Мехеви был действительно первым из вождей - предводитель своего племени, владыка долины. Простота социальных отношений этого племени лучше всего доказывается тем, что я, пробыв несколько недель в долине и почти ежедневно встречаясь с Мехеви, вплоть до самого праздника не знал о его королевском сане. Но теперь я увидал все по-иному: ведь дом Тай - дворец, и Мехеви - король. Как дом, так и его владелец очень просты и патриархальны; там совсем не соблюдались те торжественные церемонии, которые обычно окружают трон.
Я уже сказал, что обращение вождей со своим племенем всегда было крайне мягко. Каких-либо правил, устанавливающих общий порядок жизни и поддерживающих общее благополучие - насколько я могу положиться на свои наблюдения - не существовало, пожалуй, вовсе, за исключением мистического "табу". За то время, что я прожил в долине Тайпи, никто никогда не подвергался суду за какое-нибудь нарушение общественного порядка. По-видимому, там не было ни судов, ни законов, ни вообще юстиции. Там не было муниципальной полиции для усмирения бродяг и преступников. Словом, для осуществления светлой цели законодательства всех цивилизованных стран - то есть для поддержания и защиты общества - племя тайпи ничего не предпринимало. И тем не менее жизнь текла гладко и спокойно как нигде.
Беспокойные мысли о воровстве и убийстве никогда не волновали островитян. Каждый отдыхал под собственной пальмовой кровлей или сидел под собственным хлебным деревом, и никто не угнетал и не преследовал его. В долине не знали замкóв, ни чего-либо взамен их: и все же там не было общности имущества. Это длинное копье, так изящно выточенное и гладко отполированное, принадлежит Уормуну; оно гораздо красивее того, которое так высоко ценит старый Мархейо. И все-таки я видел это копье забытым у кокосовой пальмы в роще, и там его и нашли, когда начались поиски. А вот китовый зуб, весь испещренный занятной резьбой; он принадлежит Карлуне. Это самое драгоценное из ее девичьих украшений. По ее мнению, вероятно, оно гораздо ценнее рубинов, и все-таки эта драгоценность висит на веревочке в доме девушки, где дверь широко открыта и все обитатели ушли купаться.
Вчера я видел Кори-Кори с длинным шестом, которым он, стоя на земле, сбивал плоды с самых верхних веток деревьев; потом он принес эти плоды в корзине из пальмовых листьев. Сегодня я вижу островитянина, который, я знаю, живет в отдаленнейшей части долины, он пришел сюда и делает то же самое. На отвесных берегах потока растут банановые деревья. Я часто видел, как молодежь весело набирала большую груду золотистых плодов и разносила ее по всей долине, крича и прыгая по дороге. Никакой грубый старый скряга не владел этими рощами хлебных деревьев или этими славными желтыми пучками бананов. Конечно, некоторые из островитян богаче других. Например, кровельная балка в доме Мархейо сгибается под тяжестью громадных пакетов, обернутых в таппу; его пол устлан циновками, семь раз наложенными одна на другую. Снаружи Тайнор выставила на полках своего бамбукового буфета - если так его можно назвать - красивый ряд тыкв и деревянных подносов. А дом за рощей, ближайший к нашему, где живет Руаруга, не так хорошо убран. Там только три скромных пакетика, болтающихся над головой; там только два слоя циновок, а тыквы и подносы не так многочисленны и не так красиво раскрашены и выточены. Но если у Руаруги дом не такой роскошный, то столь же удобный, как у Мархейо. И я думаю, если он захочет соперничать со своим соседом, он может догнать его при очень небольшом усилии.
Была одна замечательная черта в общем характере жителей Тайпи, которая больше всего вызывала мое восхищение: единодушие, проявляемое ими при всяких обстоятельствах. Едва ли они по какому бы то ни было поводу расходились во мнениях. Все они думали и поступали одинаково. Это единодушие проявлялось во всех поступках: все делалось в согласии и дружбе.
Однажды, возвращаясь с Кори-Кори после моего обычного визита в Тай, мы проходили мимо небольшого просвета в роще, где, как сообщил мой слуга, в этот день должны были выстроить бамбуковый дом. По крайней мере сотня человек сносила материал: одни тащили боковые столбы, другие тонкие прутья для плетения, третьи собирали пальмовые листья для крыши. Каждый чем-нибудь помогал работе, и дом был закончен к заходу солнца.
