Глава двадцать вторая
В то утро он боялся, что не сможет продолжить работу над рассказом, и действительно, поначалу у него ничего не получалось. Но в конце концов он заставил себя писать, и вот они снова шли в лесу по следу вдоль старой, проложенной слонами дороги. Дорога была такой вытоптанной, что казалось, будто слоны ходили здесь с тех самых пор, как остыла стекавшая с горы лава, и лес вокруг стоял высокий и густой. Джума преследовал уверенно, и теперь они шли очень быстро. Ни отец, ни Джума не сомневались в успехе, а потому переход по тропе то тёмным лесом, то солнечными прогалинами был несложным, и Джума снова дал ему винтовку 303-го калибра. Но потом они натолкнулись на свежие, еще курившиеся кучи помета и плоские круглые отпечатки, оставленные стадом слонов, вторгшихся на тропу откуда-то слева из леса, и потеряли следы своего слона. Джума, разозлившись, отобрал у него винтовку. Только к полудню им удалось настигнуть стадо и обойти его, слушая и наблюдая из-за деревьев, как шевелятся огромные уши, сворачиваются и вытягиваются, обыскивая кроны, хоботы, трещат сломанные ветви и поваленные деревья, утробно урчат слоны и глухо шлепают о землю кучи помета.
Наконец они обнаружили следы старого самца, и, когда они вывели их на тропу, протоптанную другим слоном, поменьше, Джума усмехнулся, обнажив белый ряд зубов, а отец кивнул головой. Казалось, они знали какую-то скверную тайну, как в ту ночь, когда он нашел их в шамба.
Разгадка не заставила себя долго ждать – они свернули направо в лес, и следы старого самца привели прямо к тому месту, где лежал большой, достающий до груди Дэвида, белый от дождей и солнца череп. Во лбу была глубокая вмятина, и от белых глазниц книзу торчали похожие на трубы две кости, на концах которых, где отрубили бивни, зияли неровные дыры. Джума показал, где стоял, глядя вниз на череп, преследуемый ими гигант, и где он слегка сдвинул череп хоботом с належенного места, и где его бивни коснулись земли. Он показал Дэвиду круглое отверстие в глубокой вмятине на белой лобной кости и еще четыре близко посаженных отверстия в кости возле ушной раковины. Он усмехнулся, посмотрев на Дэвида и его отца, достал из кармана пулю 303-го калибра и вставил ее острым концом в отверстие лобной кости.
– Сюда Джума ранил большого самца, – сказал отец. Это был его аскари. А точнее, друг, потому что он тоже был крупным самцом. Он напал первым, и Джума сбил его с ног, а потом прикончил выстрелом в ухо.
Джума показывал на разбросанные кости, и видно было, как ступал между ними большой самец. И Джума, и отец Дэвида были очень довольны своей находкой.
– Как, по-твоему, они с другом долго были вместе? – спросил Дэвид отца.
– Понятия не имею, – ответил отец. – Спроси Джуму.
– Спроси сам, пожалуйста.
Отец немного поговорил с Джумой. Джума посмотрел на Дэвида и рассмеялся.
– Он говорит, возможно, в четыре или пять раз больше, чем прожил ты, – сказал отец Дэвида. – Точно он не знает, да ему и безразлично.
"Мне не безразлично, – подумал Дэвид. – Я видел его при свете луны, и он был совсем один, а со мной был Кибо. У Кибо есть я. Самец никому не причинил вреда, и вот мы настигли его там, куда он пришел навестить своего мертвого друга, и теперь мы собираемся убить и его. Я виноват. Я предал его".
Но Джума уже снова пошел по следу, он подал знак отцу, и они двинулись дальше.
