Этот министр, подобно многим другим министрам неаполитанского двора, происходил из мелких стряпчих, вследствие чего аббатиса считала уместным держать себя с ним как нельзя более высокомерно. Дженнарино приходился ей внучатным племянником, и она боялась, как бы это обвинение, которое будет доведено до сведения самого короля, не повредило ее знатному роду.
Министр, знавший, что дворянство гнушается им, и строивший свое благополучие только на милостивом отношении к нему короля, стал продолжать розыски в том же направлении, несмотря на все ходатайства, с какими обращался к нему герцог де Лас-Флорес. Это дело стало возбуждать много толков при дворе; министр, обычно стремившийся избежать огласки, на этот раз постарался раздуть все случившееся.
Очная ставка между сублейтенантом гвардейского полка Дженнарино де Лас-Флоресом и юной Розалиндой де Биссиньяно, ныне сестрой Схоластикой, послушницей в Сан-Петито, явилась замечательным зрелищем, на котором пожелали присутствовать все придворные дамы.
Обе части монастырской церкви, мирская и монашеская, были великолепно убраны ради такого случая; министр пригласил дам присутствовать при одном из моментов разбирательства дела сублейтенанта гвардии Дженнарино де Лас-Флореса, намекнув на то, что процесс кончится смертной казнью для Дженнарино и пожизненным заключением in pace для сестры Схоластики. Но все отлично знали, что король не решится предать смерти за столь незначительную провинность члена прославленного рода де Лас-Флорес.
Хоры для монахинь в церкви Сан-Петито были украшены и позолочены с величайшей роскошью. Многие из благородных монахинь сделались бы к концу своих дней наследницами всего родового имущества, если бы не данный ими обет нищеты; в совестливых семействах было в таких случаях принято в течение всей, обычно не очень долгой, жизни монахинь уделять им четвертую или шестую долю доходов с того имущества, которое им могло бы достаться.
Все эти деньги шли на украшение мирского отделения церкви и хоров, где монахини молились и выстаивали службы. В Сан-Петито хоры для монахинь были отделены от той части церкви, куда допускалась публика, золоченой решеткой высотой в шестьдесят футов.
Для церемонии очной ставки была распахнута огромная дверь этой решетки, которую можно открывать только в присутствии неаполитанского архиепископа; все титулованные дамы были допущены на хоры; в мирской части церкви было установлено кресло архиепископа и отведены места для нетитулованных дворянок и для мужчин, а за цепью, протянутой поперек церкви около дверей, - для всех остальных верующих.
Огромный занавес из зеленого шелка, который закрывает всю внутреннюю сторону решетки с огромным сияющим вензелем Мадонны из золотого шитья шириною в четыре дюйма, был перенесен в глубину клироса. Там его подвесили к своду и затем подняли. Аналой, за которым говорила сестра Схоластика, помещался позади той части свода, где был прикреплен большой занавес, и в ту минуту, когда Схоластика кончила свое весьма краткое показание, этот занавес, упав сверху, быстро отделил ее от зрителей, что величественным образом завершило церемонию и оставило во всех сердцах чувство страха и грусти. Казалось, молодую девушку навеки разлучили с живыми людьми.
К большому неудовольствию прекрасных дам неаполитанского двора, церемония очной ставки продолжалась всего один миг. Никогда еще юная Розалинда не была, выражаясь языком придворных дам, более "эффектна", чем в этой скромной одежде послушницы. Она была так же хороша собою, как прежде, когда она сопровождала свою мачеху, княгиню де Биссиньяно, на придворные балы, а лицо ее казалось гораздо более трогательным: она сильно исхудала и побледнела.
Голос ее прозвучал чуть слышно, когда после Veni creator на музыку Перголезе, пропетого всем монастырским хором, Схоластика, упоенная любовью и счастьем оттого, что она вновь созерцает своего возлюбленного, с которым она уже почти год не виделась, произнесла следующие слова:
- Я не знаю этого человека, я его никогда не видела.
