В ее взгляде сквозило скрытое отвращение: Андрес нравился ей только в темноте, когда она не видела глуповатого и низменного выражения его лица; ей нравилось тело без головы.
- Ты видишь, я в нерешительности, это значит, что у меня никого нет… Могу уехать, могу остаться… Меня никто не ждет. И если бы не Ален…
- Ты никого не любишь? - приставал Андрес.
- Тот, кого я люблю - в другой жизни, - ответила она.
- Он умер?
- Хуже… Он в плену.
Андрес допытывался, как ребенок, понимая все ее слова буквально:
- В тюрьме?
- Если бы он был в тюрьме, - вздохнула она, - мы бы могли, по крайней мере, переписываться. Я бы знала, что он помнит обо мне, как я помню о нем. Но сутана, которую он носит, не просто разделяет нас… Она делает его недосягаемым…
- Понял! Это твой брат!
Он залился радостным смехом и левой рукой обнял ее за плечи:
- Ну, ты меня и напугала!
Неподвижное бледное лицо Тота притягивало его. Он наклонился к ней. На площади Мальбек загромыхал тяжелый автомобиль. Залаяли собаки. Вдалеке процокала копытами лошадь. Грузовичок остановился у дверей гостиницы. Послышались голоса: разговаривали на местном диалекте. Тота думала о том, что надо бы ей перебраться подальше от брата, раствориться во мгле, недоступной, как она полагала, для его молитв и страданий. Андресу между тем пора было возвращаться в Льожа, не то отец заподозрит, что он сбежал. Тота поинтересовалась, с чего это вдруг его домашние сделались такими подозрительными. Он ответил уклончиво, затем требовательным голосом повторил свой вопрос:
- Так ты не уедешь?
Вместо ответа она погладила его по руке, потом сказала:
- Я могла бы просто отъехать чуть подальше… в Бордо, например… Но мне понадобится помощь… Я не так богата…
На лице Андреса отобразилась досада. "Крестьянская душа, у него каждый грош на счету", - подумала Тота. Он же вспоминал слова отца: "Потерпи немного, и мы выиграем дело…" - и настаивал, чтобы она осталась в Люгдюно. Она в общем-то не отказывалась; она пока еще принадлежала ему и слушалась его.
- Я ухожу, мне пора, - повторял Андрес и все не отходил от кровати.
Снизу он казался ей очень высоким, что не соответствовало действительности. Тота снова подняла руку; казалось, это не рука, но змея, а кисть - ее голова. Андрес легонько прикусил ладонь, коснувшуюся его губ, Тота не вскрикнула. В гостинице стояла тишина, только на кухне что-то рубили ножом.
- Теперь прощай, - произнес он.
И лица их сблизились в темноте.
Она слышала, как удаляются по коридору его шаги. Она всегда прислушивалась, когда он уходил, знала, как тарахтит мотор его автомобиля, а дальше угадывала по гудку, сворачивает ли он у кладбища или едет по дороге на Сен-Клер. В этот раз приглушенный звук его тяжелых шагов по ковру вдруг прервался шумом, стуком падающего тела, затем раздался голос Андреса, выкрикивающий проклятия, и хихиканье.
Тота вскочила с постели, ощупью нашла пеньюар и выбежала в темный коридор. С лестницы лился свет, на площадке копошились какие-то фигуры. Два смеющихся молодца удерживали на полу человека, накрытого простыней - все походило на шутку.
Тота стояла полуодетая, не решаясь выйти из темноты; хохот ее успокоил. Но тут лежавший выбрался из-под простыни, и она увидела окровавленное и перекошенное от злости лицо Андреса. Нападавшие замерли в изумлении.
- Месье Андрес! Ну, дела!
Выпачканный кровью, Андрес кричал:
- Мулер? Пардье? Сволочи! Скоты!
Тота бросилась к нему, упала на колени, обхватила его голову руками. У него шла кровь носом, и верхняя губа припухла.
- Ну-ка, живо, - скомандовала она шепотом, - помогите ему дойти до моей комнаты.
Юнцы выглядели расстроенными: к Андресу они относились хорошо. Он был незаносчивый, ас в футболе, лучший нападающий в округе, без него и команда развалилась бы.
