Таким образом, как только я попал на берег, я решил покинуть "Долли". Конечно, трудно назвать геройством тайное бегство от того, кто причинил зло и обиду, но как же мне этого избегнуть? Другого выхода я не видел. Решившись, я принялся собирать сведения относительно острова и его обитателей, чтобы сообразно с этим составить план бегства.
Нукухивская бухта формой своей напоминает подкову и имеет приблизительно девять миль в окружности. Вы приближаетесь к ней с моря через узкий вход между двумя маленькими островками, подымающимися конусообразно вверх, приблизительно на пятьсот футов.
От самого моря берег поднимается одинаково со всех сторон зелеными отлогими косогорами, незаметно переходящими в величественные горы. Голубые очертания их замыкают кругозор. Прекрасный вид берега еще выигрывает от глубоких и романтических ущелий, которые, очевидно, расходятся по радиусу от общего центра и верхние очертания которых теряются в тени гор. По этим лощинкам бегут светлые ручьи, часто образующие то маленькие водопадики, то большие и шумливые водопады, и, наконец, спокойно текущие дальше до самого моря. Дома туземцев, плетенные из желтого тростника, крытые длинными заостряющимися книзу листьями пальмы, беспорядочно разбросаны по долинам под тенистыми ветками кокосовых деревьев.
Берега острова изрезаны многочисленными заливами, к ним спускаются широкие цветущие долины. Долины эти населены различными племенами, которые, хотя и говорят на родственных наречиях одного общего языка и имеют общую религию и законы, но с незапамятных времен ведут наследственную войну друг с другом. Лежащие между ними горы, обычно в две или три тысячи футов над уровнем моря, определяют территорию каждого из этих враждебных племен, которые никогда и не перебираются за них, кроме как для военного или разбойничьего нападения. Непосредственно к Нукухиве прилегает отделенная от нее цепью гор, видимых из гавани, очаровательная долина Гаппар; жители ее поддерживают самые дружественные отношения с населением Нукухивы. По другую сторону от долины Гаппар лежит великолепная долина страшных тайпи, непримиримых врагов других племен. Это воинственное племя, кажется, вселяет остальным островитянам неописуемый ужас. Самое имя их страшит, ибо слово "тайпи" на маркизском наречии значит - любитель человеческого мяса. Несколько странно, что это название укрепилось исключительно за ними, поскольку туземцы всей группы островов, судя по описаниям миссионеров, неисправимые каннибалы.
Тайпи пользуются необычайной известностью среди населения всех островов. Жители Нукухивы часто рассказывали нашей корабельной команде про их ужасные подвиги и показывали следы ран, полученных в отчаянных схватках с ними. И когда на берегу они старались испугать нас, показывая на кого-нибудь из своих и называя его тайпи, они бывали очень удивлены, что мы не спасались бегством при этом страшном имени. Было занятно смотреть, с какой серьезностью они отрекались от каких бы то ни было собственных людоедских наклонностей, а своих врагов - тайпи - описывали как закоренелых людоедов.
Я никогда не забуду замечания одного парня из нашей команды, когда мы медленно входили в бухту Нукухивы. Пока мы стояли, глядя на зеленеющие мысы, Нэд, указывая рукой по направлению к коварной долине, воскликнул:
- Там, там живут тайпи! О, какое кушанье приготовили бы из нас эти кровожадные людоеды, если бы нам пришло в голову пристать здесь к берегу! Но они говорят, что не любят матросского мяса, оно слишком соленое. Скажите, товарищи, как бы вам понравилось, если бы вас выбросили здесь на берег? А?
Вздрогнув при этом вопросе, я не думал тогда, что через несколько недель действительно окажусь пленником в этой самой долине.
Окончательно решив тайно покинуть корабль и получив относительно бухты все сведения, которые я мог собрать при тех обстоятельствах, в каких находился, я осторожно начал обдумывать план бегства. Мысль быть схваченным и позорно возвращенным обратно на судно была для меня так нестерпима, что я поклялся не поступать поспешно или необдуманно.
Я знал, что капитан неохотно лишится одного из лучших матросов команды; и я был уверен, что в случае моего исчезновения отеческое беспокойство быстро заставит его развернуть запасы пестрого ситца в качестве награды за мою поимку. Он мог бы даже оценить мои услуги стоимостью мушкета, а тогда уж, несомненно, все население немедленно начнет рыскать по моим следам, поощряемое великолепной наградой.
Установив, что островитяне из предосторожности жили в самой глубине долин и избегали бродить по горам, я полагал, что если бы мне удалось незамеченным уйти в горы, я мог бы свободно остаться там до самого отплытия судна. То, что оно снялось с якоря, я увидал бы со своей высокой позиции. Первой моей задачей было временно, до отплытия судна, скрыться из виду; затем прожить у туземцев на острове до тех пор, пока мне это не надоест, и покинуть остров при первой благоприятной возможности.