Министр полиции пришел в ярость, услышав ее слова и увидев, как опустился занавес, чем внезапно и даже нелепо завершилось внушительное зрелище, которое он хотел устроить придворным. Когда министр уезжал из монастыря, страшные угрозы срывались с его языка.
Когда дон Дженнарино вернулся в тюрьму, его осведомили обо всем, что сказал министр. Друзья не покинули его; но не любовь Дженнарино возвышала его в их глазах: ведь если мы не верим страстной любви, о которой сообщает нам под секретом человек нашего возраста, мы склонны обвинить его в фатовстве, а если верим, то мы ему завидуем.
Дон Дженнарино в отчаянии заявил своим друзьям, что, как человек чести, он обязан спасти сестру Схоластику от опасностей, которые ей грозят; это и произвело столь глубокое впечатление на его друзей.
У сторожа тюрьмы, в которую заточили дона Дженнарино, была очень красивая жена; она напомнила покровителю ее мужа, что тот давно уже просил исправить наружные стены тюрьмы. Это обстоятельство было всем известно и не могло возбудить сомнений.
- Так вот, - прибавила красавица, - ваше сиятельство может воспользоваться этим всем известным обстоятельством и пожаловать нам награду в тысячу дукатов, которая на всю жизнь сделает нас богачами. Друзья дона Дженнарино де Лас-Флореса, заключенного в тюрьму только по подозрению в том, что он проник ночью в монастырь Сан-Петито, где, как всем известно, самые знатные вельможи Неаполя имеют любовниц, к которым они, можно с уверенностью сказать, прокрадываются по ночам, - друзья дона Дженнарино, говорю я, предлагают мужу тысячу дукатов, чтобы он дал ему возможность убежать. За это мужа посадят в тюрьму на две недели или на месяц; мы просим вашего покровительства, чтобы его не уволили окончательно и вернули ему через некоторое время его место.
Покровитель нашел удобным такой способ крупного награждения и согласился.
То было не единственное одолжение, оказанное молодому узнику его друзьями. У всех у них были родственницы в монастыре Сан-Петито; молодые люди удвоили расположение к ним и превосходно осведомляли дона Дженнарино обо всем, что происходило с сестрой Схоластикой.
Следствием их услуг было то, что в одну ненастную ночь, после двенадцати часов, когда яростный ветер и проливной дождь оспаривали, казалось, друг у друга владычество над улицами Неаполя, Дженнарино вышел из тюрьмы просто через дверь, а сторож принялся разрушать тюремную террасу, через которую, как все должны были думать, убежал заключенный.
Дон Дженнарино в сопровождении всего лишь одного сообщника, испанского дезертира, человека испытанной храбрости, основным занятием которого в Неаполе было помогать молодым людям в рискованных предприятиях, - дон Дженнарино, воспользовавшись адским шумом ветра и к тому же помощью Беппо, не изменившего своей привязанности к нему в минуту опасности, проник в монастырский сад. Несмотря на ужасающий шум дождя и ветра, монастырские псы учуяли его и вскоре на него набросились. Наверно, они преградили бы ему путь, если бы он пришел один; настолько они были сильны. Но Дженнарино и Беппо стали спиной к спине, и им удалось убить двух псов и ранить третьего.
На лай собак явился сторож. Тщетно дон Дженнарино предлагал ему кошелек, пытаясь уговорить его; этот человек был набожен, составил себе внушительное представление о преисподней и не лишен был мужества. Обороняясь, он был ранен. Ему заткнули носовым платком рот и привязали его к большому оливковому дереву.
Эти две схватки отняли много времени; буря, казалось, немного стихла, а самое трудное было еще впереди: надо было проникнуть в vade in pace.
Оказалось, что двум послушницам, обязанным раз в сутки относить Схоластике хлеб и кувшин воды, предоставляемые ей монастырем, стало, по-видимому, страшно в ту ночь, и они заперли на засовы огромные, обитые железом двери, которые Дженнарино рассчитывал отпереть подобранными ключами или отмычками. Испанский дезертир, хорошо умевший лазить по стенам, помог ему добраться до крыши небольшой постройки, сооруженной над глубокими подземельями, выдолбленными в скале Аренеллы и составлявшими in pace монастыря Сан-Петито.