По счастью, гостиница в это время года пустовала, и на их этаже никто не жил. Мулер бормотал на диалекте:
- До свадьбы заживет… Знать бы, что это он! Вот беда-то! Мы ждали кюре! Посмеяться хотели!
Андрес приподнялся на кровати.
- Мне уже лучше, - сказал он.
- Если бы мы знали… Вы же понимаете… - лепетали его обидчики.
- Пошли вон, и чтоб никому ни слова, слыхали? Не то в полицию пожалуюсь.
Мулер предложил остаться и отвезти Андреса на его автомобиле, если он будет чувствовать себя неважно. Пардье бы вернулся один на их грузовичке. Болтать они, понятно, не будут.
- Убирайтесь оба, - проворчал в ответ Андрес.
Тота, все это время молча хлопотавшая над Андресом, сказала, не поднимая глаз:
- Вы сможете, однако, засвидетельствовать, что господин кюре…
Они неодобрительно на нее покосились, а Пардье уже из коридора крикнул:
- А что это доказывает? Только одно… - и, поднеся с двух сторон руки к обтянутому беретом узкому черепу, он указательными пальцами изобразил рога.
Андрес попытался было вскочить, но Тота его удержала:
- Брось!
Некоторое время они напрягали слух: грохот грузовичка стих вдали. Теперь Андрес лежал на постели, а Тота поспешно одевалась. Ярко горела лампа.
- Зачем тебе одеваться, ведь ты же сейчас ляжешь спать? - дрожащим голосом произнес Андрес.
Тота молча открыла шкаф и стала доставать из него платья, белье и прочие вещи. Андрес приподнялся:
- Ты с ума сошла? Сейчас уже нет поездов.
Она сказала, что уедет первым утренним поездом, в пять сорок. Оставшееся время полежит одетая. На вопрос, куда она поедет, отвечала только: "Как можно дальше". Ничего более определенного он от нее не добился. Правда, она дала слово, что напишет ему, как только устроится, и сообщит свой адрес. Она готова была пообещать, что угодно, лишь бы от него отделаться. Его мольбы разбивались о глухую стену.
IX
- Мне кажется, едет машина.
Градер открыл дверь, прислушался. Лунный свет едва пробивался сквозь туман, и ни звука в целом мире, кроме журчания Бальона, разбухшего от дождей. Матильда, сидевшая у огня, не шевельнулась. Она бы почувствовала, если бы приехал Андрес.
- Мы его больше не увидим, - прошептала она.
Градер пожал плечами:
- Он задержался… Поставь себя на его место. Но он разумный юноша.
Неожиданно Матильда встала:
- Вот теперь - он.
Не успел Габриэль ответить, что ничего не слышит, как до него донесся нарастающий гул мотора.
- Он изменил скорость, значит, свернул в аллею, - добавила Матильда.
Андрес вошел, скинул старую кожаную куртку и даже нисколько не удивился, увидев их обоих на ногах среди ночи.
- Что с тобой, мой мальчик? - воскликнула Матильда. - У тебя губа распухла и на лбу шишка.
Он проворчал, что это пустяки, расшибся в гараже, и, не отвечая на другие вопросы, подошел к камину. Буркнул только, что голоден. Матильда, державшая для него на плите разогретый суп, накрыла на стол. Он начал есть, громко чавкая, как едят в трактирах. Габриэль курил, сидя поодаль, и не сводил глаз с сына. Матильда, напротив, подавая ему, смотрела в сторону. Этой ночью ей не хотелось его поцеловать, он был ей неприятен.
- А теперь, малыш, пора спать.
Андрес залпом осушил стакан вина и придвинул стул к огню. Раскрасневшееся лицо, мутный взгляд, недобрая ухмылка и синяки делали его похожим на уличного хулигана.
- Спать не хочется, - ответил он. - И вообще, не время: надо что-то решать… Если вы не слишком устали…
- О, я давно забыл, что такое сон, - перебил его Габриэль, - поскольку веду ночной образ жизни… А вот ты, Матильда, иди ложись. Ты уже засыпаешь.
Она попыталась было возразить, но он бросил на нее взгляд, недвусмысленно означавший: "Оставь нас одних".
