! – воскликнул Пушкин. – На черта сдалась ему Екатерина! Никогда он не женится! Никогда и ни на ком!
– А пожелание государя? – напомнила Наталья Николаевна.
– Они столкуются иначе! Верь мне! Но я положу всему конец!..
Александру Сергеевичу казалось, что теперь, когда из Ташиных признаний обозначились первопричины многих затянувшихся в один узел интриг, он отразит все напасти. Он защитит жену от царя. Как дым от пистолетного выстрела, исчезнет Дантес. Тогда он раздавит Геккерена.
Александр Сергеевич произнес приговор гнусному своднику и пасквилянту. На третий день поисков он его нашел!..
Может быть, лучше бы было Александру Сергеевичу продолжить поиски, не поддаваясь догадке, которая родилась столь неожиданно? Может быть, приговор был чересчур поспешным?..
Когда Пушкин возвращался к старому развратнику, своднику и пасквилянту барону Луи Геккерену, Наталье Николаевне уже не было нужды подливать масла в огонь. Ей тоже казалось, что она, кое в чем пожертвовав истиной, удачно распутала клубок.
Она не возвращалась больше к нависшей дуэли. Рассчитывая на время, на тетушку, на добрейшего Жуковского, она отведет поднятые пистолеты. Но легко сказать – уступить торжествующей Екатерине! При одной мысли об этом комок подкатывался к горлу.
– Таша, ты меня не слушаешь? – Пушкин подбежал к ней, обнял. – Теперь все будет хорошо, моя косоглазая мадонна!
Наталья Николаевна благодарно улыбнулась: давно-давно он так ее не называл…
Глава пятая
Утром следующего дня Василий Андреевич Жуковский посетил фрейлину Загряжскую. Екатерина Ивановна ни на один вопрос толком ответить не могла.
– Поезжай, милостивец, к старому барону Геккерену, – твердила она. – Немедля поезжай. Сжалится над нами господь и воздаст тебе по заслугам.
Василий Андреевич покряхтел и, не предвидя в голландском посольстве ничего доброго, все-таки поехал. Ведь спасать приходилось не только репутацию Натальи Николаевны Пушкиной, но и жизнь самого поэта. А сколько раз спасал его Жуковский от сумасбродств и треволнений, в которых никто, кроме самого Пушкина, не был виноват?!
Короток был путь Василия Андреевича на Невский проспект, где в одном доме с голландским посольством находилась квартира посланника, короток был путь, а воспоминания о неприятностях, пережитых из-за Пушкина, бесконечны. Не перечесть тех бед, которые нависали над ним из-за дерзостных или богохульных стихов! Какое неудовольствие императора вызвал он, вздумав просить отставки! До сих пор не забыл своих друзей-висельников, бунтовавших на Сенатской площади, а ему все мало – славит и славит злодея Пугачева.
Но сколько ни досаждает Василию Андреевичу Пушкин, Жуковский живет надеждой: созреет гений Пушкина и подарит России произведения, достойные мудрого царствования Николая Павловича.