- Я решил дать немного пробежаться моему Демайеру, - сказал он. - Как поживает ваша сестра? - Заметив миссис Таллентс-Смолпис, он добавил: Здравствуйте! Мы с вами уже встречались.
- Да-да, - ответила миссис Таллентс-Смолпис, у которой засверкали глазки. - Мы с вами беседовали о неимущих классах, помните?
Мистер Пэрси, человек чувствительный, если удавалось пробить его кожу, бросил на миссис Таллентс-Смолпис подозрительный взгляд, говоривший: "Не по душе мне эта дама. Что-то не очень нравятся мне ее улыбочки".
- Как же, как же, - сказал он. - Вы еще мне о них рассказывали.
- О мистер Пэрси, вы слышали о них и до меня! Помните, вы тогда так и сказали.
Лицо мистера Пэрси передернулось, отчего стало казаться, будто оно состоит из одних челюстей. Этим движением был невольно продемонстрирован довольно устрашающий характер. Так иногда бульдоги, эти милые добродушные животные, неожиданно обнаруживают свою бульдожью хватку.
- Тема, признаться, унылая, - сказал он резко.
При этих словах Сесилия встрепенулась. Их произнес здоровый человек, который смотрит на коробочку с пилюлями и не собирается открывать ее. Почему она и Стивн не могут так же оставить коробочку закрытой?
В этот момент, к величайшему ее удивлению, вошел Стивн. Она посылала за ним, это правда, но никак не рассчитывала, что он придет.
Приход его и в самом деле нуждается в объяснении.
Чувствуя себя немного "не в форме", как он выразился, Стивн не поехал в Ричмонд играть в гольф. Вместо этого он провел день в обществе своей трубки и коллекции древних монет - лучшей коллекции не было ни у кого, с кем ему приходилось встречаться. Мысли его чаще, чем ему того хотелось, уходили в сторону от древних монет - к Хилери и той девушке. С самого начала Стивн считал, что эта задача по плечу скорее ему, чем бедняге Хилери. Поэтому, когда Тайми просунула голову в дверь его кабинета и сказала: "Папа, миссис Таллентс-Смолпис!", - он сперва было подумал: "Ох, надоедная особа...", - но тут же решил: "А впрочем, пойду. Посмотрим, нельзя ли извлечь из нее что-нибудь полезное".
Чтобы понять отношение Стивна к женщине, принимающей столь деятельное участие в различных общественных начинаниях, следует вспомнить одно обстоятельство: принадлежа к многочисленному разряду людей, слишком, к несчастью, культурных, чтобы, подобно мистеру Пэрси, просто отмахнуться от всех "унылых" тем или отрицать необходимость начинаний, ставящих своей целью сделать эти темы не столь унылыми, он все же не участвовал ни в каком из этих начинаний из страха, что это может показаться неуместным. Кроме того, он органически не доверял ничему слишком женственному, а миссис Таллентс-Смолпис была, несомненно, весьма женственна. Ее достоинство заключалось, по его мнению, в приверженности к Обществам. Пока человечество действовало через посредство Обществ, Стивн, знавший силу правил и протоколов, не опасался, что дело пойдет слишком быстро.
Он подсел к миссис Таллентс-Смолпис и навел разговор на ее любимое детище - "Огонек надежды для девушек в затруднительном положении".
Испытующе глядя ему в лицо своими черными глазками, так похожими на пчелок, собирающих мед со всех цветов без разбора, миссис Таллентс-Смолпис сказала:
- Почему бы вашей жене тоже не включиться в нашу работу?
Вопрос этот был, естественно, и неожиданным и неприятным для Стивна: меньше всего ему хотелось, чтобы его жена увлеклась какими-то там социальными начинаниями. Но он не растерялся.
- Ну, знаете, не у всех есть талант к таким делам. Через всю комнату послышался голос мистера Пэрси:
- Скажите мне ради бога, как это вам удается раскапывать всякие их секреты?
Миссис Таллентс-Смолпис, всегда готовая посмеяться, так и залилась смехом.
- О, какое прелестное выражение, мистер Пэрси! Право, нам! надо использовать его в нашем отчете. Благодарю вас!