Ни одна женщина не принимала участия в этой работе. И, если уважение к женщине, как утверждают философы, является показателем степени духовной культуры народа, то я могу уверенно объявить тайпи наиболее совершенным в этом отношении племенем в мире. Женщинам долины предоставлялась полная свобода, если только не считать различных запретов - табу. В противоположность условиям, в которые поставлена женщина у многих некультурных народов, где на нее взваливается вся грубая работа, женщины и девушки долины Тайпи освобождены от труда. Легкая домашняя работа или выделка таппы, плетение циновок, полировка посуды - их единственные обязанности. Но эти дела, даже легкие и веселые, редко занимали молоденьких девушек. Они чувствовали отвращение ко всякому полезному труду. Как капризные красавицы, они бродили по рощам, купались в источнике, танцевали, разыгрывали всевозможные шутки и проводили дни свои весело и беззаботно.
В течение всего моего пребывания на острове я никогда не был свидетелем ни одной ссоры, ни даже чего-либо, напоминающего спор. Местные жители, казалось, составляли одну семью, спаянную крепкой любовью. Все относились друг к другу, как братья и сестры, и трудно было установить, кто с кем действительно связан узами крови.
На второй день празднеств Кори-Кори, решивший, кажется, ознакомить меня со всеми особенностями местного быта, обратил мое внимание на то, что у многих женщин, особенно пожилых, правая рука и левая нога были очень старательно татуированы, тогда как остальное тело было совершенно чисто, за исключением маленьких точек на губе и незначительного рисунка на плече, как у Файавэй и у остальных молоденьких девушек. Рука и нога, так разукрашенные, по словам Кори-Кори, были отличительным знаком замужней женщины. Это соответствует простому золотому колечку на пальце наших жен.
Среди островитян существует определенная система многобрачия, но только в виде многомужества. Это объясняется тем, что количество мужчин сильно превышает количество женщин. Сначала за девушкой ухаживает какой-нибудь юноша, по большей части из числа живущих с ней в одном доме, она выходит за него замуж. При этом не бывает даже никаких обрядов, и это не считается формальным браком. По прошествии некоторого времени, как правило, появляется другой жених, более зрелого возраста, и берет обоих, и девушку и юношу, к себе в дом. Случаи неверности с чьей-либо стороны очень редки. У мужчин не бывает более одной жены, а у женщин не бывает меньше двух мужей; иногда их бывает трое, но такие случаи редки. Как бы то ни было, бывают случаи расторжения брачных уз. Но при этом они не вызывают особых несчастий и не сопровождаются раздором, хотя бы потому, что жена, с которой плохо обращаются, или муж, находящийся под башмаком своей жены, не обязаны подавать заявления в суд о разводе.
Вероятно, у пламени тайпи не существовало не только свадебных обрядов, но и похоронных. Решительно утверждать этого не могу, но за то время, что я у них прожил, я ни разу не был свидетелем погребения. Впрочем, весьма возможно, что тайпи в данном случае не отличаются от остальных жителей острова, а мне случилось однажды присутствовать на похоронах в Нукухиве. На рассвете в одном из домов, на берегу, умер юноша. Я в тот день был послан на берег и видел приготовления к похоронам. Тело, аккуратно завернутое в новую белую таппу, было положено в открытом сарае из кокосовых ветвей, на носилках, сделанных из бамбука. Носилки стояли на шестифутовом возвышении из толстого тростника, вертикально воткнутого в землю. Две женщины с удрученным видом сидели по обеим сторонам, с жалобным пением махая по воздуху большими белыми веерами. В жилом доме рядом собралось многочисленное общество и для угощения были приготовлены различные кушанья. Трапеза началась около полудня, и мне сказали, что она будет длиться еще два дня. За исключением двух траурных фигур у тела, все, казалось, были настроены довольно весело. Девушки, увешанные местными драгоценностями, танцевали, старики пели, воины болтали и курили, и молодежь обоего пола щедро угощалась так, как если бы это было на свадьбе.
Но как-то, в одну из моих самых далеких прогулок с Кори-Кори, я наткнулся на доказательство существования другого обряда погребения, чрезвычайно меня заинтересовавшего. Мы находились в уединенной местности, в самой середине пальмовой заросли, тянувшейся по обоим берегам потока; я увидал там могилу умершего вождя. Как и большинство других зданий, мавзолей помещался на невысокой каменной кладке, благодаря чему был виден издали. Легкая крыша из побеленных пальмовых листьев свисала над ним как бы естественным навесом. Только подойдя вплотную, я увидал, что она поддерживается четырьмя тонкими бамбуковыми колоннами, стоящими по углам немного выше, чем в человеческий рост. Чистая площадка в несколько ярдов окружала помост и была огорожена четырьмя стволами кокосовой пальмы, покоившимися на расположенных по углам больших камнях. Место было священное. Знак ненарушимого табу в виде таинственной повязки из белой таппы был подвешен к верхушке стоящего в ограде высокого шеста. Святость этого места, казалось, никогда не нарушалась. Тишина могилы, спокойствие и одиночество были прекрасны и трогательны.