"У отца нет нужды убивать слонов, чтобы заработать на жизнь, – подумал Дэвид. – Если бы я не нашел его тогда, Джума ни за что бы не выследил слона. Он уже охотился на него, но лишь ранил самца и убил его друга. Мы с Кибо обнаружили слона, и я должен был сохранить это в тайне и ничего не говорить им, и пусть бы они накачивались пивом со своими биби39. Джума был так пьян, что мы с трудом разбудили его. Теперь я буду все держать в тайне. Больше я им ничего не скажу. Если они убьют его, проклятый Джума пропьет свою долю слоновой кости или купит себе еще одну жену. Почему ты не помог слону, ведь ты же мог? Нужно было только сказать на следующий день, что ты не можешь идти. Нет, это бы их не остановило. Джума не отказался бы от преследования. Нельзя было ничего говорить им. Нельзя, нельзя было говорить. Заруби себе на носу. Никогда ничего никому не рассказывай. Никому, ничего…"
Отец подождал, пока Дэвид поравняется с ним, и мягко сказал:
– Здесь он отдыхал. Он больше не уйдет далеко. Мы настигнем его в любую минуту.
– К черту охоту на слонов, – очень тихо сказал Дэвид.
– Что? – спросил отец.
– К черту охоту на слонов, – повторил Дэвид.
– Смотри, не испорти все дело, – сказал отец и пристально посмотрел на него.
"Ну и пусть, – подумал Дэвид. – Его не проведешь. Теперь он все понял и не будет мне доверять. И не надо. А я никогда больше ничего не скажу ни ему, ни кому другому. Никогда, никогда, никогда".
В то утро он прервал работу над рассказом об охоте на этом месте. Он понимал, что у него еще не все получилось. Он не сумел рассказать, каким чудовищным показался им череп, когда они наткнулись на него в лесу, и какие туннели прорыли под ним жуки, и как эти туннели открылись им, напоминая брошенные штреки или катакомбы, после того как слон сдвинул череп. Ему не удалось передать, каким большим был участок, на котором лежали белые кости, и как следы слона кружили вокруг места, где был убит его друг; идя по ним, он мог представить себе, как бродил здесь слон и что он видел. Он не рассказал ни о широкой, протоптанной слоном тропе, которая походила на проложенную в лесу дорогу, ни об отполированных до блеска стволах деревьев, о которые чесались слоны, ни о том, как пересекались, напоминая схему парижского метро, тропы других слонов. Он не передал, как темно было в лесу, когда смыкались кроны деревьев, и еще многое другое, о чем надо было рассказать не так, как он помнил, а так, как это было на самом деле. Расстояния не так важны, они остаются такими, как ты их запомнил. Зато передать, как менялось его отношение к Джуме и отцу, к самой охоте, было труднее всего, потому что воспоминания истощили его. Но с усталостью приходило понимание. Работая над рассказом, он постепенно начинал осознавать, что же произошло. Еще надо было передать реальное ощущение отвратительности происходящего, и сделать это он мог, только отказавшись от стилистических красот через описание действительных, запомнившихся ему деталей. Завтра он все поправит и потом будет писать дальше.
Он убрал тетради с рукописью в чемоданчик, запер его, вышел из своей комнаты и прошел вдоль гостиницы туда, где читала Марита.
– Будешь завтракать? – спросила она.
– Пожалуй, лучше выпью что-нибудь.
– Тогда пойдем в бар, – сказала она. – Там прохладнее.
Они сели на высокие табуреты, Дэвид налил виски и разбавил его минеральной водой.
– Что Кэтрин?
– Уехала очень довольная и веселая.
– А ты?
– Счастливая, застенчивая и спокойная.
– Такая застенчивая, что и поцеловать тебя нельзя?
Они обнялись, и он почувствовал, как глубока была его раздвоенность. Работа помогала ему собраться, обрести некий внутренний стержень, который нельзя ни расколоть, ни повредить. Он это знал, в этом и была его сила. Во всем остальном с ним можно было делать что угодно.
Пока официант накрывал на стол, они сидели в баре. И даже здесь и потом за столом под соснами в воздухе чувствовалась первая осенняя прохлада, принесенная бризом с моря.
– Этот холодный ветер дует от самого Курдистана, – сказал Дэвид. – Скоро придет пора экваториальных штормов.
– Сегодня все спокойно, – сказала девушка. – Сегодня нам не о чем беспокоиться.
– Ветра не было с тех пор, как мы познакомились.
– У тебя такая хорошая память?
– Мне кажется, это было еще до войны.
– А я последние три дня была на войне, – сказала девушка. – И вернулась только сегодня утром.
– Я стараюсь о ней не думать, – ответил Дэвид.