Мистер Пэрси поклонился.
- Не стоит благодарности.
Миссис Таллентс-Смолпис снова повернулась к Стивну.
- У нас есть специально обученные люди, которым поручается вести опрос. Вот преимущество обществ, подобных нашему, - нет неприятной необходимости в личном общении. Бывают такие истории, что можно просто... Работа у нас очень тонкая.
- А не бывает так, - спросил мистер Пэрси, - что вы принимаете какую-нибудь дрянь за что-то порядочное, или, вернее сказать, какая-нибудь дрянь принимает вас за дураков? Ха-ха-ха!
Глазки миссис Таллентс-Смолпис с удовольствием обежали фигуру мистера Пэрси.
- Это случается нечасто, - ответила она и подчеркнуто повернулась опять к Стивну. - А что, у вас есть на примете какая-нибудь девушка, мистер Даллисон, судьба которой вас интересует?
Стивн посоветовался с Сесилией с помощью одного из тех быстрых мужских взглядов, что могут быть почти незаметны; миссис Таллентс-Смолпис перехватила этот взгляд, не подняв глаз. Перехватить ответный взгляд Сесилии было не так просто, но миссис Таллентс-Смолпис поймала и его, и даже прежде, чем он попал по адресу. Чуть приподняв левую бровь и слегка сдвинув вправо нижнюю губу, Сесилия сказала этим: "Может, лучше подождать еще немного?" Миссис Таллентс-Смолпис каким-то чутьем поняла, что оба имеют в виду маленькую натурщицу. И вспомнила про любопытный эпизод в омнибусе, когда Хилари, этот интересный мужчина, вдруг так поспешно вышел.
Что миссис Таллентс-Смолпис может вознегодовать, этой опасности не было. Люди, среди которых она вращалась, не занимались теперь сплетнями и, более того, относились с симпатией к подобного рода делам. К тому же она была слишком добродушна, слишком! любила жизнь, чтобы мешать чьей бы то ни было любви к жизни. Но все-таки это было забавно...
- Да, я хотела вас спросить, - сказала она. - Как насчет той маленькой натурщицы?
- Это вы о той девице, которую я тогда видел? - вмешался мистер Пэрси, проявляя обычную свою догадливость.
Стивн одарил его тем взглядом, каким он обычно замораживал кровь в жилах свидетелей на суде.
"Этот тип просто невозможен", - подумал он.
Черные пчелки вылетели из-под пряди темных волос, причесанных в стиле раннего итальянского Возрождения, и спокойно собирали мед с лица Стивна.
- Мне она показалась очень подозрительной, - проговорила миссис Таллентс-Смолпис.
- Да, да, - пробормотал Стивн, - быть может, есть опасность...
И он сердито посмотрел на Сесилию.
Не прерывая беседы с мистером Пэрси и синьором Эгреджио, Сесилия чуть подняла л-евую бровь. Миссис Таллентс-Смолпис решила, что это значит: "Говори откровенно, но осторожно", - Стивн же истолковал этот сигнал по-другому: "Ну, что ты на меня, черт возьми, так смотришь?" Он справедливо счел себя задетым и потому сказал резко:
- Как бы вы отнеслись к подобному случаю? Лицо миссис Таллентс-Смолпис озарилось совершенно очаровательной улыбкой, и она спросила тихо:
- К какому случаю?
Глазки ее полетели к Тайми, которая, незаметно войдя в комнату, что-то шептала матери.
Сесилия встала.
- Вы ведь знакомы с моей дочерью? - сказала она гостям. - Ради бога, извините, я должна на одну минуту покинуть вас.
Она скользнула к двери и на ходу оглянулась. Это была одна из тех сцен, при которых отраднее всего не присутствовать.
Миссис Таллентс-Смолпис продолжала улыбаться. Стивн хмуро уставился на носки своих штиблет; мистер Пэрси не сводил восхищенного взгляда с Тайми, а Тайми, сидя очень прямо, спокойно разглядывала несчастного Эгреджио Поцци, который никак не мог решиться начать разговор.