С какой бы стороны вы ни приближались к этому молчаливому месту, отовсюду был виден мертвый вождь, сидящий на корме каноэ, приподнятого на легкой раме на несколько дюймов над уровнем каменной кладки. Каноэ имело около семи футов в длину; оно было сделано из хорошего, темноокрашенного дерева, красиво изогнуто и украшено инкрустациями из блестящих раковин. Фигура воина - я не знаю, из чего она сделана - была эффектно задрапирована в тяжелый плащ из коричневой таппы, открывающий только руки и голову, искусно выточенную из дерева. На голове красовалась великолепная дуга из перьев.
Легкий ветерок, долетавший до этого уединенного места, ни на минуту не оставлял в покое перья; они качались и трепетали надо лбом вождя. Длинные листья пальмы свешивались с краев крыши, и сквозь них было видно весло, которое воин держал в обеих руках; он нагнулся вперед, наклонил голову и греб, точно спеша окончить свое путешествие. Прямо против воина, лицом к лицу и как бы глядя на него пустыми глазницами, находился полированный человеческий череп, венчавший собою нос каноэ. Эта голова, повернутая назад по отношению к направлению каноэ, казалось, насмехалась над нетерпением воина.
Кори-Кори объяснил мне, что вождь гребет по пути к царству блаженства и хлебных деревьев - полинезийский рай, где хлебные деревья ежеминутно роняют на землю свои спелые плоды и где бесконечно много кокосов и бананов. Там они отдыхают на циновках, куда тоньше, чем циновки тайпи, и каждый день купают свои разгоряченные тела в реках из кокосового масла. В этой счастливой стране множество красивых перьев, кабаньих клыков и китового уса, гораздо красивее блестящих безделушек и пестрых материй белых людей.
- Очень приятное место, - говорил Кори-Кори, но, вероятно, думал, что не многим приятнее долины Тайпи.
- Так ты хочешь идти за воином? - спросил я.
- О, нет! - Кори-Кори было хорошо там, где он находился, но все-таки он полагал, что когда-нибудь отправится туда тоже в своем каноэ.
Когда бы во время моих скитаний по долине я ни оказался поблизости от могилы вождя, я всегда сворачивал в сторону, чтобы посмотреть на нее. Место это имело для меня особую прелесть, сам не знаю почему. Облокотясь на ограду, смотря на странное изображение и наблюдая игру перьев, колеблемых тем же ветерком, что тихо трепетал в верхушках пальм, я любил отдаваться фантазии островитян и почти верил, что суровый воин подымается к небу. Когда я поворачивался, чтобы уйти, я желал ему удачи и приятного путешествия.
ГЛАВА XI
Во время одного из моих скитаний с Кори-Кори по долине мое внимание было привлечено странным шумом, доносившимся из-за гущи кустов. Пробравшись сквозь них, я увидал впервые процесс татуирования у островитян.
Прежде всего я увидел на земле человека, лежащего на спине; несмотря на равнодушие, которое он старался показать, было очевидно, что он страдает отчаянно. Над ним нагнулся его мучитель, работая, как каменщик молотком и резцом. В одной руке он держал короткую тонкую палочку с наконечником из акульего зуба, по верхнему концу которой ударял небольшим деревянным молоточком; таким путем он пробивал на коже дырочки, в то же время заполняя их красящим веществом, в которое обмакивал свой инструмент. Кокосовая скорлупка с жидкостью стояла около него на земле.
Краска для татуировки приготовляется из перегоревших орешков "армор", из пепла, собираемого с туземных светильников, смешанного с растительными соками.
Рядом, на разостланном куске грязной таппы, лежало множество странных черных инструментов из кости или дерева. Некоторые оканчивались просто маленьким острием и, как тонкие карандаши, служили для последних штрихов и отделки рисунка или для разрисовки самых чувствительных и нежных частей тела - как и было в данном случае. Другие представляли собой целый ряд зубчиков, расположенных по прямой линии, что делало их похожими на зубья пилы. Эти инструменты употреблялись в случаях более грубой работы. У некоторых концы были сделаны в виде маленьких фигурок: простое приложение их к телу и удар по ним молотка оставляли на теле неизгладимый след.
В данное время мастер был занят не самостоятельным рисунком: его клиент был довольно пожилым человеком, и татуировка его несколько поблекла и требовала подновления, поэтому приходилось всего лишь повторить работу одного из мастеров старинной школы тайпи. Сейчас работа шла над веками, где продольная черта, похожая на ту, которая украшала Кори-Кори, пересекала лицо жертвы.
Несмотря на всю сдержанность несчастного, судороги и подергивания мускулов на его лице указывали на невыразимые страдания. Но мастер, с сердцем зачерствелым, как у полкового врача, продолжал свою работу, стараясь оживить ее тем, что отбивал такт ногой и дико завывал.
