Камера-обскура (14)
У мистера Гарфилда был прекрасный голос и он превосходно читал. В воскресенье вечером подавали рыбные катышки и бобы в сухарях и мистер Гарфилд превосходно читал нам– своим прекрасным голосом и все сидели тихо затаив дыхание потому что читал он "Человека без родины" и это была очень страшная история и Аарон Бэрр был очень опасный человек и этот бедный юноша проклял родину и сказал Надеюсь что никогда не услышу даже ее имени и как это он страшно сказал а седой судья был так добр и приветлив
и судья вынес приговор и меня увезли далеко в чужие края на фрегате и офицеры были ко мне добры и приветливы и говорили со мной приветливыми серьезными грустными голосами прекрасными как у мистера Гарфилда и все было приветливо серьезно и грустно и фрегаты и синее Средиземное море и острова и когда я умер я заплакал и боялся не увидели бы другие мальчики что на глазах у меня слезы.
Американец не должен плакать он должен быть приветлив и серьезен и грустен и когда меня завернули в звездное знамя и на фрегате привезли хоронить домой мне было так грустно и я никак не мог вспомнить довезли меня домой или похоронили в море но во всяком случае завернули меня в старое славное знамя.
Новости Дня XI
Правительство Соединенных Штатов должно настойчиво требовать чтобы каждая из враждующих сторон в районе военных действий обращалась с американскими гражданами попавшими в плен согласно общепринятым принципам международного права
СОЛДАТЫ ОХРАНЯЮТ СЪЕЗД
"Титаник" вышел из Саутгемптона 10-го сего апреля в свой первый рейс.
Пойду к "Максиму" я
Там ждут меня друзья
Там ждут меня певицы
Веселые девицы
Лоло, Додо, Жужу,
Клокло, Марго, Фруфру
ГИБНЕТ ВЕЛИЧАЙШЕЕ СУДНО МИРА "ТИТАНИК"
лично я не уверен что двенадцатичасовой рабочий день приносит вред служащим особенно когда они сами настаивают на удлинении чтобы зарабатывать больше
И песнь моя о Боже
Пусть стремится к тебе
Пусть стремится Боже к тебе
было примерно около часу ночи, прекрасная безлунная ночь. Небо все усыпано звездами. Море было спокойное точно пруд и судно едва покачивало мертвой зыбью идеальная погода если бы не такой пронизывающий холод. Со стороны "Титаник" поражал своей дли ной, его огромный остов черным силуэтом выделялся на звездном небе и светился множеством иллюминаторов и окон верхней палубы.
Требует от методистов отказа от Троицы
подвенечный наряд невесты из шелка шармез с кружевным корсажем затянутым шифоном. Фата из креп-де-лис отороченная кружевом пуан-де-вениз в отличие от обычной подвенечной фаты и букет из ландышей и гардений
Человек сервировавший стихи с вермишелью и шутки с пикулями отошел в вечность
Борьба за город Торреон может решить судьбу армии повстанцев
Лоло, Додо, Жужу,
Клокло, Марго, Фруфру
Пойду к "Максиму" я
А ты…
"Титаник" медленно перевернулся, корма поднялась почти вертикально и когда она подымалась огни в каютах и салонах которые ни разу не мигнули с тех пор как мы покинули судно стали погасать вдруг снова вспыхнули на мгновение и затем совершенно потухли. Машины рокотали с грохотом и стоном который слышен был на расстоянии многих миль. Потом спокойно и плавно корабль пошел ко дну.
Джейни
– Но ведь это так интересно, мамочка, – обычно возражала Джейни, когда мать плакалась, что дочери приходится служить.
– В мое время было не принято служить, это считалось унизительным.
– А теперь не считается, – говорила Джейни, начиная злиться.
Какое облегчение вырваться из этого душного дома и душных тенистых улиц Джорджтауна, зайти за Элис и вместе отправиться в кино смотреть последние новости и картины о чужих странах, смешаться с толпой, гуляющей по Эф-стрит, и потом, перед тем как сесть на обратный трамвай, выпить в киоске содовой и посидеть у фонтана, обмениваясь впечатлениями о сегодняшнем фильме, об Оливин Томас, и Чарли Чаплине, и Джоне Бэнни. Она стала ежедневно просматривать газету, заинтересовалась политикой. Она начала сознавать, что где-то существует кипучий и яркий мир и что только жизнь в Джорджтауне, где все так ограниченно и старомодно и Мамочка с Папочкой такие ограниченные и старомодные, мешает ей броситься туда очертя голову.
