Позднее, когда число их сильно поредело, в дом вошел великолепный воин, слегка наклонив в низком проходе торчащие перья своего головного убора. Вид его был внушителен. Блестящие длинные, спадающие перья тропических птиц были расположены высоким полукругом на голове, а их концы закреплены полумесяцем из золотых бус, стягивавшим лоб. Вокруг шеи лежало несколько громадных ожерелий из клыков вепря, отшлифованных, как слоновая кость, и нанизанных так, что самые длинные падали на его широкую грудь. В дырки ушей вставлены два небольших и тонко отточенных зуба кашалота. Воин был опоясан тяжелыми кусками темно-красной таппы с висящими спереди и сзади сплетенными кистями, а кольца и браслеты, сделанные из человеческих волос, дополняли его одеяние. В правой руке он держал деревянное полукопье, полувесло почти пятнадцати футов в длину, с одним заостренным концом, а другим - отшлифованным, как лопасть весла. Наискось на поясе висела богато украшенная трубка, тростниковый чубук которой был выкрашен в красный цвет, а вокруг него, как и на самой чашке трубки, трепыхались маленькие флажки из тончайшей таппы. Но самым замечательным во внешности блистательного островитянина была искусная татуировка, расположенная по всему телу. Татуировка на лице была очень простая. Две широкие полосы, расходясь от темени, перекрещивали наискось оба глаза, затрагивая и веки, и спускались немного ниже ушей, где они соединялись с другой полосой, которая тянулась прямой линией вдоль губ и составляла основание треугольника.
Эта воинственная личность, войдя в дом, уселась на некотором расстоянии от нас. Всмотревшись в него внимательно, я подумал, что его черты мне знакомы. Как только он повернулся ко мне лицом и я снова увидел его необычайные украшения и встретил странный взгляд, под которым находился накануне, я тотчас же, несмотря на изменения в его внешности, узнал благородного Мехеви. Когда я обратился к нему, он сразу ответил, горячо приветствуя меня и, видимо, немало радовался эффекту, произведенному его костюмом.
После непродолжительной беседы, затрудненной непониманием языка (это, казалось, очень огорчало вождя), он заметил опухоль на моей ноге. Он подошел ко мне, осмотрел ногу с величайшим вниманием, а затем послал мальчика, стоявшего поблизости, с каким-то поручением. Через несколько минут юноша вернулся с пожилым туземцем. Его лысая голова блестела, как полированная поверхность кокосового ореха, а длинная серебристая борода доходила почти до пояса. Голову его охватывала повязка, сплетенная из листьев дерева ому; она была надвинута низко над бровями, по-видимому, для защиты его слабого зрения от блеска солнца. Одной рукой он опирался на длинную тонкую палку, похожую на жезл, с каким появляется на сцене театральный чародей, а в другой руке держал веер, сплетенный из зеленых листочков кокосовой пальмы. Развевающийся плащ из таппы, связанный на плече, свободно висел на сутулой фигуре и подчеркивал почтенность его вида.
Мехеви, приветствуя старика, указал ему на место между нами и затем попросил его осмотреть мою больную ногу. После старательного исследования лекарь начал орудовать; считая, вероятно, что болезнь лишила ногу всякой чувствительности, он начал щипать ее и бить так, что я буквально заревел от боли. Думая, что я с таким же успехом могу и сам производить щипки и пинки, я попытался воспротивиться такому способу лечения. Но было не так легко вырваться из когтей старого знахаря; он ухватился за мою несчастную ногу, точно уже давно стремился к этому, и, бормоча какие-то заклинания, продолжал свое дело, ударяя по ноге с такой силой, что мне казалось, я сойду с ума от боли. А Мехеви, из тех же побуждений, которые заставляют мать держать вырывающегося ребенка на кресле дантиста, удерживал меня своей могучей рукой и подбодрял злодея продолжать свои пытки.
Почти обезумевший от ярости и боли, я вопил на весь дом, а Тоби, пуская в дело все известные ему знаки и жесты, пытался положить конец моим мукам. Уступил ли мой истязатель просьбам Тоби или остановился просто от изнеможения - я не знаю, но он прекратил, наконец, свое лечение, и в тот же момент вождь отпустил меня. Я упал навзничь почти в беспамятстве от вынесенных страданий. Мой врач, оправившись от усталости после своих упражнений, как бы желая вознаградить меня за пережитые мучения, взял какие-то травы из сумки, подвешенной у него на груди, намочил их в воде и приложил к воспаленному месту. Наклонившись над моей ногой, он не то шептал заклинания, не то вел таинственную беседу с воображаемым демоном, помещающимся в икре моей ноги. Наконец, он завернул ногу в повязки из листьев и оставил меня в покое.
