Андрес не отличался особенной чуткостью, и все же его тронул тон, каким были произнесены эти слова. Он поднял глаза на кюре и впервые посмотрел на него как на брата Тота. Казалось, никакого сходства с сестрой, однако же Андрес разглядел на изможденном лице священника знакомые изгиб рта, переносицу, взгляд… Все это у него теперь отняли.
- Вы не знаете… - вскрикнул он. - Я прощаю вас, вы не можете знать…
Аббат робко взял его за руку, Андрес ее не отдернул.
- Вы как священник, - проговорил он, - не можете понять, что такое любовь.
В ответ он, к своему удивлению, услышал короткий смешок и опять взглянул на собеседника.
- Вы так думаете? - спросил тот и снова отрывисто засмеялся, а потом бесстрастным голосом исповедника добавил: - Вы любите сильно, но надо любить еще сильней: надо отказаться от нее…
Андрес пришел в ярость, вспылил:
- Оставьте ваши россказни! Я, видите ли, должен отказаться от нее для ее же счастья! Вы меня за идиота держите? Увидите, я ее найду! Найду!
- Это несложно, месье. Настичь загнанную лань… Но я пришел просить вас, - голос кюре дрогнул, и слезы подступили к горлу, - человека доброго, заступающегося за бедняков, просить вас пожалеть ее. О себе я не говорю. Вы не представляете… Вы молоды… Впрочем, именно поэтому вы можете понять, во что превратилась моя жизнь. Вероятно, Тота вам что-нибудь говорила… Мне тоже всего двадцать шесть лет. Меня все ненавидят или презирают. Даже церковные иерархи считают меня виновным, по меньшей мере, в неосмотрительности. Я сношу все ради нее… Я этого еще никому не говорил… вам первому… Умоляю вас именем Господа нашего, ибо придет час, и Он восторжествует даже и над усердием, с каким мы губим себя…
В жизни нам нередко случается открывать душу людям, неспособным нашу исповедь воспринять. Обстоятельства не оставляют нам выбора: боль, распирающая нас изнутри, внезапно прорывается наружу, и тогда не важно уже, кто принимает эти роды. Между тем Андрес, несмотря на молодость и простоту, если и не понял до конца, что значили слова священника, то почувствовал глубину его страданий.
- Я не забыл, - сказал он, - что должен Мулеру и Пардье хорошенькую взбучку, они ее получат. И, поверьте мне, вас оставят в покое.
Позднее Ален вспомнит эту минуту и внезапно возникшую тогда внутреннюю убежденность, что Андреса, крепкого на вид юношу, как щепку, уносит водоворот. Одновременно он ощутил, что его собственное присутствие в замке неслучайно. Он уже не думал о Тота. И сердце его тревожно сжалось не из-за нее. Он повторял про себя: "Господи, смилуйся над этим домом!"
Андрес видел слезы в глазах священника; потрясенный, он в порыве великодушия, свойственного юности, схватил его за руку.
- Я вам ничего не обещаю, - прошептал он, - желания переполняют меня. Но я буду бороться, сколько смогу…
Священник склонил голову набок и, не в силах произнести ни слова, проникновенно на него посмотрел.
Андрес открыл дверь. В полумраке вестибюля сидел моложавый, несмотря на седые волосы, мужчина в охотничьем костюме. Из кармана куртки торчал платок под цвет рубашки. Запах сигареты, которую он курил, напомнил кюре запах в комнате Тота.
- Вы знакомы с моим отцом? - спросил Андрес.
Градер встал. В сумерках Ален не мог как следует разглядеть его лица, однако почувствовал, как человек этот, о котором он слышал столько дурного, насквозь пронзает его взглядом. Градер низко поклонился. Аббат скользнул к выходу, с излишней поспешностью закрыл за собой дверь и растворился в темноте. Но не успел он пройти нескольких шагов, борясь с дождем и ветром, раздувавшим сутану, как услышал, что его кто-то догоняет. Священник обернулся - за ним с непокрытой головой и развевающимися на ветру волосами бежал тот самый мужчина, отец Андреса:
- Господин аббат, я хочу сказать вам…
Он был выше Алена, и тому, чтобы слышать его, пришлось задрать голову. Ален стыдился, что испытывает антипатию, хуже - отвращение к человеку, которого совсем не знает. Но до чего же он ненавидел этот вкрадчивый сладкий голос!