Сесилия, выйдя из гостиной, секунду стояла тихо, чтобы успокоить нервы. Тайми сказала ей, что пришел Хилери, что он ждет в столовой и хочет поговорить именно с нею.
Как у большинства женщин ее круга и воспитания, такие качества, как сдержанность, деликатность и такт, проявлялись у Сесилии особенно ярко именно в подобных ситуациях. Не в пример Стивну, который сразу показал, что у него есть что-то на уме, она, здороваясь с Хилеря, выказала ему радушие, дружелюбие и сердечность ровно в той дозе, какую сама давно установила как подобающую в отношении к деверю. Ее любовь к Хилери, если не вполне сестринская, была очень близка к тому. Словами она могла бы выразить ее так: "Между нами существует понимание - в той мере, какую допускают приличия и условности. Мы даже сочувствуем один другому, зная, с какими трудностями каждый из нас сталкивается, ты - женившись на моей сестре, а я - выйдя замуж за твоего брата. Самое худшее мы уже знаем. И мы охотно встречаемся, потому что между нами стоят преграды, и это почти пикантно".
Подав ему свою мягкую ручку, она тут же начала болтать о вещах, меньше всего занимавших ее мысли. Она видела, что ей удалось ввести Хилери в заблуждение, и радовалась этому новому доказательству своего дипломатического таланта. Но у нее сразу дрогнули нервы, когда он сказал:
- Я хотел бы поговорить с тобой, Сесси. Ты, наверное, знаешь, что вчера у меня со Стивном был разговор.
Сесилия кивнула.
- Я поговорил с Бианкой.
- Да? - уронила Сесилия. Ей ужасно хотелось узнать, что же сказала Бианка, но она не осмеливалась спросить, потому что на Хилери была его броня - отчужденное, насмешливое выражение, которое всегда появлялось на его лице, если начинали говорить о том, что его больно задевало.
Сесилия ждала.
- Все это мне отвратительно, - сказал он, - но я должен что-то сделать для этой девочки. Не могу же я так вот оставить ее в беде.
Сесилию вдруг осенило.
- Послушай, Хилери, - начала она мягко, - у меня в гостиной сидит миссис Таллентс-Смолпис. Они со Стивном как раз только что разговаривали об этой девушке. Быть может, ты зайдешь, и вы спокойно все с ней уладите?
Несколько секунд Хилери молча смотрел на свояченицу, затем сказал:
- Нет, спасибо. Всему есть мера. Я сам обо всем позабочусь.
С дрожью в голосе Сесилия спросила:
- Но, Хилери... что ты хочешь сказать?
- Я положу этому конец.
Сесилии потребовалась вся ее выдержка, чтобы не дать ему заметить, в каком она ужасе. Положить конец чему? Что он имеет в виду - что они с Бианкой собираются разойтись?
- Я не позволю распускать пошлые сплетни об этой несчастной девушке. Я сам сниму для нее комнату.
Сесилия вздохнула с облегчением.
- Может быть, и мне пойти с тобой?
- Очень мило с твоей стороны, - ответил Хилери сухо. - Как видно, мои действия вызывают подозрение.
Сесилия вспыхнула.
- Ну что ты; это же глупо! Но если я буду с тобой, тогда уж никто ничего не подумает. Скажи, Хилери, тебе не кажется, что если она будет продолжать ходить к отцу...
- Я скажу ей, чтобы она больше не ходила.
Сердце Сесилии дрогнуло дважды: один раз от удовольствия, другой раз от жалости.
- Тебе это будет так трудно! - сказала она. - Я ведь знаю, как ты ненавидишь такие вещи.
Хилери кивнул.
- Но боюсь, что это единственный выход, - продолжала Сесилия поспешно. - И, конечно, отцу говорить об этом незачем, пусть считает, что ей просто надоело у него работать.
Хилери снова кивнул.
- Его это очень удивит, - проговорила Сесилия задумчиво. - Да... А тебе не кажется, что если ты ее заберешь оттуда, все эти люди только еще больше дадут волю языкам?
Хилери пожал плечами.
- Тот человек может прийти в ярость, - добавила Сесилия.
- Безусловно.
- Но, с другой стороны, если ты после этого не будешь с ней видеться, у них не останется... не останется никаких оснований для сплетен.