Сознание это еще усиливали открытки от Джо. Он служил матросом на броненосце "Коннектикут". То это был вид набережной в Гаване, то гавань Марселя или Виллафранша или фотография девушки в крестьянском платье в осыпанной блестками подкове вместо рамки, и каждый раз всего несколько строк "надеюсь, что у тебя все хорошо и служба тебе по душе", и никогда ни слова о себе. Она писала ему длинные письма, полные вопросов и о нем, и о странах, которые он видел, но он никогда не отвечал на них. И все же открытки вызывали у нее какое-то романтическое чувство. Каждый раз, как ей встречался на улице моряк или матрос из Куонтико, она вспоминала о Джо и думала, как-то ему теперь живется. При виде матроса в синей форме и лихо заломленной шапочке, размашисто шагавшего по тротуару, сердце у нее странно сжималось.
Почти каждое воскресенье в Джорджтаун приезжала Элис. Все в доме изменилось, Джо не было, мать и отец постарели и притихли, Франси и Эллен расцвели в хорошеньких хохотушек. Они уже учились в школе и кружили голову соседским мальчикам, пропадали на вечеринках и все сокрушались, что у них нет кар, манных денег. Сидя с ними за столом, помогая Мамочке разливать суп, подавая картофель, а по воскресеньям брюссельскую капусту, Джейни чувствовала себя взрос-лой, почти старой девой. Теперь она была на стороне отца и матери против сестер. Папочка одряхлел и заметно сдал. Он часто поговаривал об отставке и только ждал пенсии. Проработав восемь месяцев у миссис Робинсон, она получила предложение от "Дрейфуса и Кэрола", Патентное бюро в верхнем этаже Риггс-билдинг. Место было на семнадцать долларов в неделю, на пять долларов больше, чем у миссис Робинсон. Это ее порадовало. Она поняла, что хорошо справляется с работой; теперь, что бы ни случилось, она прокормит себя. На радостях она отправилась к "Вудворду и Лосропсу" купить себе платье, захватив с собой Элис. Ей хотелось взрослое шелковое платье с вышивкой. В двадцать один год, зарабатывая семнадцать долларов в неделю, она считала себя вправе иметь хоть одно по-настоящему нарядное платье. Элис говорила, что оно должно быть под цвет волос – бронзово-золотистое. Они обошли все магазины на Эф-стрит, но все, что им нравилось, не подходило по цене, и пришлось купить материи и несколько модных журналов и отнести их домой матери Джейни. Джейни не по душе было хоть в этом зависеть от матери, но делать было нечего. Миссис Уильямс сшила и это платье, как она шила всем детям, начиная с самого их рождения. Джейни никогда не хватало терпения выучиться шить также хорошо, как Мамочка. Материи хватило и для Элис, и миссис Уильямс сшила два платья.
Работа у "Дрейфуса и Кэрола" совсем не походила на службу у миссис Робинсон. Служащие были по преимуществу мужчины. Мистер Дрейфус был маленький тонколицый человечек с маленькими черными усиками и маленькими черными пронзительными глазками и легким акцентом, который делал его похожим на родовитого иностранного дипломата. Он носил желтые, моющейся замши перчатки и желтую трость и каждый день приходил все в разных, изысканно сшитых пальто. По словам Джерри Бернхэма, это был мозг фирмы, Мистер Кэрол, тучный, краснолицый, курил без перерыва сигары, часто отхаркивался и уснащал речь старомодными южными словечками. Про него Джерри Бернхэм сказал, что это вывеска фирмы. А сам Джерри Бернхэм был юноша с помятым лицом и беспутными глазами и служил консультантом фирмы по техническим вопросам. Он вечно хохотал, всегда опаздывал на службу; Джейни ему чем-то пришлась по душе, и, диктуя, он обычно развлекал ее своей болтовней. Он ей нравился, хотя его беспутный взгляд немножко пугал ее. Джейни очень хотелось поговорить с ним, как старшей сестре, убедить его, что не надо так прожигать жизнь. Был еще пожилой счетовод мистер Силлс, какой-то весь ссохшийся, он жил в Анакостии, и никто никогда не слышал от него ни слова. В полдень он не ходил завтракать, а тут же, за конторкой, съедал сандвич и яблоко, а вощеную бумагу, в которую они были завернуты, аккуратно складывал и прятал в карман. Было, наконец, двое бойких мальчишек-рассыльных и крошечная