Послушницы еще больше испугались, когда с верхнего этажа спустились двое покрытых грязью мужчин, которые бросились на них и, заткнув им рты, связали их.
Оставалось проникнуть в in pace, что было нелегко. Дженнарино, правда, отобрал у послушниц огромную связку ключей, но там было несколько подземелий, одинаково закрытых люками, и послушницы упорно не соглашались указать, в котором из них находилась сестра Схоластика. Испанец уже обнажил кинжал, чтобы кольнуть им послушниц и заставить их говорить, но, зная необычайно мягкий нрав сестры Схоластики, Дженнарино побоялся огорчить ее этим насилием. Не слушая предостережений испанца, твердившего ему: "Синьор, мы теряем время, и нам тем более придется пролить кровь", - Дженнарино упорно продолжал отпирать одно за другим подземелья и звать.
Наконец после целого часа бесплодных усилий слабый возглас ответил на его оклики. Дон Дженнарино кинулся вниз по винтовой лестнице, насчитывавшей больше восьмидесяти ступеней; высеченные в мягкой породе и сильно истертые, ступени эти почти сливались в крутую тропу, и спускаться по ним было очень трудно.
Сестру Схоластику, уже тридцать семь дней - иначе говоря, со времени очной ставки с Дженнарино - не видевшую света, ослепил небольшой фонарь, принесенный испанцем. Она совершенно не понимала, что с ней происходит; наконец, когда она узнала дона Дженнарино, покрытого грязью и пятнами крови, она бросилась в его объятия и лишилась чувств.
Эта неожиданность привела молодого человека в крайнее замешательство.
- Время не терпит! - воскликнул более искушенный в таких делах испанец.
Они вдвоем взяли на руки сестру Схоластику, лежавшую в глубоком обмороке, и с большим трудом вынесли ее наверх по наполовину развалившейся лестнице. Когда они добрались до комнаты, где жили послушницы, испанцу пришла в голову отличная мысль завернуть Схоластику, начавшую приходить в себя, в большой серый плащ, оказавшийся в комнате.
Они отодвинули засовы двери, выходившей в сад. Испанец в качестве авангарда вышел первый, со шпагой в руке; Дженнарино последовал за ним, неся Схоластику. Они услышали в саду шум, предвещавший беду: то были солдаты.
Когда они схватились со сторожем, испанец хотел убить его, но Дженнарино с ужасом отверг это предложение. Испанец говорил:
- Ведь мы святотатцы, ваше сиятельство, поскольку нарушили неприкосновенность монастыря, и за это нас, без сомнения, скорее приговорят к смерти, чем если бы мы кого-нибудь убили. Этот человек может нас погубить, надо уничтожить его.
Никакие доводы не могли убедить Дженнарино. Сторож, наспех привязанный к дереву, распутал веревки, разбудил остальных сторожей и сбегал за солдатами в караульную, помещавшуюся на Толедской улице.
- Нам будет нелегко выбраться отсюда, - воскликнул испанец, - а в особенности спасти синьорину! Недаром я говорил вашему сиятельству, что нам надо было бы прийти по меньшей мере втроем.
Как только он произнес эти слова, перед ним выросли два солдата. Испанец сразил первого острием шпаги; второй хотел вскинуть ружье, но ветка куста задержала его на миг, что дало испанцу время пронзить его шпагой. Этот солдат не был, однако, убит наповал и начал громко стонать.
Дженнарино направлялся к калитке, неся на руках Схоластику: испанец прикрывал его. Дженнарино бежал, а испанец на ходу наносил удары шпагой тем солдатам, которые подходили к ним слишком близко.