Оставлять их одних ей не хотелось. Она не знала, о чем этот человек собирается говорить с Андресом, однако не сомневалась, что обязана защитить мальчика от него. В то же время в душе Матильда полагалась на Градера и чувствовала, что она с ним заодно. Все уладится, думала она. Какой ценой? Чего ей бояться? Казалось бы, нечего. И все же она стояла в нерешительности. Габриэль подошел к ней и, тихонько подталкивая ее к двери, прошептал:
- Я не могу разговаривать с ним при тебе…
- О чем?
- Ты прекрасно понимаешь, о чем!
Матильда сделала вид, что не понимает, тогда Градер пожал плечами и указал на Андреса, который сидел к ним спиной, вытянув ноги к камину.
Матильда снова покачала головой, а Градер открыл дверь и отступил, пропуская ее. На пороге она обернулась.
- Нет, Габриэль, - сказала она решительно, - не понимаю.
Он вернулся к Андресу, тот сидел, закрыв лицо руками. "От огня заслоняется", - подумалось Габриэлю, но затем он увидел, что юноша плачет.
- Плачь, не стесняйся, - сказал ему отец. - После поговорим…
Андрес шумно высморкался. Тело его сотрясалось от рыданий, как бывало в детстве. Пастушка смотрела на него, положив морду ему на колени. "Пусть успокоится!" - думал Габриэль. Он подождет, когда сын будет в состоянии его выслушать. Торопиться некуда: вся ночь впереди. Габриэль не сомневался в победе, хотя и не знал еще, с чего начнет разговор; он явственно ощущал, что какая-то неведомая сила направляет его и поддерживает.
- Ну что? - спросил он, взяв Андреса за руку.
- Она уехала!
- Тем лучше! Да, лучше. Теперь мы спокойно наведем здесь порядок.
- Я не знаю, где она…
- В Париже, старик: такая дичь всегда укрывается в Париже. Ну, ну, не сердись - найдется. Не пройдет и недели, как ты получишь письмо.
- Да. Она обещала.
- Так чего же ты плачешь? - воскликнул Градер.
Юноша улыбнулся - в нем снова зажглась надежда.
- А у вас что нового? - спросил он.
Градер придвинул стул и, подложив охапку хвороста в камин, стал глядеть, как пламя перебрасывается с одной ветки на другую.
- Пока ничего. Надо думать о будущем, оно не за горами. Деба, что бы там ни говорили, плох, и сердце его долго не выдержит…
- Так вот на что ты рассчитываешь? - В голосе сына звучало разочарование. - А дальше что? Думаешь, Катрин изменит свое решение? Никогда! Я ее знаю. Да и я теперь не захочу… ни за что.
Андрес расхаживал по кухне, повторяя плаксивым тоном:
- Если это все, что ты придумал…
- Речь не идет о Катрин, - прервал его Градер. - Разумеется, почему бы не попробовать… Но я понимаю, ты ей не простишь. К тому же у нас будет кое-что получше… - Он перешел на шепот. - По брачному договору, совместно приобретенное имущество находится у них в общей собственности… Я имею в виду старика и Тамати… Стало быть, овдовев, она получит все, что досталось ей от Дю Бюшей плюс половину совместно нажитого: то, что Деба купил у меня.
Андрес слушал его, приоткрыв рот и нахмурив брови.
- Мне-то какой в этом прок? - прошептал он.
- Чтобы сохранить семейное достояние, в семьях заключаются порой самые нелепые браки, - говорил Градер безразличным тоном, словно и впрямь рассуждал о вещах абстрактных. - Если разобраться, Тамати тебе почти и не родственница: она всего лишь кузина твоей матери. Понятно, брак будет фиктивным… Само собой! Чистая формальность, а отношения у вас останутся прежние…
- Папа, ты с ума спятил! - Андрес наклонился к отцу и теребил его за плечо. - Ты просто бредишь!
- Да ведь это пустая формальность! Разумеется, ты не сможешь жениться, пока Тамати жива… Ну так и что? Тоже мне несчастье! Главное, ты будешь свободен.
- Во-первых, никогда не поверю, чтоб она согласилась играть эту комедию! Формальность не формальность - я ее знаю: она считает меня своим сыном, это покажется ей чудовищным.