- Я написал вам письмо, господин аббат. Нет, не письмо, а целый трактат. В нем вся моя жизнь, моя мерзкая жизнь! Но потом я испугался… Я не посмел… А вот теперь говорю себе: надо… надо, чтобы вы прочли… Позвольте занести вам эту тетрадь. Я писал в ученической тетради… Вы ответите, если сочтете нужным…
Ален кивнул.
- Я принадлежу душам, - произнес он несколько нарочито.
Руки он Градеру не протянул.
Градер вернулся в дом, дрожа от холода. Между тем Андрес даже и не заметил его отсутствия.
- Папа, он приходил просить меня… по поводу сестры… - Он не мог говорить, ком подступал к горлу. - Ты скажешь, что стоит мне захотеть… проявить настойчивость…
Отец, лица которого он не видел в эту минуту, перебил его:
- Нет, мой мальчик, я тебе этого не скажу.
Андрес подумал: "Боится, я попрошу у него денег на поездку в Париж". Но Градером владели совсем иные чувства:
- Запомни, этому священнику ты можешь доверять, я знаю…
Юноша удивился.
- Но в таком случае, папа, мне все безразлично… - проговорил он усталым голосом отчаявшегося человека. - Плевать мне на несостоявшуюся свадьбу! А что касается Сернеса и Бализау - деньги у тебя… остальное меня не волнует… Чего тогда нам тут сидеть? Зачем? - Он помялся и продолжил, понизив голос: - Знаешь, вчерашний разговор мне не по душе… Это, может, глупо… Но для чего все эти козни? И вообще, тебе нечего больше делать в Льожа.
Тем временем окончательно стемнело. Андресу, наверное, могло показаться, что отец исчез, он не слышал даже его дыхания. И вдруг тот заговорил непривычно высоким голосом:
- Есть, мой мальчик. У меня есть еще тут дела. Вот закончу и уеду, обещаю тебе. Уеду, и ты меня больше не увидишь.
Андрес не нашелся, что ответить. Он не привык копаться в себе, анализировать свои чувства. Такие, как он, просто говорят: "У меня тоска…" - и это слово объемлет все их потаенные страдания и горести. В наступившей тишине он услышал, как хлопнула дверь, и понял, что отец ушел.
XII
- Я еще немного побуду у тебя в комнате, - тихо сказал Градер. - Катрин обеспокоена твоей беседой со стариком, она начеку. Если она увидит, как я выхожу отсюда…
- Посиди, не спеши, - ответила Матильда.
Они слышали несмолкающий шум дождя за окном, на фоне которого выделялся звук капель, с равными промежутками срывавшихся с крыши на балкон. Ночник слабо освещал комнату. Матильда едва различала фигуру мужчины, который сидел в шезлонге, уперев локти в колени, и грыз ногти.
Теперь он все знал, она его во все посвятила и тотчас горько об этом пожалела, устрашившись мрачной силы, которую сама же разбудила. Он не выразил ни удивления, ни гнева, не вскрикнул, не ахнул. Матильда предпочла бы, чтобы он вскипел, вышел из себя. Вспышка бешенства испугала бы ее меньше, чем его сосредоточенное внимание, спокойные обстоятельные вопросы, интерес к мельчайшим подробностям.
- Ты уверена, что встречать ее пойдет Катрин?.. - допытывался Градер. - Значит, Деба сказал тебе, что печатал письма на машинке, адреса не указывал и отправлял из Бордо? Это очень важно…
- Почему это так важно? - спросила Матильда.