Я решил не сообщать никому из товарищей своих планов и уж ни в коем случае не убеждать никого сопровождать меня. Но однажды ночью, находясь на палубе и перебирая в уме различные планы бегства, я увидел Тоби - молодого парнишку из нашей команды, - облокотившегося на борт и погруженного в глубокую задумчивость. Тоби и раньше не раз привлекал мое внимание. Он был деятелен, отзывчив, неустрашимо храбр и странно откровенен в выражении своих чувств. Не раз мне приходилось выручать его из затруднений, в которые он попадал из-за этой черты своего характера. И не знаю, по этой ли причине или из-за известного родства чувств между нами он всегда стремился бывать со мной. Не одну вахту мы отстояли вместе, убивая томительные часы болтовней, песнями и рассказами, чередующимися с проклятиями нашей общей тяжелой участи.
Небольшого роста, худой, в матросской синей рубахе и парусиновых штанах, Тоби был ловок и быстр в движениях, как никто у нас. От природы смуглый цвет его кожи еще больше потемнел под лучами тропического солнца, и шапка черных кудрей бросала темную тень на его большие черные глаза. Это было странное угрюмое существо, своевольное, беспокойное и меланхолическое, по временам почти мрачное.
Когда я заметил Тоби, прислонившегося, как я сказал, к борту и погруженного в размышления, у меня сразу мелькнула мысль, что, вероятно, он думает о том же, о чем и я. А если так, то он, пожалуй, единственный из всех наших матросов, которого я выбрал бы соучастником моего предприятия. Почему бы мне не иметь товарища, который разделит со мною все опасности и облегчит иные трудности? Может быть, мне придется очень долго скрываться в горах. В таком случае каким спасением будет для меня товарищ!
Эти мысли быстро мелькнули у меня в уме, и я удивился, почему я раньше не подумал об этом. Но было еще не поздно. Я хлопнул Тоби по плечу и тем вывел его из задумчивости. Нескольких слов было достаточно, чтобы мы поняли друг друга: он был готов принять участие в предприятии. В течение часа мы уладили все предварительные дела и выяснили план действий. Затем закрепили наш союз дружеским рукопожатием и во избежание подозрений отправились каждый к своей койке, чтобы провести там последнюю ночь на борту "Долли".
Рано утром на следующий день вахта со штирборта была собрана на шканцах, и наш достойный капитан, стоя в проходе своей каюты, произнес следующую речь:
- Теперь, ребята, когда мы закончили наше шестимесячное плавание и выполнили всю работу, я думаю, вам нужно сойти на берег. Так и быть, я освобожу вас от вахты на сегодня. Я отпускаю вас, потому что знаю, что вы заворчали бы, как старые кормовые канониры, если бы я вас не отпустил. Но мой совет каждому, кому жизнь дорога, остаться на борту и не попадаться этим кровожадным людоедам. Десять против одного, ребята, что если вы сойдете на берег, вы влипните в какую-нибудь скверную историю и там вам конец! Если эти татуированные бездельники заманят вас в свои долины, они сцапают вас, - можете быть уверены. Многие белые сходили здесь на берег, и больше уж их никогда не видали. Было тут старое судно "Дидо", приставшее здесь года два назад и пославшее одну свою вахту на берег, - о ней ничего не было слышно неделю. А туземцы клялись, что ничего не знают. Только трое вернулись на судно - и то один с лицом, изуродованным на всю жизнь: проклятые язычники вытатуировали широкую заплатку на его физиономии.
Впрочем, что толку с вами говорить! Вы все равно сойдете. Только если островитяне состряпают из вас рагу - пеняйте на себя! Вы можете избежать их, коли станете держаться поближе к французскому лагерю и если вернетесь на судно до захода солнца. Намотайте хоть это крепче себе на ус, если вы забудете все остальное, что я вам сказал. Ну, отправляйтесь! Да живо!.. Через десять минут будет спущен баркас… можете идти!
Различны были чувства, отраженные на лицах матросов штирборт-вахты, пока они слушали речь капитана, но по окончании ее все сразу двинулись к баку и занялись приготовлениями к отпуску. При этом речь капитана обсуждалась не в слишком умеренных выражениях. Один матрос, крепко выругавшись, воскликнул:
- Ты не выманишь у меня свободы, старик, никакими сказками! Я сойду на берег, даже если каждый голыш там будет тлеющим углем, и каждый сучок вертелом, а людоеды будут стоять наготове, чтобы изжарить меня, как только я спущусь!
Это заявление пришлось всем по вкусу, и мы постановили наперекор карканью капитана провести на берегу славный денек.