– Наконец я прочла про войну, – сказала Марита, – мне только непонятно, что думаешь ты. Из книги это не ясно.
Он налил ей и заново наполнил свой стакан.
– Я сам разобрался только потом, – сказал он. – Поэтому я и не притворялся, что понимаю. Я старался ни о чем не думать, пока шла война. Я лишь чувствовал, наблюдал, действовал и еще решал боевые задачи. Вот почему книга не так хороша. Тогда я еще мало что понимал.
– Книга очень хорошая. Особенно описание полетов и людей.
– Да, у меня хорошо получаются люди и всякие технические и тактические детали, – сказал Дэвид. – Поверь, это не болтовня и не бахвальство. Но, Марита, когда человек по-настоящему воюет, ему не до себя. Собственная персона не имеет значения. Стыдно было бы даже думать о себе.
– Но потом все понимаешь?
– Конечно. Но не всегда.
– Можно, я прочту твои записи о нас?
Дэвид подлил в стаканы еще вина.
– И много она тебе рассказала?
– Говорит, что все. Она ведь хорошая рассказчица.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты читала, – сказал Дэвид. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Я писал, еще не зная, что появишься ты. Я не могу запретить ей рассказывать тебе, но читать все это тебе ни к чему.
– Значит, не нужно?
– По-моему, нет. Но запретить я не могу.
– Тогда я должна сознаться, – сказала девушка.
– Она дала тебе прочесть?
– Да. Она сказала, мне это необходимо.
– Черт бы ее побрал.
– Она не хотела никому зла. В то время она очень переживала.
– Так ты все прочла?
– Да. И это прекрасно. Намного лучше последней книги, а новые рассказы еще лучше.
– И даже часть про Мадрид?
Он посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд и, не отводя глаз, медленно произнесла:
– Мне все это очень близко, потому что я отношусь ко всему так же, как ты.
Когда они остались вдвоем, Марита спросила:
– А ты думаешь о ней, когда ты со мной?
– Нет, глупышка.
– Хочешь, чтобы я была такой же, как она? У меня получится.
– Давай помолчим.
– Я все умею лучше, чем она.
– Помолчи.
– Ты можешь не заставлять себя.
– Никто никого не заставляет, но я же с тобой.
Они лежали, крепко обнявшись. Позже, когда их тела лишь едва касались друг друга, Марита сказала:
– Я выйду ненадолго. Ты поспи.
Она поцеловала его и вышла, а когда вернулась, он уже спал. Дэвид хотел дождаться ее, но не смог. Она легла рядом и снова поцеловала его, но он не шелохнулся. Марита тоже попыталась заснуть. Сон не шел, и она еще раз поцеловала Дэвида, едва коснувшись губами, и прижалась к нему. Он повернулся во сне, и голова ее оказалась на уровне его груди.
Полдень выдался прохладный, сиеста затянулась, и Дэвид проснулся поздно. Мариты уже не было рядом, и с террасы доносились женские голоса. Он поднялся, перешел к себе в комнату для работы, а потом на улицу. На террасе никого не было, только официант убирал со стола после чая. Женщин Дэвид нашел в баре.
Глава двадцать третья
Кэтрин и Марита пили шампанское. Обе выглядели свежими и хорошенькими.
– Мне это напоминает свидание с бывшим супругом. Чувствуешь себя жутко искушенной, – сказала Кэтрин. Она держалась необыкновенно весело и непринужденно. – Надо сказать, тебе эта роль подходит. – Она посмотрела на Дэвида с насмешливым одобрением.
– Как он тебе? – спросила Марита, взглянув на Дэвида, и покраснела.
– И краснеть еще не разучилась, – сказала Кэтрин. Ты только посмотри на нее, Дэвид.
– Она прекрасно выглядит, – сказал Дэвид. – И ты тоже.
– На вид ей лет шестнадцать, – сказала Кэтрин. – Итак, она созналась, что прочла твои записи?
– Ты бы могла спросить разрешения, – сказал Дэвид.
– Конечно, могла бы, – сказала Кэтрин. – Но я начала читать и так увлеклась, что решила дать почитать и наследнице.
– Я бы не разрешил.