Мехеви вскоре встал, чтобы уйти; но перед уходом он властным тоном говорил с одним из туземцев, которого называл Кори-Кори, и насколько я мог понять из его речи, поручил меня его заботам и вниманию.
Мехеви наконец ушел, за ним врач, и к закату солнца мы были оставлены лишь с десятью или двенадцатью туземцами, составлявшими то семейство, членами которого стали теперь и мы с Тоби. Я лежал, боясь двинуться, чтобы не разбередить снова ногу, и стал рассматривать устройство нашего дома. Он стоял не прямо на земле, а на возвышении, сложенном из больших камней и достигавшем приблизительно восьми футов в высоту. Спереди оставалась узкая полоса, где дом не доходил до края каменной кладки (называемой туземцами пай-пай); огороженная с этой стороны небольшим тростниковым плетнем, она являлась чем-то вроде веранды. Остов дома был построен из больших бамбуковых стволов, поставленных вертикально и скрепленных вместе поперечными балками, перевязанными ремнями из коры. Задняя сторона постройки, сделанная из поставленных в ряд кокосовых ветвей, переплетенных тонкими листьями, отклонялась несколько от вертикали и возвышалась футов на двадцать от поверхности каменной кладки; а покатая крыша, настланная из длинных заостряющихся пальмовых листьев, круто наклонялась, не доходя футов на пять до земли. С карниза крыши по фасаду дома свешивались подвески наподобие кистей. Фасад был сделан из легкого и изящного тростника вроде искусного плетня, украшенного пестрыми перевязками, которые сдерживали различные части этого фасада.
В длину это живописное строение тянулось почти на двенадцать ярдов, тогда как в ширину в нем не было и двенадцати футов. Чтобы пройти в узкое отверстие в передней стене дома, приходилось низко нагибаться. В самой комнате лежали два длинных, совершенно прямых и хорошо отполированных ствола кокосовой пальмы, тянувшиеся во всю длину жилища; один из них прилегал вплотную к задней стене, а другой лежал параллельно на расстоянии приблизительно двух ярдов; промежуток между ними был застлан множеством красиво сделанных циновок. Этот промежуток являлся общим ложем и местом для отдыха местных жителей, соответствуя диванам восточных стран. Здесь спят ночью и праздно лежат большую часть дня.
Под самой крышей висело несколько больших тюков, завернутых в грубую таппу; там хранились праздничные костюмы и различные части одежды. Вдоль стены были расставлены копья, дротики и другое оружие островитян. Снаружи, на площадке перед домом, построен маленький навес, служивший кладовой или чуланом, куда прятались различные предметы домашнего обихода. В нескольких шагах от дома стоял большой сарай, построенный из кокосовых ветвей, где занимались обычно приготовлением "пои-пои" и прочими кулинарными операциями.
ГЛАВА V
Главой семейства, в которое мы с Тоби так неожиданно попали, являлся Кори-Кори. На вид ему казалось лет двадцать пять; ростом он был в шесть футов, крепко и хорошо сложен и обладал самой странной внешностью. Голова его старательно обрита за исключением двух круглых местечек в доллар величиной на темени, где волосы удивительной длины были завязаны в два торчащих узла, придававших ему вид существа, украшенного рогами. Его борода и усы, повыдерганные почти всюду, висели только небольшими кисточками с верхней губы и с подбородка.
Кори-Кори, побуждаемый, вероятно, стремлением придать миловидность своему лицу, нашел нужным украсить его тремя широкими полосами татуировки, пересекавшими без разбору все, что попадалось на пути: одна из них шла по линии глаз, другая пересекала лицо через нос, третья тянулась вдоль губ - от уха до уха. Его физиономия, трижды опоясанная, всегда напоминала мне лица тех несчастных шалопаев, которых я видал порой за прутьями тюремного окна; тело моего хозяина, покрытое сплошь изображениями птиц, рыб и бесчисленного множества ни на что не похожих существ, напоминало собрание картинок по естественной истории.
С Кори-Кори жили его родители: престарелый отец, отказавшийся уже от участия в общей жизни поселка, проводивший все дни в доме или где-нибудь поблизости и наполовину выживший из ума, и мать Кори-Кори, добрая Тайнор, еще бойкая и хлопотливая старуха, всегда занятая делами по хозяйству. С ними же жили три молодых человека - настоящие бездельники - занятые ухаживанием за девушками, питьем "арвы" да курением табака в компании подобных им повес. Среди постоянных жителей дома было несколько милых девушек, занятых по большей части изготовлением тонких сортов таппы. Но они часто убегали на часок в другой дом пошалить и поболтать с подругами.