Он неопределенно мотнул головой и снова погрузился в свои мысли. Она наблюдала за ним издали: он сидел, подперев голову руками, пальцы его были крепко сжаты. Матильда разбередила могучую силу: так ребенок, беззаботно бросивший горящую спичку, видит, как загорается лес, и вот уже звонит набат, летит от колокольни к колокольне, а по дорогам спешат автомобили и повозки… Напрасно она умоляла Градера уехать подальше, укрыться в безопасном месте. Нет, он хотел дать бой. Не нужно ей было ничего рассказывать: приехала бы Алина, увезла его. Без шума, конечно, не обошлось бы: слухи быстро распространяются… но потом смолкают. Андреса отправили бы в Скандинавию. Раньше она противилась этой поездке, а теперь была счастлива его отослать. Но что об этом думать? Что сделано, то сделано… Впрочем, один выход у нее оставался: броситься в ноги Симфорьену, признаться, что предала его. Он даст Алине телеграмму, отсрочит ее приезд, и, глядишь, все уладится… Рассуждая так, Матильда расхаживала взад-вперед по комнате, и теперь уже Градер не спускал с нее глаз.
Он почуял опасность. Интуиция его никогда не подводила: он умел угадывать мысли противника и чувствовал зарождающее предательство раньше, чем сообщник формулировал его для себя.
- Правильно ли я понял, что Катрин не поедет на вокзал на машине, дабы не привлекать внимания? Точно ли они придут пешком? - спросил он.
- Зачем ты спрашиваешь, если уже все знаешь?
- Хорошо, поговорим о другом. У меня тоже есть для тебя новость: к Андресу сегодня приходил аббат Форка. Угадай зачем? Наша пассия вроде бы помирилась со своим муженьком. Кюре заморочил мальчику голову, и он - сейчас, по крайней мере, - отказался ее преследовать…
- Вот как? - сказала Матильда и остановилась.
- Это очень важно для нас… для тебя… Уделяй ему побольше внимания, следи за ним исподволь, окружи его заботой… Но только перестань обращаться с ним, как с ребенком, оставь эту манеру. Ему сейчас надо, чтобы рядом была женщина, ласковая, нежная. В остальном положись на меня. Теперь все пойдет быстро, очень быстро. И, главное, не беспокойся: я имею право на самооборону. Что бы ни случилось, говори себе с чистой совестью, что я обязан был защищаться. - Он подошел к ней. - Скоро ты будешь свободна, Матильда.
- Зачем мне свобода! - перебила она его. - Мне ничего не нужно, ничего…
Градер сделал ей знак, чтобы она говорила потише, и приложил ухо к двери.
- Думаю, я могу идти к себе. Я понимаю, детка, что ты ничего не хочешь и довольна тем, что есть. Но если бы случилось такое… на что ты не рассчитываешь, о чем никогда не думала?.. Словом, сама увидишь… Я спокоен на твой счет: в этой партии ты пока не сделала ни одного неверного хода. А сегодняшнюю услугу я никогда не забуду. Да и ты не забудешь, что обязана своим счастьем мне, в те времена, а они наступят очень скоро, когда даже ночь не будет отделять тебя от Андреса.
- Замолчи, ты отвратителен! - вырвалось у нее.
Но Градера уже не было. Матильда не спешила раздеваться, она стояла посреди комнаты, не думая ни о чем и даже наслаждаясь неожиданным отсутствием мыслей. Затем она решила выпить снотворное, чтобы скорее заснуть.
Шкафчик с лекарствами находится в туалетной комнате, окна которой обращены на хозяйственный двор. В окнах матовые стекла, ставен нет. Из осторожности свет лучше не зажигать. Матильда ощупью перебирает тюбики и склянки. Залаяла Пастушка, смолкла. Но что это за скрип? Да, конечно: так скрипит дощатая дверца сарая с инструментами. Матильда встает на табурет, приоткрывает окно. Дождь кончился, но с деревьев еще капает, а когда поднимается ветер, то и льет, будто снова ливень припустил. Не холодно. Матильда жадно вдыхает запах пропитанной влагой земли. Она не ошиблась: кто-то выходит из сарая с лопатой на плече. Идет, ничего не опасаясь: ему известно, что ни одна из комнат не смотрит на задний двор. Значит, это кто-то из своих. Но разве она уже не узнала в нем человека, сидевшего здесь перед ней не далее как четверть часа назад? А может, он сумасшедший? Ну конечно, сумасшедший! Иначе что б ему делать на улице в такой час? У него глаза безумца и речи безумца, убеждает себя Матильда, возвратившись в свою комнату, и глотает две таблетки снотворного. Ей хочется в это верить. Во всяком случае, то, что она сейчас видела, кажется, никому ничем не угрожает. Симфорьен спит на втором этаже в нескольких метрах от нее. Эта женщина, Алина, еще в Париже. В понедельник и надо будет беспокоиться. Сон все не приходит, но руки и ноги уже отяжелели, и все тело блаженно расслаблено. Вдруг она спохватывается, что забыла помолиться. Надо подняться с постели, встать на колени. Но сил нет, и она наспех бормочет слова молитвы, не вникая в смысл. Ее красивые руки обнимают пустоту. Что-то огромное и легкое наваливается на нее, она засыпает.