серенькая машинистка мисс Симондс, всего на двенадцати долларах в неделю. Всякого сорта люди в элегантных костюмах или поношенно-респектабельных пиджачках постоянно толпились в первой комнате, прислушиваясь к звучному басу мистера Кэрола, доносившемуся из-за стеклянной двери. Мистер Дрейфус скользил взад и вперед, не роняя ни слова, мимоходом улыбаясь знакомым, вечно в таинственной спешке. За завтраком в какой-нибудь закусочной или у киоска фруктовых вод она рассказывала обо всем этом Элис, и та глядела на нее восторженными глазами. Около часу Элис обычно ждала ее в вестибюле. Они всегда уходили в час, потому что в это время толкотни было меньше. Ни та ни другая никогда не тратила больше двадцати центов, и завтрак продолжался недолго, так что до возвращения на службу они успевали пройтись по Лафайет-сквер или даже по лужайке Белого дома.i
Как-то в субботу вечером она засиделась в конторе допечатывая на машинке описание подвесного лодочное го мотора, которое должно было уйти в "Центральное патентное бюро" первой почтой в понедельник. Все уже ушли. Она старательно разбирала запутанные технические термины, но мысли ее были прикованы к открытке, полученной этим утром от Джо. На ней было только: "К черту жестяные посудины Дяди Сэма. Скоро буду дома". Подписи не было, но она знала почерк. Открытка ее встревожила. Джерри Бернхэм сидел у телефонного аппарата, проверяя листы по мере того, как она их кончала. Время от времени он наведывался в умывальную, и каждый раз, как он оттуда возвращался, по комнате волной проходил запах виски. Джейни нервничала. Она допечаталась до того, что маленькие черные буквы плясали у нее в глазах. Она тревожилась о Джо. Как мог он вернуться домой до срока? С ним что-нибудь стряслось. И фигура Джерри Бернхэма, беспокойно вертевшегося на табурете телефонистки, смущала ее. Сколько раз они с Элис толковали, как опасно оставаться в конторе вот так наедине с мужчиной. У пьяного мужчины, да еще под вечер, всегда только одно на уме.
Когда она передавала ему предпоследнюю страницу, его глаза, блестящие и влажные, перехватили ее взгляд.
– Вы, должно быть, порядком устали, мисс Уильямс, – сказал он. – Право, стыдно так задерживать вас, и притом под воскресенье.
– Это ничего, – ледяным тоном сказала она, и ее пальцы застрекотали еще проворней.
– А все виноват старина Кэрол. Он сегодня целый день болтал про политику и не давал никому толком работать.
– Теперь поздно об этом думать, – сказала Джейни.
– Да и вообще теперь поздно… смотрите, скоро восемь. Я уже пропустил свидание со своей возлюбленной… или почти пропустил. Ведь вы тоже заставляете кого-нибудь ждать, мисс Уильямс, не так ли?
– Нет, я просто собиралась пойти к подруге…
– Да, да, рассказывайте…
Он так заразительно захохотал, что и она невольно рассмеялась.
Когда последняя страница была проверена и рукопись вложена в конверт, Джейни поднялась за своей шляпой.
– Послушайте, мисс Уильямс, закинем все это на почту, а потом давайте закусим вместе.
Спускаясь в лифте, Джейни собиралась извиниться и ехать домой, но вышло как-то так, что она этого не сделала, и скоро, вся внутренне трепеща, она уже сидела с ним во французском ресторанчике, на Эйч-стрит.
– Ну что вы думаете о "Новой свободе", мисс Уильямс? – спросил Джерри Бернхэм, со смехом усаживаясь за стол и протягивая карту. – Вот меню… и пусть вами руководит совесть.
– Право, не знаю, мистер Бернхэм…
– А я, так, по правде сказать, за демократов… По-моему, Вильсон – великий человек. Я всегда за новшества, нет ничего на свете лучше перемен. Брайан – старый болтливый брюхан, но и он что-нибудь да значит, даже Джозеф Дэниелс, который потчует моряков виноградным соком, и тот идет в счет. Этак, пожалуй, мы и в самом деле добьемся демократии… Может быть, и без революции обойдемся, как по-вашему?
Он не дожидался ответов на свои вопросы и все болтал и смеялся без умолку.
Когда позднее Джейни пыталась рассказать о происшедшем Элис, то все сказанное Джерри Бернхэмом уже не казалось ей таким забавным, ужин таким вкусным и весь вечер вообще таким приятным. Элис была очень недовольна.