Среди них я должен выделить чудесную Файавэй, мою любимицу. Ее легкая, гибкая фигура была истинным воплощением женственной грации и красоты. Оливковый цвет кожи, безупречный овал лица и каждая черточка его - все радовало глаз и сердце, особенно когда ее полные губы раскрывались в улыбке и показывали ряд блестящих белых зубов. Темно-коричневые волосы, неровно разделенные посередине, естественными кольцами спускались на плечи и грудь. Когда она была в задумчивом настроении, глубина ее странных синих глаз казалась спокойной и непроницаемой; но освещенные чувством, они излучали сияние, как звезды. Руки Файавэй были мягки и нежны, так как девушки племени тайпи в отличие от женщин совсем освобождены от исполнения тяжелых и грубых работ.
Татуируют женщин сравнительно мало, и Файавэй, как и остальные девушки ее лет, была татуирована меньше, чем пожилые женщины. Украшение состояло всего из трех маленьких точек, не больше булавочной головки, над губой, да и на самом сгибе плеча были нарисованы две параллельные линии на расстоянии трех сантиметров одна от другой и, пожалуй, в девять сантиметров в длину, причем промежуток между ними был заполнен тонко вычерченными фигурками. Домашний костюм Файавэй и остальных девушек состоял из пояса, сделанного из древесной коры с висящими листьями или куска таппы. Для прогулок в роще или при визитах к своим подругам они надевали туники из белой таппы, спускающиеся от груди до колен. А когда им приходилось быть долго на солнце, они защищались от его лучей развевающимися плащами из той же материи.
И Файавэй, и ее подруги, так же как и наши женщины, любили украшать себя разными драгоценностями: и в ушах, и вокруг шеи, и на кистях. Но их драгоценностями были цветы. Иногда они надевали ожерелья из мелких красных цветочков, нанизанных, как рубины, на волокна таппы, иди втыкали белый бутон в дырочку в мочке стебельком назад, показывая спереди нежные лепестки, сложенные в чудный шарик, похожий на чистейшую жемчужину. Девушки-островитянки страстно любили цветы, и им никогда не надоедало украшать себя ими.
Когда Мехеви оставил наш дом, Кори-Кори приступил к исполнению обязанностей, возложенных на него. Он принес нам пищи, и так как я был поручен его заботам, он настоял на том, чтобы кормить меня из рук. Я, конечно, противился этому всячески, но напрасно: мне пришлось смириться. Тоби же было позволено управляться с едой, как ему угодно.
После ужина Кори-Кори разложил циновки для ночлега, приказал мне лечь, укрыл большим плащом из таппы и, ласково глядя на меня, восклицал какие-то слова, которые я понял так: "Покушал хорошо, а! Спи хорошо!". Но я не нуждался в таком поощрении: лишенный сна в течение предыдущих ночей, я стремился скорее воспользоваться данной возможностью, тем более что и боль в ноге несколько утихла.
На следующее утро, проснувшись, я нашел Кори-Кори лежащим рядом со мной с одной стороны, а Тоби - с другой. Я чувствовал себя значительно бодрее и тотчас согласился на предложение Кори-Кори отправиться помыться, хотя и боялся, что ходьба причинит мне боль. Но Кори-Кори избавил меня от этих опасений: пригнувшись, как носильщик, готовый взвалить на себя чемодан, он дикими выкриками и множеством жестов дал мне понять, что я должен влезть к нему на спину, а он отнесет меня к потоку, протекавшему, вероятно, вблизи от дома.
Наше появление на террасе перед домом собрало целую толпу зрителей, глазевших на нас и оживленно болтавших. Как только я охватил руками шею преданного парня и он потащил меня, толпа, состоявшая главным образом из девушек и детей, последовала за нами, крича и прыгая. Достигнув потока, Кори-Кори прошел вброд до середины и ссадил меня на гладкий черный камень, поднимавшийся на несколько дюймов над водой. И тут он не оставил меня одного, помогая мыться и окуная меня в воду, как нянька окунает маленького ребенка в ванну.
В тот же день после обеда Мехеви еще раз нанес нам визит. Благородный островитянин, казалось, был все в том же приятном расположении духа, и обращение его было столь же сердечно, как и раньше. Пробыв с нами около часу, он поднялся с циновок и, показывая, что хочет уйти, пригласил Тоби и меня следовать за ним. Я указал на свою ногу, но Мехеви, в свою очередь, указал на Кори-Кори и тем отстранил мое возражение. Взобравшись на спину верного слуги, я точно морской дед верхом на Синдбаде, последовал за вождем.
Путь вел по главной дороге, пролегающей в долине. Мы прошли некоторое расстояние, и Кори-Кори начал задыхаться под тяжестью своей ноши. Я слез с его спины и, опираясь на длинное копье Мехеви, стал сам переправляться через многочисленные препятствия, обходя нагроможденные на дороге обломки скал и карабкаясь по узким проходам над обрывами.