XIII
В понедельник утром Жерсента крикнула под дверью комнаты Деба:
- Мадемуазель Катрин просят к телефону.
Девушка удивилась, а отец сказал ей:
- Должно быть, с завода…
Ожидание скандала, который вот-вот разразится в доме, усиливает его одышку. Сегодня вечером приезжает эта женщина, он отведет ее к Градеру. Неужели завтра они от него избавятся? Градер силен… Да только Алина ему не по зубам. Он у нее уже двадцать лет на крючке - ведь не сумел же вывернуться. Не рассказала ли ему чего Матильда? Нет, успокаивает себя старик, Катрин следит за ней неотступно: Матильда не разговаривала с Градером… Разве что записку передала? Катрин бы пронюхала. Вот она возвращается.
- Звонили из Парижа, папа: эта женщина, да, Алина. Ей пришлось отложить поездку до четверга. Она загрипповала, но ничего страшного, в четверг прибудет непременно.
- Она сама звонила?
- О да! Что за голос! хриплый, сиплый… никогда таких не слыхала…
- Что ж, подождем до четверга. А жаль, в таких делах надо действовать быстро.
- Два дня ничего не решают, - рассуждала Катрин. - Может, дождь стихнет, не так тяжело будет идти со станции, а то, представляешь, как мне пришлось бы хлюпать по лужам с этой жуткой особой? Ты ее предупредил, что здесь добрых двадцать минут пешком?
- Да, и этот пункт программы ей меньше всего улыбается… Но она не удивлена моими предосторожностями, потому что считает Градера крайне опасным, а уж она-то, шельма, разбирается!
- Папа, я обнаружила… только не волнуйся, ничего особенного, просто, чтобы ты знал… Так вот, Клерак в последнее время каждый день выпивает у Лакота аперитив…
- Неужели с Градером?
Катрин кивнула.
- Ты точно знаешь?
- Но, папочка, разве это так страшно? Выгони его совсем, и обратимся к доктору Петьо, он ничуть не хуже.
- Да, но он не знает меня так хорошо, - простонал больной. - А главное, это показывает, как далеко Градер простер свои сети. Это ужасно, детка. Я боюсь и за тебя… Он постарается тебя удалить… Найдет способ… Не знаю какой… Может, яд…
- Убьет меня? - прошептала Катрин.
Но старик ее не слушал.
- Так, значит, все эти дни Клерак меня нарочно пугает!.. - воскликнул он. - Черт побери! Это же его Градер науськал, чтобы выбить меня из колеи… Хорошо все-таки, что я это знаю… Я еще крепок… Тем не менее мы с тобой одни… Ах, если бы ты согласилась, детка, - умолял он, - если бы ты согласилась… Сын Бербине…
- Нет! - оборвала она с яростью. - Ты забыл, о чем мы условились: ни слова о нем до первого января.
- Да, но я тогда не знал, какая нам грозит опасность. Сама посуди: мужчина в доме, здоровый, сильный, и, само собой, на нашей стороне! Он бы этого подлеца взял за шиворот да и вышвырнул в окошко…
- Папа, Градер здесь у своего сына, считай у себя дома… Может, лучше нам переехать? Дом Деба пустует…
- Уехать из замка? Никогда!