– Помни, Марита, – сказала Кэтрин, – когда он говорит "нет", не обращай внимания. Это ровным счетом ничего не значит.
– Неправда, – сказала Марита. Она улыбнулась Дэвиду.
– А все от того, что последнее время он не вел свой дневник. Как только он его допишет, ты сама все поймешь.
– С записями покончено, – сказал Дэвид.
– Так нечестно, – сказала Кэтрин. – Я ими жила, и это было наше общее дело.
– Ты не должен бросать, Дэвид, – сказала девушка. – Ты ведь напишешь, правда?
– Она хочет попасть в роман, Дэвид, – сказала Кэтрин. – Да и с появлением темноволосой подружки повествование станет повеселее.
Дэвид налил себе шампанского. Он заметил предупреждающий взгляд Мариты и сказал, обращаясь к Кэтрин:
– Я продолжу писать, как только закончу рассказы. А теперь расскажи, как ты провела день.
– Прекрасно провела. Принимала решения и строила планы.
– О Боже, – вздохнул Дэвид.
– Вполне невинные планы, – сказала Кэтрин. – Можешь не стонать. Ты же занимался весь день тем, что тебе нравится. Я очень рада, но и я имею право что-нибудь придумать.
– Ну и что это за планы? – спросил Дэвид с безразличным видом.
– Во-первых, нужно начинать что-то делать для выхода книги. Я собираюсь отдать рукопись перепечатать, все страницы, сколько есть, и позабочусь об иллюстрациях. Мне надо встретиться с художниками и обо всем договориться.
– Ты, должно быть, устала сегодня, – сказал Дэвид. – Надеюсь, ты понимаешь, что прежде чем начать печатать, автор должен закончить рукопись.
– Не обязательно. Мне нужен всего лишь черновой вариант, чтобы показать художникам.
– Понятно. А если я пока не хочу ее перепечатывать?
– Ты что, не хочешь, чтобы книга вышла? А я хочу. Должен же хоть кто-нибудь заниматься настоящим делом.
– Каким же художникам ты хочешь ее отдать?
– Разным. Мари Лоренсен, Пасхину, Дерену, Дюфи или Пикассо. Каждому по кусочку.
– И Дерен сюда же!
– Представь себе картину Лоренсен – Марита и я в машине. Помнишь, когда мы остановились по дороге в Ниццу?
– Об этом никто не написал.
– Так напиши. Наверняка это интереснее и познавательнее, чем писать о куче аборигенов Центральной Африки в краале, или как там это у тебя называется, облепленных мухами и покрытых струпьями. Или о том, как твой подвыпивший папаша, разя перегаром, бродит среди них, гадая, кого из этих маленьких уродцев он породил.
– Ну, началось, – сказал Дэвид.
– Что ты сказал, Дэвид? – спросила Марита.
– Я сказал, благодарю за удовольствие отобедать вместе со мной, – ответил ей Дэвид.
– Почему бы тебе не поблагодарить ее и за все остальное. Должно быть, она сотворила нечто невероятное, раз ты спал как убитый чуть не до вечера. Поблагодари ее хотя бы за это.
– Спасибо, что ты плавала со мной, – сказал Дэвид Марите.
– О, так вы плавали? – сказала Кэтрин. – Как мило.
– Мы заплывали очень далеко, – сказала Марита. – А потом отлично пообедали. А ты хорошо пообедала, Кэтрин?
– Кажется, да, – сказала Кэтрин. – Не помню.
– Где ты была? – мягко спросила Марита.
– В Сен-Рафаэле, – сказала Кэтрин. – Помню, я там останавливалась, но про обед не помню. Вот так всегда, когда я ем одна. Нет, я точно там обедала. Для этого я и остановилась.
– Приятно было ехать назад? – спросила Марита. – День такой чудесный, нежаркий.
– Не помню, – сказала Кэтрин. – Не заметила. Я думала, как быть с книгой, чтобы поскорее издать ее. Мы должны ее издать. Не понимаю, почему Дэвид заупрямился именно теперь, когда я взялась наводить порядок. Последнее время наша жизнь была такой беспорядочной, что мне вдруг стало стыдно за нас.