Градер покачал головой и усмехнулся с видом человека, знающего жизнь:
- Ошибаешься. Уверяю тебя, она на все согласится. И потом, у нас будет время ее подготовить…
- А сколько шуму в Льожа? Представляешь, что люди скажут?
Но Габриэль невозмутимо продолжал:
- Брак можно сохранить в тайне. Удастся ли это при Катрин? Не знаю, надо подумать. Но запомни: когда дело касается имущественных интересов, люди обычно все очень хорошо понимают.
- Я вот, папа, тебя слушаю, слушаю… Но о чем мы с тобой говорим? Дядя Симфорьен жив и умирать пока не собирается…
- Это только пока.
- Он может прожить годы.
- Не смеши меня, дорогой!
- Во всяком случае, долго. А я не могу ждать! Нет! Не могу жить в неопределенности.
Андрес метался по кухне, как загнанный зверь. Отец внимательно за ним наблюдал, потом сказал:
- Тебе недолго пребывать в неопределенности. Поверь моему слову.
Андрес остановился и посмотрел на человека, произнесшего эти слова чужим, незнакомым ему голосом. Градер сидел на низком стуле, упершись локтями в колени и опустив лицо. Андрес видел только его затылок, хрупкую шею, узкие плечи под пиджаком тонкого английского сукна. Этот незнакомец учащенно дышал. Андрес отошел в сторону и открыл дверь в сад: ночь стояла холодная, легкий ветерок заглушал журчание Бальона. Градер почувствовал, что мерзнет, окликнул сына. Юноша провел рукой по лбу и вернулся к отцу.
- Ты что, пророк? - спросил он, смеясь. - Ты угадываешь будущее?
Он смеялся, чтобы развеять наваждение, вернуться к обычному разговору. Отец ответил, глядя в пол:
- Будущее мы творим своими руками.
Произнося эти слова, он поднял глаза и опешил - на лице сына он прочитал смятение и беспокойство.
- Что случилось, Андрес? Почему ты на меня так смотришь? Что я такого сказал?
- Нет, ничего…
Юноша тряс головой, словно стараясь отогнать какую-то абсурдную дикую мысль. И вдруг он вспомнил свою возлюбленную. Он на целых несколько минут забыл о Тота, и вот теперь она возникла перед ним, он ощутил ее тепло, слитое с его сокровенным существом, растворенное в нем… Градер тем временем молчал, он, собственно, уже все сказал. Оставалось ждать.
На двери, ведущей в дом, тихо щелкнула задвижка, и в кухню вошла Матильда. На ней был коричневый халат, волосы на ночь заплетены в косы, на ногах - мягкие тапочки: потому они и не слышали ее шагов.
- Я все-таки вернулась, - сказала она. - Волноваться уже стала… Вы знаете, который час?
Андрес метнул на нее короткий, но пронзительный взгляд. Матильда спросила:
- О чем вы говорили?
- Да так, сам не знаю! О чем мы говорили, Андрес?
Юноша неопределенно повел рукой и поспешно вышел. Матильда и Градер последовали за ним.
Втроем они поднимались по лестнице спящего дома. Деревянные ступени скрипели у них под ногами. В это время на втором этаже открылась дверь, шаткая тень скользнула вдоль стены, и перед ними предстал ужасающий своей худобой Симфорьен Деба в ночной сорочке.
- Что вы делаете втроем в такое время? Скоро утро.
Матильда принялась объяснять, что они беспокоились из-за Андреса, тот долго не возвращался. Извинилась перед мужем, что они его нечаянно разбудили. Но старик завизжал:
- Неправда! Я слышал, как приехал Андрес… Он уже давно вернулся. Я хочу знать, что вы делали…
Но Градер резко оборвал его:
- Мы уже и поговорить не имеем права? Если в доме и есть вор, то не среди нас.
Деба стоял, прислонившись к стене, пытался что-то сказать, но не находил слов. Появилась Катрин, тоже в ночной сорочке, подошла к отцу. Матильда снова начала объяснять, что они ждали Андреса и вот напугали Симфорьена, но девушка, не обращая ни малейшего внимания на ее слова, обняла больного за плечи и увела.