Наше путешествие близилось к концу: взобравшись на значительную высоту, мы пришли к месту назначения. Здесь были расположены священные рощи долины - место празднеств и религиозных обрядов. Под густой тенью священных хлебных деревьев царствовал торжественный сумрак, как под сводами какого-нибудь собора. Страшные языческие божества, казалось, властвовали над всей местностью, нашептывая свои заклинания над каждым предметом. Тут и там в глубине этих жутких теней высились языческие святилища, полускрытые от глаз нависающими ветвями. Они были построены из огромных глыб черного полированного камня, положенных одна на другую, без цемента, высотой в двенадцать или пятнадцать футов. На них покоился открытый храм, обнесенный низким частоколом из тростника, внутри которого виднелись гниющие остатки приношений: плоды хлебного дерева и кокосовой пальмы.
В середине леса находилось священное место "Хула-хула", предназначенное для выполнения фантастических религиозных обрядов племени. "Хула-хула" - это обширное продолговатое возвышение, сложенное из камней, кончающееся с двух сторон высокими алтарями, охраняемыми целым строем безобразных деревянных идолов; по двум другим сторонам были построены в ряд бамбуковые навесы, отверстиями внутрь, образованного таким образом четырехугольника. Большие деревья, стоящие в середине, были обнесены вокруг стволов легкими помостами, приподнятыми на несколько футов над землей, и опоясаны перильцами из тростника: с них жрецы обычно произносили свои проповеди.
Это священное место было защищено от осквернения строжайшим наложением всемогущего табу, обрекавшего на немедленную смерть всякую женщину, которая святотатственно коснулась бы его священных границ или хотя бы ступила ногой на землю, ставшую священной от падающей на нее тени.
Невдалеке виднелось довольно большое строение, предназначенное для жилья жрецов и священнослужителей рощи. По соседству с ним было другое замечательное здание, построенное, как обычно, на каменной кладке по крайней мере в двести футов длиной, хотя не больше двадцати шириной. Весь фасад этого строения совершенно открыт, и от одного конца до другого тянулась узенькая терраса, огражденная по краю кладки камышовым плетнем. Внутри здания пол весь был устлан рядами циновок, лежащих между стволами кокосовой пальмы.
К этому-то строению Мехеви и повел нас. До сих пор за нами следовала целая толпа островитян обоего пола; но как только мы приблизились к дому, женщины отделились от толпы и, стоя в стороне, позволили нам пройти вперед. Безжалостное табу простиралось также и на это здание, и то же страшное наказание ограждало его от мнимого осквернения женским присутствием.
Войдя в дом, я был удивлен, увидя там шесть мушкетов, прислоненных к бамбуковой стене, на стволах которых висело по мешочку с порохом. Вокруг этих мушкетов было расположено, подобно кортикам, украшающим перегородку каюты военного судна, множество различных копий, весел, дротиков и дубинок.
- Это, - сказал я Тоби, - должно быть, их арсенал.
Когда мы шли вдоль строения, нас поразил вид четырех или пяти безобразных стариков, с чьих дряхлых членов время и татуировка, казалось, стерли все человеческие черты. Воины острова прекращают татуировку только после того, как все рисунки, сделанные на их теле в юности, сольются в одно, а это бывает лишь в случаях особой долговечности. Поэтому тела стариков, сидевших перед нами, стали того тускло-зеленого цвета, который с течением времени приобретает татуировка. Их кожа имела какой-то ужасный чешуйчатый вид, и это в соединении со странной окраской делало их члены похожими на пыльные образцы зеленого мрамора. Местами кожа висела большими складками, как на боках носорога. Головы их были совершенно лысы, а безбородые лица собраны в тысячу морщинок. Но самой замечательной особенностью были ноги: пальцы, как расходящиеся линии морского компаса, указывали на все стороны света. Это, вероятно, происходило оттого, что в течение почти ста лет существования пальцы на ногах никогда не были как-нибудь искусственно стянуты обувью и в старости, питая отвращение к близкому соседству друг с другом, устремлялись в разные стороны.
Эти отвратительные существа, казалось, совсем уже утратили способность движения и сидели на полу со скрещенными ногами, как бы в оцепенении. Они почти не обращали на нас внимания, едва, кажется, сознавая наше присутствие, пока Мехеви усаживал нас на циновки, а Кори-Кори произносил свою непонятную тарабанщину [так].
Через несколько минут вошел мальчик с деревянным блюдом пои-пои; во время еды я снова принужден был принять заботливое вмешательство моего неутомимого слуги. Другие кушанья последовали за этим, и Мехеви проявлял самую гостеприимную настойчивость, принуждая нас есть и показывая нам достойный пример.
Когда пиршество было окончено, закурил трубку, переходившую от одного к другому. Под влиянием ее снотворного действия, тишины и густеющих теней приближающейся ночи мы с Тоби погрузились в легкую дремоту. Вождь и Кори-Кори тоже заснули рядом с нами.