К счастью, буря, по-видимому, снова усилилась; проливной дождь благоприятствовал этому необычайному отступлению. Но случилось так, что один солдат, раненный испанцем, выстрелил, и пуля оцарапала левую руку Дженнарино. На выстрел сбежались человек десять солдат из отдаленных частей сада.
По правде говоря, если Дженнарино в этом отступлении обнаружил мужество, то военные таланты проявил испанский дезертир.
- Против нас двадцать с лишним человек; малейшая оплошность - и мы погибли. Синьорину приговорят к отравлению как нашу сообщницу; она никак не сможет доказать, что не сговаривалась с вашим сиятельством. Я знаток в этих делах; надо спрятать синьорину в чаще и положить на землю; мы прикроем ее плащом. А сами мы покажемся солдатам и отвлечем их в другой конец сада. Там мы постараемся внушить им уверенность, что мы перелезли через стену и удрали, потом вернемся сюда и попытаемся спасти синьорину.
- Мне бы очень хотелось не оставлять тебя, - сказала Схоластика Дженнарино. - Я не боюсь и сочту для себя счастьем умереть вместе с тобою.
То были первые слова, произнесенные ею.
- Я могу идти сама, - прибавила она.
Ее речь прервал звук выстрела, раздавшегося в двух шагах от нее, но никого не ранившего. Дженнарино снова взял Схоластику на руки; она была маленькая, худенькая, и ему не было трудно ее нести. При свете сверкнувшей молнии он увидел слева от себя двенадцать или пятнадцать солдат. Он ринулся вправо, и счастье его, что он быстро принял это решение, ибо почти в тот же миг прогремел десяток выстрелов, и пули изрешетили небольшое оливковое деревце.
. . . . .
Герцог де Варгас все время думал об исчезновении несчастной Розалинды. Он предпринял кое-какие шаги, не увенчавшиеся успехом, так как ему не было известно, что Розалинда теперь называется сестрой Схоластикой.
Наступил день его именин. В этот день двери его дворца были широко открыты, и он давал аудиенцию всем офицерам. Эти военные в полной парадной форме очень удивились, когда в приемную вошла женщина, показавшаяся им с виду послушницей какого-то монастыря; к тому же, вероятно, для того чтобы ее не узнали по одежде, она была закутана в длинное черное покрывало, что делало ее похожей на вдову простолюдина, выполняющую какой-нибудь обет.
Лакеи герцога стали гнать ее, но она опустилась на колени, вытащила из кармана длинные четки и принялась бормотать молитвы. Она оставалась в этом положении до тех пор, пока старший камердинер графа не подошел к ней и не схватил ее за плечо; тогда она, не произнося ни слова, показала ему великолепный бриллиант и затем промолвила:
- Клянусь пречистой девой, я не буду просить у его сиятельства никакой милостыни. Господин герцог узнает по этому алмазу имя особы, по поручению которой я явилась.
Все это крайне заинтересовало герцога, и он поспешил отпустить нескольких высокопоставленных лиц, находившихся у него на аудиенции; потом с благородной и подлинно испанской учтивостью попросил у простых офицеров позволения принять сначала бедную монахиню, совершенно ему незнакомую.
Едва очутившись наедине с герцогом в его кабинете, послушница бросилась на колени:
- Бедная сестра Схоластика дошла до крайнего предела несчастья. Весь мир словно ополчился на нее. Она поручила мне оставить вашему сиятельству это красивое кольцо. Она говорит, что вы знаете особу, подарившую его ей в более счастливые времена. Вы могли бы с помощью этой особы добиться для кого-нибудь из ваших доверенных лиц дозволения посетить сестру Схоластику, но так как она находится в in pace della morte, необходимо получить особое разрешение от монсиньора архиепископа.
Герцог узнал кольцо, и, несмотря на его преклонный возраст, самообладание изменило ему до такой степени, что он с трудом мог говорить.
- Скажи название... скажи название монастыря, где заключена Розалинда.
- Сан-Петито.
- Я почтительно повинуюсь приказаниям того, кто послал тебя.