- Я не буду больше с ней видеться, если сумею избежать этого.
Сесилия взглянула на него.
- Это очень мило с твоей стороны, Хилери.
- Что мило с моей стороны? - каменным голосом спросил Хилери.
- Ну то, что ты берешь на себя все хлопоты. Ты уверен, что тебе вообще следует вмешиваться? - Взглянув ему в лицо, она торопливо добавила: - Да, да, конечно, так будет лучше всего. Пойдем сейчас же. Ах да, там ведь в гостиной сидят... Будь добр, подожди меня десять минут.
Бегом поднимаясь к себе в комнату, чтобы надеть шляпу, Сесилия думала, почему это у нее всегда возникает желание утешить Хилери. Стивн никогда не вызывал в ней такого чувства.
Плохо представляя себе, куда им, собственно, идти, они пошли по направлению к Бэйсуотер. Самое главное, что требовалось, - это поселить маленькую натурщицу подальше от Хаунд-стрит, по ту сторону Хайд-парка.
Дойдя до конца Брод-Уок, они инстинктивно стали удаляться от всяких признаков зелени. На длинной, унылой, мрачно-респектабельной улице они нашли то, что искали меблированную комнату, совмещающую в себе гостиную и спальню; объявление о ней было наклеено на стекле окна. Дверь им открыла хозяйка, высокая, узкоплечая женщина с западным акцентом и скрытой сердечностью, едва пробивающейся сквозь жесткую оболочку. Они вели с ней переговоры в передней, вдыхая запах линолеума с пестрым узором, которым был застлан пол. Отсюда была видна лестница, она круто поднималась вверх мимо стен, оклеенных глянцевитыми желтыми обоями в мелкую красную клеточку. На стене висел календарь с цветочным орнаментом до того аляповатого вида, что никто бы не соблазнился его выкрасть. Под ним стояла подставка для зонтов, но зонтов в ней не было. Слабо освещенный коридорчик вел мимо двух плотно закрытых дверей, выкрашенных в ржавый цвет, к двум другим, полуоткрытым дверям с мутными стеклами в панелях. На улице, откуда они поднялись сюда по каменным ступеням, начался ливень со снегом. Хилери закрыл дверь, но, холодное дыхание ливня уже вошло в угрюмый тесный дом.
- Вот помещение, мэм, - оказала хозяйка, открывая первую из дверей цвета ржавчины. Комната, оклеенная сбоями с узором из голубых роз на желтом фоне, была отделена от соседней двойной дверью. - Иногда я сдаю обе комнаты сразу, но сейчас вторая комната занята, там живет один молодой человек, служащий в Сити. Вот почему я могу сдать вам эту комнату так дешево.
Сесилия взглянула на Хилери.
- Право, мне кажется, едва ли...
Хозяйка быстро повернула ручки двойной двери, показывая, что дверь не открывается.
- Ключ у меня, - сказала она. - И с обеих сторон есть еще болты.
Сесилия, успокоившись, обошла комнату - насколько это было возможно, потому что она была вся заставлена мебелью, - и наморщила нос точно так, как это сделала Тайми, когда рассказывала о Хаунд-стрит. Случайно взгляд ее упал на Хилери. Он стоял, прислонившись к двери. На лице его было странное, горькое выражение, какое должно быть у человека, глядящего на лик самой Уродливости и чувствующего, что она не только вне его, но и в нем самом, как некий вездесущий дух; это было выражение лица человека, который полагал, что поступает по-рыцарски, а оказалось, что это вовсе не так; или полководца, отдающего приказ, которого сам он не выполнил бы.
Сесилия сказала торопливо:
- Все очень мило и чисто. Я думаю, вполне подойдет. Вы ведь сказали, что плата - семь шиллингов в неделю, да? Мы берем комнату - пока не меньше, чем на две недели.
На лице хозяйки - угрюмом, с голодными глазами, немного смягченными терпением, - появился первый проблеск улыбки.
- Когда девушка переедет? - спросила она.
- Как ты думаешь, Хилери, когда?
- Не знаю, - пробормотал он. - Чем скорее, тем лучше, раз уж это необходимо. Завтра или послезавтра.