– О, Джейни, как же ты могла отправиться ночью, и с пьяным, и в такое место, зная, что я тут на стену лезу от волнения… Ты знаешь, у пьяных мужчин всегда одно на уме… Как хочешь, но я считаю, что это с твоей стороны бессердечно и легкомысленно… Я не думала, что ты на это способна.
– Но, Элис, ведь все было вовсе не так… – повторяла Джейни, но Элис расплакалась и целую неделю ходила с обиженным видом, так что Джейни уже не пыталась заговаривать с нею о Джерри Бернхэме. Это была ее перовая размолвка с Элис, и ей было очень грустно.
И все же она подружилась с Джерри Бернхэмом. Ему, казалось, нравилось проводить время с ней, заставляя ее выслушивать свою беспрерывную болтовню. Даже перестав работать у "Дрейфуса и Кэрола", он иногда заходил за ней в субботу после занятий и водил ужинать к Кэйту. Джейни, пригласив Элис, попробовала было устроить пикник в парке Рок-Крик, но он вышел не из удачных. Джерри угощал девушек чаем на "Старой мельнице". Он теперь работал в техническом журнале и еженедельно давал фельетон в газете "Нью-Йорк сан". Он шокировал Элис, утверждая, что Вашингтон просто-напросто выгребная яма и скучища тут непролазная, что сам он гниет здесь и что большинство вашингтонцев или уже превратились в живых мумий, или ссохлись по меньшей мере от макушки до плеч. После того как он усадил их в вагон, Элис на обратном пути в Джорджтаун решительно заявила, что молодой Бернхэм не из тех юношей, с которыми может вести знакомство порядочная девушка. Джейни, довольная вечером, откинулась на сиденье открытого вагона и, следя, как скользят мимо деревья, по-летнему одетые девушки, мужчины в соломенных шляпах, почтовые ящики, освещенные витрины, сказала:
– Но, Элис, ведь он такой умный… Я так люблю остроумных людей, а ты разве не любишь, Элис?
Элис, не отвечая, только поглядела на нее и сокрушенно покачала головой.
В тот же день к вечеру они пошли в джорджтаунскую больницу, навестить Папочку. Это было ужасно. Мамочка, и Джейни, и доктор, и сиделка – все знали, что у него рак мочевого пузыря и что он не жилец на этом свете, но они не смели признаться в этом даже самим себе. Они только перевели его в отдельную палату, где ему было спокойнее. Все это стоило уйму денег, и пришлось перезаложить дом. Уже истрачены были все сбережения Джейни, которые она держала на собственной книжке про черный день. В этот раз им пришлось ждать очень долго. Когда появилась наконец сиделка с покрытым полотенцем стеклянным урильником в руках, Джейни вошла к отцу одна.
– Хелло, Папочка, – сказала она с принужденной улыбкой. Ее тошнило от запаха дезинфекции. В открытое окно вливался теплый воздух от провяленных солнцем деревьев, сонные звуки воскресного вечера, карканье вороны, отдаленный шум улицы. Лицо у Папочки было исхудалое и перекошенное на сторону. Большие, совсем поседевшие усы жалостно распушились. Джейни чувствовала, что любит его больше всех на свете.
Голос его был слаб, но отчетлив.
– Ну, Джейни, плохи мои дела, видно, пора мне на слом, и теперь уж отсюда мне одна дорога… ну да ты знаешь лучше меня, эти сукины дети мне ничего не хотят говорить… Слушай, расскажи мне о Джо, он ведь тебе пишет, я знаю. Эх, и зачем только он поступил во флот, без протекции там не пробьешься, но я рад, что он пошел в море, берет пример с меня… В старые времена, мне еще двадцати не было, а я уже трижды обогнул мыс Горн. Это, понимаешь, было еще до того, как я пришвартовался к буксирному делу… Но тут, лежа один, я поразмыслил, что Джо сделал то же, что и я когда-то: видно, в отца пошел, ну я и рад этому. О нем-то я не забочусь, только вот хотелось мне, чтобы вы, девочки, повыходили замуж и пристроились. Мне было бы легче. Не доверяю я теперешним девчонкам: юбочки по колено, ну и все прочее.
Глаза Папочки, еле теплившиеся холодеющим блеском, от которого у нее сжалось горло, когда она попробовала заговорить, медленно скользили по ней.
– Я думаю, что сумею о себе позаботиться, – сказала она.