– Бедняжка, – сказала Марита. – Но зато сейчас ты все спланировала, и тебе легче.
– Да, – сказала Кэтрин. – Я была так счастлива, когда вернулась. Я думала, что обрадую вас, сделав что-то полезное, и вот Дэвид ведет себя так, словно я – идиотка или прокаженная. Что ж делать, если я практична и разумна.
– Знаю, дьяволенок, – сказал Дэвид. – Просто не хотелось вносить путаницу в работу.
– Ты же сам все и запутал, – сказала Кэтрин. – Неужели не видишь? Мечешься туда-сюда, пишешь какие-то рассказы, когда нужно продолжить повесть. Это важно для всех нас. У тебя хорошо получалось, и ты как раз дошел до самого интересного. Должен же хоть кто-нибудь сказать тебе, что твои рассказы всего лишь повод уклониться от настоящего дела.
Марита снова взглянула на него, он понял ее взгляд и сказал:
– Мне нужно привести себя в порядок. Расскажи все это Марите, а я скоро вернусь.
– По-твоему, нам больше не о чем говорить? Прости, я нагрубила тебе и Марите. На самом деле я очень рада за вас.
Дэвид ушел, но даже в ванной, принимая душ и переодеваясь в свежевыстиранный рыбацкий свитер и брюки, он думал об этом разговоре.
Вечерами становилось довольно прохладно, и Марита ушла в бар и сидела там, листая "Вог".
– Кэтрин пошла прибрать у себя в комнате, – сказала она.
– Как она?
– Откуда мне знать, Дэвид? Теперь она – крупный издатель. С сексом покончено. Он ее больше не интересует. Говорит, все это глупости. Она даже не понимает, как секс мог вообще занимать ее.
– Вот уж не думал, что этим кончится.
– И не думай, – сказала Марита. – Что бы ни случилось, я люблю тебя, и завтра ты снова будешь писать. Войдя в бар, Кэтрин обратилась к ним нарочито весело: – Вы чудесно смотритесь вместе. Я за вас рада. У меня такое чувство, точно это я вас создала. Каков он был сегодня, Марита?
– Мы прекрасно пообедали вместе, – сказала Марита. – Пожалуйста, Кэтрин, не надо так.
– О, я знаю, он хороший любовник, – сказала Кэтрин. – Он во всем такой. Готовит ли мартини, плавает ли, катается ли на лыжах или что там еще, ах да – летает. Ни разу не видела его в самолете. Хотя, говорят, он был великолепен. Должно быть, это что-то вроде акробатики и такая же скука.
– Спасибо, что ты позволила нам провести вместе целый день, – сказала Марита.
– Можете не расставаться до гроба, – сказала Кэтрин. – Если не наскучите друг другу. Вы оба не нужны мне больше.
Дэвид посмотрел на Кэтрин в зеркало и не заметил ничего необычного. Вид у нее был естественный и спокойный. Он отметил, что Марита как-то грустно смотрит на нее.
– Правда, мне пока еще хочется видеть и слышать тебя, если ты не разучился говорить.
– Как поживаешь? – спросил Дэвид.
– Слава Богу, пересилил себя, – сказала Кэтрин. – Очень хорошо.
– Какие у тебя еще планы? – спросил Дэвид. У него было такое ощущение, точно он окликает проходящее судно.
– Только те, которыми я уже поделилась, – ответила Кэтрин. – Думаю, дел мне пока хватит.
– Что ты там болтала о другой женщине?
Он почувствовал, как Марита толкнула его ногой.
– Это не болтовня, – сказала Кэтрин. – Хочу еще попробовать, вдруг я что-то упустила. Всякое бывает.
– Никто не застрахован от ошибок, – сказал Дэвид, и Марита снова толкнула его.
– Рискну, – сказала Кэтрин, – теперь я в этом кое-что понимаю и могу сравнить. За свою темноволосую подружку не бойся. Она совершенно не в моем вкусе. Она – твоя. Тебе нравятся такие, и прекрасно. Это не для меня. Уличные мальчишки меня не интересуют.
– Возможно, я и беспризорник… – сказала Марита.
– Мягко говоря.
– Но я все-таки в большей степени женщина, чем ты, Кэтрин.