И, глянув на кровать, застеленную дешевым желтокрасным вязаным покрывалом с бахромой, он вышел на улицу. Ливень прекратился, но дом выходил фасадом на север, и солнце его не освещало.
ГЛАВА XXII
ХИЛЕРИ ДЕЙСТВУЕТ
Как мухи, застрявшие в неосязаемых, дымчатых нитях паутины, люди барахтаются в паутине собственных характеров-то дернутся в сторону, то сделают жалкую попытку рвануться вперед, - долго не сдаются, но затем все же стихают. Опутанные паутиной, они родятся, опутанные паутиной, умирают, до конца ведя борьбу в меру своих сил. Бороться в надежде получить свободу - их радость, умереть, не зная, что они побеждены, - их награда. И самое замечательное при этом, что жизнь для каждого придумывает особые трудности, наиболее соответствующие его натуре. То, что фанатику или грубому, решительному человеку кажется простейшей задачкой, то для человека тонкого и мыслящего - неразрешимая проблема.
Вот так было и с Хилери. С рассвета и до заката и позже, при свете луны, дух его бился, задыхаясь в особой, специально для него сотканной паутине. Личные склонности и жизненные обстоятельства, не вынуждавшие Хилери близко сталкиваться с людьми, избавили его от необходимости давать или выполнять приказания. Он почти утратил эту способность. Жизнь представлялась ему картиной с расплывчатыми контурами, где все сливалось в одно, без резкой светотени. Уже многие годы на его пути не встречалось ничего такого, что требовало бы от него решительного "да" или "нет". Кроме того, он был глубоко убежден, что всегда надо ставить себя на место другого, - он считал это и долгом и радостью. Говоря отвлеченно, теперь мало оставалось "мест", где бы он не чувствовал себя как дома.
Правда, поставив себя на место маленькой натурщицы, он не ощутил особой радости. С должной скидкой на тот элемент чувства, который мужчины, естественно, привносят в свою оценку жизни женщин, можно сказать, что его представление о "месте" маленькой натурщицы было не так уж далеко от истины.
Она ведь совсем девочка, ей всего двадцать лет; выросла в деревне - не светская девушка, но и не фабричная работница... Без дома, без родных, если верить ее словам, во всяком случае, без таких родных, которые хотели бы ей помочь, и, по-видимому, без всяких друзей. Беспомощная по натуре, да еще с профессией, требующей особой настороженности... И эту девушку он собирается снова бросить на произвол судьбы, перерезав ту единственную ниточку, которая привязывает ее к чему-то. Ведь это все равно, что выкопать едва пустивший корни кустик роз, посаженный своими руками хотя и не в очень защищенном, но все же надежном месте, и снова пересадить туда, где его будут трепать все ветры на свете. Такой грубый и, на взгляд Хилери, бесчеловечный поступок был чужд его натуре. И ко всему еще примешивалась легкая лихорадка - отдаленная музыка, которую он, не переставая, слышал с той ночи, когда фургоны тянулись к Ковент-Гардену... Вот почему в понедельник он ждал прихода девушки чуть не с отчаянием, расхаживая взад и вперед по кабинету, где стены были белые, а мебель - цвета табачного листа и такого же цвета книги в заказанных им самим переплетах из оленьей кожи; где не было цветов и в окна не попадало солнечного света, но зато повсюду лежало множество листов бумаги, - в комнате, на веки вечные покинутой юностью, комнате пожилого человека.
Он попросил девушку зайти к нему, решив выложить ей все сразу и с наименьшей затратой слов. Но он не принял в расчет ни особенностей своего характера, ни женского инстинкта маленькой натурщицы. Несмотря на всю свою ученость, а может быть, именно в силу этого неспособный предусмотреть результат простейших поступков, он не учел и того, что, подарив девушке новое платье, сам же утвердил в ее сознании право собственности на нее.
Как собака, чей хозяин задумал от нее отделаться, стоит и смотрит на него трагически-вопрошающе, чуя, что с ней хотят поступить жестоко, как собака, которую собираются бросить, стояла перед Хилер-и маленькая натурщица.