Он был так глубоко погружен в работу, что не заметил нашего приближения, пока я сам, наглядевшись вдоволь на эту процедуру, не привлек его внимания. Как только он увидал меня, он, очевидно, решив, что я нуждался в его искусстве, с восторгом бросился ко мне и загорелся весь, желая тотчас приступить к работе. Но когда я дал ему понять, что он ошибся в моих намерениях, его горе и разочарование были беспредельны. Немного оправившись, он решил не верить моим утверждениям. Он схватил свои инструменты и начал махать ими в опасной близости к моему лицу, исполняя воображаемую работу и громко восхищаясь красотою своих рисунков.
Боясь быть навсегда изуродованным, если этот негодяй выполнит свои намерения по отношению ко мне, я пытался отделаться от него. А Кори-Кори, обратившись в предателя, стоял рядом и умолял меня покориться требованию. Мой вторичный отказ вывел мастера из себя, и он был в отчаянии, что потерял такой благодарный случай отличиться в своем искусстве.
Желание запечатлеть свою татуировку на моей белой коже наполняло его вдохновением истинного художника: он снова и снова вглядывался в мое лицо, и каждый новый взгляд увеличивал силу его честолюбия. Не зная до какой крайности он может дойти, я постарался отвлечь его внимание от моего лица тем, что уже в полном отчаянии протянул руку и предложил ему начинать операцию. Он с негодованием отверг такой компромисс и продолжал нападение. Когда его указательный палец скользнул по моему лицу, прокладывая границы параллельных полос, которые должны были опоясать мою физиономию, мне показалось, что с меня живого сдирают кожу. Вне себя от ужаса и негодования, я все же ухитрился, наконец, вырваться и побежал домой, преследуемый неукротимым мастером, гнавшимся за мною с инструментами в руке. Кори-Кори в конце концов вмешался и удержал его от дальнейшей погони.
Этот случай открыл мне глаза на новую опасность. Теперь я был убежден, что в один прекрасный день меня изуродуют так, что я уже никогда не посмею вернуться к своим соотечественникам, если даже и представится случай.
Эти опасения усилились, когда Мехеви и другие вожди выразили желание, чтобы я был татуирован. Воля короля была впервые передана мне дня через три после моей случайной встречи с мастером Карки. Господи! Какие проклятия сыпал я на голову этого Карки! Несомненно, он составил целый заговор против меня и моей физиономии и не успокоится, пока его дьявольский замысел не будет выполнен. Несколько раз я встречал его в разных местах долины, и неизменно, где бы он ни увидал меня, он пускался за мной в погоню со своим молоточком и резцом, размахивая ими около самого моего лица, как бы желая тотчас же приступить к работе.
Когда король впервые выразил мне свое желание, я высказал ему, какое крайнее отвращение питаю к этому делу, и дошел в своем объяснении до такого возбуждения, что он уставился на меня в полном недоумении. Очевидно, до сознания его величества не доходило, как может разумный человек найти хоть какое-нибудь возражение против такой украшающей операции.
Вскоре он повторил свои увещания и, встретив снова отказ, уже выразил некоторые признаки недовольства моим упрямством. При третьем возобновлении требования я ясно увидал, что, если я не приму какие-нибудь меры, мое лицо будет изуродовано навеки. Я собрал всю свою храбрость и объявил согласие на татуировку обеих рук от кисти до плеча. Его величество было очень довольно моим предложением, и я уже поздравлял себя с найденным выходом из положения, когда он сообщил мне, что, разумеется, лицо первое подвергается операции. Я был близок к отчаянию.
В утешение мне был предоставлен выбор узора: я мог выбрать для своего лица три горизонтальные полосы, как у моего слуги; или несколько косых линий, пересекающих лицо; или, если я как истый придворный выберу образцом королевский узор, я могу украсить свою физиономию неким подобием масонского знака в виде мистического треугольника. Но я не хотел ни одного из этих узоров, хотя король серьезно убеждал меня, что мой выбор вполне свободен. Наконец, видя мое непобедимее отвращение, он перестал принуждать меня.
Но не так легко было отделаться от остальных туземцев. Едва ли проходил день без того, чтобы они не подвергали меня своим надоедливым просьбам, так что под конец существование мое стало мне в тягость. Удовольствия, которым я раньше предавался, больше не утешали меня, и прежнее желание бежать из долины вернулось ко мне с новой силой.
Вскоре я узнал факты, увеличившие мое беспокойство. Я понял, что вся система татуировки связана у них с религией; мне стало очевидно, что они тем самым хотели обратить меня в свою веру.
В украшении вождей они прибегали к самой тщательной разрисовке, а некоторые из простых туземцев, казалось, были размалеваны без всякого разбора кистью домашнего художника. Я помню одного парнишку, который очень гордился большой продолговатой заплатой у себя на спине; мне же он всегда напоминал человека с налепленной между лопаток шпанской мушкой.