Но у нас с Тоби была своя игра, и мы воспользовались царившей всюду кутерьмой, чтобы договориться обо всем подробнее и закончить приготовления. Нашей задачей было устроить бегство в горы возможно скорее, и мы решили не обременять себя лишним снаряжением. Поэтому, пока остальные наряжались, рассчитывая показаться на берегу во всей красе, мы удовольствовались тем, что надели новые толстые парусиновые штаны, удобные башмаки, грубые гаврские куртки и соломенные шляпы. Это составляло всю нашу экипировку.
Как только на баке пробили две склянки, мы получили разрешение садиться в баркас. Я задержался немного позади на баке, и, когда я уже готов был подняться на палубу, мои глаза упали на корзинку с хлебом и на блюдо, где лежали остатки нашего последнего спешного завтрака.
Раньше я совсем не думал о том, чтобы запастись какой-нибудь пищей на дорогу, так как всецело рассчитывал на то, что нам удастся, где бы мы ни оказались, найти плоды. Но тут я не мог устоять против желания запастись чем-нибудь из этих остатков. Я схватил две пригоршни мелких ломаных сухарей и положил их за пазуху; туда же предварительно спрятал несколько фунтов табаку и несколько ярдов бумажной материи, - предметы, которыми намеревался подкупить туземцев, как только мы окажемся среди них.
Едва я упрятал сухари, как мое имя было названо дюжиной голосов, и я, вспрыгнув на палубу, увидал в лодке всю компанию, нетерпеливо ждущую отплытия. Я перескочил через борт и уселся на офицерском месте. Гребцы дружно навалились на весла, и баркас направился к берегу.
ГЛАВА III
В то время на острове был период дождей, и небо утром предвещало один из тех тяжелых ливней, которые особенно часты в это время года. Как только мы отвалили от берега, большие капли начали, булькая, прыгать по воде, а когда мы вновь к нему пристали, дождь полил потоками. Мы спаслись под навесом громадного сарая для каноэ, стоявшего на самом берегу, и ждали, пока утихнет первая ярость урагана.
Он продолжался, однако, без перерыва, и монотонный шум дождя над головой начал действовать усыпляюще на людей, разлегшихся в больших военных каноэ и после недолгой болтовни все заснули.
Мы с Тоби только и ждали такого случая и немедленно воспользовались им: выползли из сарая и укрылись в глубине громадной рощи, на опушке которой он стоял. После десятиминутного быстрого хода мы достигли открытого места, откуда сквозь сетку ливня виднелись тусклые очертания горы; на ее вершину мы и намеревались взобраться.
Проливной дождь все не ослабевал и, по-видимому, загнал туземцев в дома; это спасало нас от случайной встречи с ними. Тяжесть промокших насквозь курток и вещей, которые мы под ними спрятали, сильно мешала нам двигаться вперед. Однако об остановке нечего было и думать, так как мы ежеминутно могли быть застигнуты туземцами.
С тех пор как мы вышли из сарая, нам едва удалось обменяться друг с другом несколькими словами. Когда мы подошли ко второй прогалине в лесу и снова увидали гору перед собой, я взял Тоби за руку и, указывая на ее отлогие скаты, сказал тихо:
- Теперь, Тоби, ни слова, ни взгляда назад, пока мы не будем стоять на вершине той горы. Никакого промедления больше, надо идти вперед, пока можем. Ты более легок и проворен, поэтому веди, а я последую за тобой.
- Ладно, брат, - сказал Тоби, - наша игра требует быстроты. Только давай держаться ближе друг к другу, вот и все.
Сказав это, он, как молодой олень, перескочил через ручеек и ринулся вперед.
После долгого и трудного пути, карабкаясь по крутому склону, мы достигли, наконец, намеченной вершины. Но вместо того чтобы идти вдоль хребта, где оказались бы на виду у жителей долины, мы осторожно держались одной стороны, ползая на четвереньках и скрываясь в высокой траве. После часа, потраченного на такой неприятный способ передвижения, мы поднялись на ноги и храбро продолжали путь вдоль гребня вершины.
Не желая терять ни минуты, мы быстро бежали вдоль хребта, когда почва позволяла это, пока не наткнулись на крутую скалу. Сначала нам показалось, что она является серьезным препятствием, но после длительного и тяжкого карабканья с некоторым риском для наших голов, наконец, взобрались на нее и продолжали бегство с прежней быстротой.
Мы покинули побережье поутру, и после непрерывного, порой трудного и опасного подъема, в продолжение которого ни разу не обернулись к морю, перед закатом оказались на самой высокой горе острова. Вершина ее увенчивалась громадной нависающей скалой, состоящей из базальтовых глыб, обвешанных кругом ползучими растениями. Мы, должно быть, были более чем на три тысячи футов над уровнем моря, и вид, открывавшийся с этих высот, был великолепен.