- Я погибну, - прибавила послушница, - если духовные власти хотя бы заподозрят о данном мне поручении.
Быстро окинув взглядом свой письменный стол, герцог взял миниатюру короля, осыпанную алмазами.
- Никогда не расставайтесь с этим священным портретом, который дает вам право, что бы ни случилось, получить аудиенцию у его величества. Вот кошелек; вручите его особе, называемой вами сестрой Схоластикой. Вот немного денег для вас лично, и что бы ни приключилось с вами, можете рассчитывать на мое покровительство.
Когда добрая монахиня остановилась, чтобы пересчитать на столе находившиеся в кошельке золотые, герцог прибавил:
- Возвращайтесь как можно скорее к бедной Розалинде. Не считайте денег. Я даже думаю, что вас необходимо скрыть от посторонних взглядов. Мой камердинер выпустит вас через калитку сада; одна из моих карет отвезет вас на противоположный конец города. Постарайтесь, чтобы вас никто не видел. Приложите все усилия к тому, чтобы прийти в мой Аренельский сад между полуднем и двумя часами. Я уверен в моих тамошних слугах: они все испанцы.
Мертвенная бледность, покрывавшая лицо герцога, когда он вновь вышел к офицерам, служила достаточным оправданием тем словам, с которыми он к ним обратился:
- Одно дело, синьоры, вынуждает меня немедленно выехать. Я смогу принять и поблагодарить вас только завтра, в семь часов утра.
Герцог де Варгас кинулся во дворец королевы, которая залилась слезами, узнав кольцо, подаренное ею некогда юной Розалинде. Вместе с герцогом де Варгасом она поспешила к королю. Расстроенный вид герцога тронул его. Будучи великим государем, король первый высказал благоразумную мысль:
- Надо позаботиться о том, чтобы не возбудить подозрений архиепископа, если только благодаря силе талисмана, которой обладает мой портрет, бедная послушница сумела ускользнуть от его шпионов. Я понимаю теперь, почему архиепископ переселился полмесяца назад в свой сельский домик в ***.
- Если вы позволите, ваше величество, я пошлю людей в гавань наложить эмбарго на все суда, которые готовятся отплыть в ***. Всех, кто сел на эти суда, препроводят в замок Ово, где с ними будут хорошо обращаться.
- Ступай скорее и возвращайся, - приказал ему король. - Такие необычайные меры, которые могут дать повод к разговорам, не во вкусе Тануччи (первого министра дона Карлоса). Но я ничего не скажу ему об этом деле; он и без того уже очень зол на архиепископа.
Герцог де Варгас отдал распоряжение своему адъютанту и вернулся к королю, который в это время приводил в чувство королеву, упавшую в обморок. Эта добрейшая государыня решила, что, если послушницу, когда она входила к герцогу, выследили, то Розалинда сейчас уже, наверное, отравлена. Герцог рассеял опасения королевы.
- К счастью, архиепископа нет в Неаполе, и при том сильном сирокко, который дует сегодня, понадобится не меньше двух часов, чтобы добраться до ***. Каноник Чибо, замещающий архиепископа в случае его отсутствия, - человек суровый до жестокости, но он побоится казнить кого бы то ни было, не имея на то ясного приказа своего начальства.
- Я расстрою все дела архиепископа, - сказал король, - тем, что велю позвать сюда во дворец и задержу до вечера каноника Чибо, который на воскресной аудиенции просил меня помиловать его племянника, недавно убившего крестьянина.
Король ушел в свой кабинет, чтобы отдать необходимые распоряжения.
- Герцог, уверен ли ты, что спасешь Розалинду? - спросила королева герцога.
- Зная характер архиепископа, ни за что нельзя поручиться.
- Тануччи, видимо, прав, когда он хочет избавить нас от этого человека, сделав его кардиналом.
- Да, - сказал герцог, - но, чтобы нам избавиться от него, пришлось бы оставить его послом в Риме, а там в этой должности он нам причинит больше неприятностей, нежели здесь.