Послышался скрежет ключа в замке. Градер знаком повелел Матильде и Андресу замереть и затаить дыхание: из комнаты донесся голос Катрин:
- Теперь тебе хуже станет… Чего ты добился? Ты же знаешь, я всегда с тобой…
- Как видишь, не всегда!
- Надо же и мне когда-нибудь поспать…
Старик что-то пробормотал - они не разобрали слов. В ответ Катрин крикнула уже из постели:
- Ну, это уж слишком! Ты в своем уме, папочка? Я знаю, он на многое способен, но не на это…
Матильда и Градер ни разу не взглянули друг на друга, а когда она потянулась поцеловать Андреса, тот отвернулся.
Защелкали задвижки и замки. Окутанный туманом сельский дом погрузился в сон незадолго до первых петухов.
X
На другой день сразу после утреннего туалета Матильда постучалась в комнату супруга, чтобы узнать его пожелания и распорядиться насчет еды. Она не услышала обычного: "Войди!" Дверь приоткрыла Катрин.
- Вы его так напугали, он провел ужасную ночь и теперь отдыхает.
- Хорошо, не буду мешать.
- Мама, он ночью задыхался… Я думала, он умирает.
- Почему ты не позвала меня?
Катрин посмотрела матери в глаза:
- Но, мама! Ты бы и сама не пошла! У него от одного твоего вида случился бы новый приступ.
- Я никогда не была пугалом для твоего отца, дорогая Катрин. Он мне всегда доверял. Что ты такое говоришь?
- Ничего, - ухмыльнулась Катрин и захлопнула дверь у матери перед носом.
Матильда осталась на лестничной площадке. Она не испытала гнева, нет. Она трепетала от возбуждения, как случается, когда в глубине души ждешь какого-то события и вдруг оказывается, что твои ожидания не напрасны. Она не признавалась себе, что рада, и не доискивалась причин. "Катрин, должно быть, преувеличивает. Она испугалась, что он умирает… Но когда он задыхается от кашля, всякий раз кажется, что он сейчас умрет".
Матильда положила свои большие красивые руки на блестящие перила. По окнам коридора стучал дождь. Ровный тихий дождь, зарядивший надолго. "Вот и зима пришла, - думала она, - луга Фронтенаков теперь снова превратятся в лагуны".
Ей не терпелось кое-кого повидать, поделиться несущественной на первый взгляд, однако небезынтересной для этого человека новостью. Она сделала несколько шагов и постучала в дверь Градера. "Входи!" - крикнул он, но, увидев Матильду, смутился и стал извиняться:
- Я не думал, что это ты… Я бы не позволил себе…
Он еще лежал в постели с книгой в руках и курил.
- Я не собираюсь на тебя смотреть! - засмеялась Матильда.
Габриэль застегнул пижаму, но она успела разглядеть его белую грудь и подивиться тому, что в пятьдесят лет он сохранил тело ребенка: таким она запомнила его когда-то давным-давно на мельнице над шлюзом, где он стоял, не решаясь прыгнуть в воду, и капли воды блестели на его хрупких плечах.
- Послушай, Габриэль, я хочу тебя предупредить: не нужно больше играть в эту игру.
- Какую игру?
Он смотрел на нее ясными глазами, и Матильда смутилась.
- Ты меня прекрасно понимаешь! Ночью у мужа случился приступ. Катрин - она, правда, любит все преувеличивать и выставлять меня чудовищем, - так вот, Катрин говорит, он чуть не умер.
Градер затушил окурок. Матильда увидела его тонкую, лишенную мускулов руку, чуть затененную рыжим пушком, узнала ее. Он ответил ей совершенно спокойным тоном:
- Ничего удивительного: Клерак сказал мне, что любое волнение…
- Нет! - вскрикнула Матильда. - Нет!
- Что "нет"?
Она замолчала, прислонилась лбом к оконному стеклу, по которому струились капли дождя. Мир заливало водой. Дождь заточит их в доме, возможно, не на одну неделю, отрезав от остальных людей. Они будут жить, как в ковчеге во время потопа. Градер неожиданно оборвал ее размышления:
- Матильда, ты любишь своего мужа?