Одинокая бухта Нукухивы, испещренная черными точками судов французской эскадры, отдыхающая у подножия гор с зелеными склонами, изборожденными глубокими ущельями или прорезанными улыбающимися долинами, представляла самый чарующий пейзаж, который я когда-либо видел, и проживи я еще сто лет, никогда не забуду чувства восторга, испытанного тогда мной.
Мне хотелось взглянуть на местность, находившуюся по другую сторону горного хребта. Мы с Тоби предполагали, что там откроются широкие заливы Гаппар и Тайпи, но были разочарованы. Вместо отлогого спуска в долину продолжалась та же возвышенность, прерываемая целым рядом горных кряжей и провалов, покрытых - насколько мог охватить взгляд - густой зеленью. Среди деревьев, однако, не попадалось ни одного из тех, на плоды которых мы так рассчитывали.
Это неприятное открытие совсем разрушало наши планы: ведь не спускаться же с горы в Нукухиву за пищей! Что делать? "Долли" простоит на якоре, быть может, целых десять дней, - чем же мы будем питаться в течение этого времени? Я горько раскаивался в своей непредусмотрительности, в том, что мы не запаслись как следует хотя бы сухарями. С грустью вспомнил о той жалкой горсти, которую я засунул за пазуху, и захотел узнать, что сталось с ней. Я предложил Тоби совместно обследовать наши карманы. Мы уселись рядом на траву, и Тоби первый стал вытаскивать свои запасы: фунт табаку, покрытый снаружи крошками морских сухарей, четыре или пять ярдов ситцу с узором, несколько испорченным желтыми пятнами от табака, и, наконец, маленькая горстка чего-то мягкого, липкого и бесцветного, что он сам в первую минуту затруднился определить. Это была смесь крошек хлеба и кусочков табаку, сделавшаяся похожей на тесто, размокшая от пота и дождя. В другое время я счел бы это несъедобным, но теперь смотрел на эту массу как на бесценное сокровище и постарался с особой осторожностью переложить ее на большой лист, сорванный с соседнего куста. Тоби объяснил мне, что нынче утром он положил себе за пазуху два сухаря, рассчитывая пожевать их дорогой.
Судя по состоянию, в котором были найдены продукты моего товарища, можно было ожидать, что мои окажутся в столь же плачевном виде. Несколько кусочков хлеба, несколько ярдов белой бумажной ткани и несколько фунтов отборного свернутого жгутом табака составляли все, чем я владел.
Я убедил своего спутника, что как бы ни были малы наши запасы, мы должны разделить хлеб на шесть равных порций, каждая из которых будет дневным пропитанием для нас. Он согласился. Я снял свой шелковый шейный платок и, разрезав его ножом на шесть кусочков, завернул в них все порции по отдельности. Каждая из них составляла приблизительно то, что может уместиться на столовой ложке. Завернув все в небольшой сверточек, я вручил его Тоби на хранение, упрашивая не соблазняться содержимым. Остаток этого дня мы решили поститься, так как завтракали поутру.
Вскочив снова на ноги, мы осмотрелись кругом в поисках приюта: ночь, судя по виду неба, обещала быть темной и бурной. Наконец, мы нашли лощинку, достаточно просторную, уединенную и, как нам казалось, защищенную от дождя и ветра.
Мы немедленно начали собирать ветки деревьев, валявшиеся кругом, для постройки шалаша на ночь. Несколько минут, оставшихся до темноты, мы употребили на то, чтобы покрыть нашу хижину широколиственной травой, росшей в трещинах лощины. Затем забрались туда и усталые улеглись на покой.
Забуду ли я когда-нибудь эту ужасную ночь? От бедного Тоби я не мог добиться ни слова. Единственным утешением было бы услышать его голос, но он молча лежал всю ночь, скрючившись, точно разбитый параличом, и дрожал. Дождь лил такими потоками, что наш бедный навес казался словно сделанным на смех. Напрасно я старался укрыться от бесконечных потоков, лившихся на меня: защищая одну сторону, я неминуемо подставлял дождю другую, и вода непрестанно находила новые отверстия, чтобы промочить нас.
Понятно, что я проснулся, как только уловил слабое мерцание чего-то вроде зари, и, схватив своего товарища за руку, объявил ему, что солнце всходит. Бедный Тоби поднял голову и после некоторой паузы сказал хриплым голосом:
- Очевидно, дружок, мои топовые фонаре потухли: с открытыми глазами мне темнее, чем когда они были закрыты.
- Глупости! - воскликнул я, - ты еще не проснулся.
- Не проснулся! - завопил Тоби в ярости, - не проснулся! Ты хочешь меня убедить, что я спал, да? Это оскорбление - предположить, что человек может заснуть в такой мокроте!