Деба всю жизнь мечтал стать полновластным хозяином замка в Льожа. Однако до совершеннолетия Андреса дом оставался в неделимой собственности, а в последний год мальчишка, по совету отца и Матильды, наотрез отказывался продать свою долю.
- Подумать только, что я владею домом совместно с сыном такого негодяя… Да и гадкая рожа этого твоего Андреса мне уже тоже опротивела…
- Про Андреса можно говорить, что угодно, - возразила Катрин, - но только рожа у него не гадкая.
- Он тебе кажется красавцем, потому что ты других не видела.
Разумеется, она не видела других, хотя ей доводилось гулять на свадьбах, ездить на бега в База и Люгдюно. Там собирается множество молодых людей. Но что толку ей на них смотреть? Для нее существовал один-единственный, и она, если бы захотела, могла бы стать его женой - презираемой, может, даже ненавистной, но женой. И он бы спал с ней иногда, чтобы иметь детей. То, о чем она иногда мечтала, вернее, то, о чем она запрещала себе мечтать (и что составляло содержание всех ее исповедей), сделалось бы не грехом, а обязанностью… А любит не любит - не велика важность.
- О чем задумалась, малышка?
- Слушаю шум дождя и радуюсь, что сегодня мне не придется идти встречать эту женщину.
В этот же понедельник, часа в четыре, Катрин услышала шум мотора. Она выглянула в окно и увидела, как Градер зашел в дом и тут же вышел.
- Надо же, Градер куда-то собрался… не разберу, что у него в руке… И куда это он так поздно? Для почты время неподходящее…
- Быстренько, детка, за ним… Постараемся сегодня ничего не упустить.
Катрин схватила плащ и бесшумно открыла дверь, без малейшего звука, как умела делать она одна. Симфорьен услышал, как она бежит по аллее. Дабы скоротать ожидание, он протянул руку к столику, где лежали стопкой книги счетов, взял одну и стал проверять цифры снизу вверх. Катрин вернулась раньше, чем он предполагал.
- Ну что?
- Никогда не угадаешь! Он отнес большой конверт в дом священника… Ему никто не открыл, и он подсунул конверт под дверь. Ты знал, что он знаком с аббатом Форка?
Симфорьен задумался.
- Не вижу между ними никакой связи… кроме разве интрижки Андреса с его сестрой…
- Все понятно! - вспыхнула Катрин. - Письмо имеет какое-то отношение к этой грязной истории.
XIV
Кюре в тот понедельник объезжал на велосипеде фермы. Там, в глуши, его встречали менее враждебно, нежели в городке. Домой он возвратился часам к шести, без сил, но счастливый уже тем, что его приняли в четырех или пяти домах. Его угощали вином, он дарил детям открытки религиозного содержания, несколько мальчиков записались на катехизис. На улице в Льожа галантерейщица, мадам Лароз, спросила его, в котором часу начнется служба в первую пятницу декабря. А рабочие с завода Деба - Бербине ответили на его приветствие. Разве мало для поднятия духа? С тех пор как Тота вернулась к мужу, все складывалось как нельзя лучше. Входя в дом, он наткнулся на конверт от Градера, с одного взгляда понял, что это, и настроение у него упало; возник соблазн забросить конверт в какой-нибудь ящик, не вскрывая. Однако, перекусив наспех, он поднялся в комнату, надел тапочки и, не откладывая, принялся за чтение записок.
Керосиновая лампа на маленьком столике в изголовье кровати освещала снизу висевшее на стене распятие. Священник прочитывал страницу, переводил дыхание, поднимал глаза на распятого Христа, словно черпая в нем силу, и снова погружался в поток грязи, не с отвращением, но с ужасом. В этот вечер он держал в руках, под видом ученической тетради с голубой обложкой, не что иное, как тайну зла - ту, что нередко искушала его и повергала в отчаяние. Не останавливаясь, он дочитал до того места, где одержимый дьяволом Градер приводит слова старого священника: "Есть души, отданные ему".
- Нет! - воскликнул он громко. - Нет, Боже мой! Нет!