– Не скажу. Ты говоришь со мной точно полицейский или учитель в школе.
– Скажи, дьяволенок. Я только хочу знать.
– Я за них заплатила, – сказала Кэтрин. – Благодаря моим деньгам ты мог писать.
– Знаю, – сказал Дэвид. – Это было очень великодушно с твоей стороны. Где ты сожгла их, дьявол?
– Я ничего ей не скажу.
– Хорошо. Скажи только мне.
– Пусть она уйдет.
– Мне действительно лучше уйти, – сказала Марита.
– Вот и хорошо, – сказала Кэтрин. – Ты здесь ни при чем, наследница.
Дэвид сел на высокий табурет напротив Кэтрин. Она следила в зеркало, пока Марита не вышла.
– Где ты сожгла их? – повторил Дэвид. – Теперь можешь сказать.
– Она бы не поняла, – сказала Кэтрин. – Поэтому я попросила ее уйти.
– Знаю, – сказал Дэвид. – Где ты их сожгла?
– В железном ящике с дырочками, в котором мадам сжигает мусор, – сказала Кэтрин.
– Все сгорело?
– Да. Я подлила немного керосина из бидона, который взяла в сарае. Вспыхнуло высокое пламя, и все сгорело. Я сделала это ради тебя, Дэвид, ради всех нас.
– Не сомневаюсь, – сказал Дэвид. – Значит, все сгорело?
– О да. Можно пойти взглянуть, если хочешь, но нет нужды. Бумага прогорела до золы, и я перемешала ее палкой.
– Пойду посмотрю, – сказал Дэвид.
– Но ты вернешься? – спросила Кэтрин.
– Конечно.
Она сожгла их в ящике для мусора, сделанном из старой цилиндрической канистры для бензина, продырявленной в нескольких местах. Золу она перемешала ручкой от метлы, которой и раньше пользовались для этой цели. Бидон с керосином действительно стоял в каменном сарае. В ящике Дэвид нашел несколько обуглившихся кусочков знакомой зеленой обложки от тетрадей, клочки обгоревших газетных вырезок и два почерневших куска розовой бумаги, оставшихся от бланка службы по рассылке вырезок "Ромейке". На одном из них он мог разобрать строчку "Провиденс, Род-Айленд". Золу тщательно перемешали, но если бы у него хватило терпения внимательно перебрать обгоревшие тетради, то наверняка нашлись бы еще уцелевшие клочки. Он разорвал на мелкие кусочки розовую бумажку с надписью "Провиденс, Род-Айленд" и бросил их назад в железный ящик, который поставил вертикально на землю. Дэвид подумал, что никогда не был в Провиденс на Род-Айленд. Он поставил палку на место в каменный сарай, где стоял и его гоночный велосипед, которому надо было бы подкачать шины, прошел через пустую кухню и вернулся в бар к Кэтрин.
– Убедился, что все так, как я сказала? – спросила Кэтрин.
– Да, – сказал Дэвид. Он облокотился на стойку.
– Наверное, достаточно было сжечь только газетные вырезки, – сказала Кэтрин. – Но я решила уничтожить все подчистую.
– Да, ты постаралась, – сказал Дэвид.
– Теперь ты можешь спокойно работать над повестью о нашем путешествии, и тебе ничто не помешает.
– Конечно, – сказал Дэвид.
– Хорошо, что ты рассуждаешь здраво, – сказала Кэтрин. – Ты даже не представляешь себе, какие они были плохие. Я должна была доказать тебе.
– Разве нельзя было сохранить хотя бы рассказ про Кибо? Он же тебе нравился.
– Я же сказала, что пыталась найти рассказ. Но если хочешь написать заново, я могу повторить его слово в слово.
– Любопытно получится.
– Действительно любопытно. Увидишь. Могу пересказать тебе его прямо сейчас. Начнем, если хочешь.
– Нет, – сказал Дэвид. – Не сейчас. Может быть, ты его запишешь?
– На бумаге у меня ничего не получается. Ты же знаешь. А пересказать могу в любой момент. Ведь другие рассказы тебе ни к чему? Они были совсем никудышные.
– Все-таки зачем ты это сделала?
– Чтобы помочь тебе. Ты поедешь в Африку и напишешь все заново. Теперь ты стал взрослым и сумеешь во всем разобраться. Природа не могла сильно измениться. Впрочем, лучше бы ты написал что-нибудь об Испании. Ты говорил, что природа там напоминает Африку, но зато в Испании говорят на нормальном языке.
Дэвид налил себе виски, отыскал бутылку минеральной воды и долил немного в стакан. Он вспомнил тот день и то место в долине по дороге в Ле-Гро-дю-Руа, когда они набрали в бутылки такой же минеральной воды и как…
– Давай не будем говорить о писательстве, – сказал он Кэтрин.
– Но я хочу, – сказала Кэтрин. – Только о настоящей, нужной работе. У тебя так хорошо получалось, пока ты не начал писать эти рассказы. Отвратительнее всего было читать о грязи, о мухах, о жестокости и зверствах. Ты, похоже, просто погряз в них. А эта ужасная сцена бойни в кратере и бессердечность твоего отца?
– Можно сейчас не говорить об этом? – спросил Дэвид.
– Нет, я буду говорить, – сказала Кэтрин. – Я хочу, чтобы ты понял, почему я должна была их сжечь!
– Напиши все, что хочешь сказать, – сказал Дэвид. Я бы предпочел тебя не слышать.
– На бумаге у меня ничего не получится, Дэвид.
– Получится.
– Нет. Но я могу пересказать их кому-нибудь, кто сможет записать, – сказала Кэтрин. – Если бы ты относился ко мне получше, ты бы сам записал. Если бы ты любил меня, то был бы рад помочь.
– У меня только одно желание – убить тебя, – сказал Дэвид. – И я не делаю этого только потому, что ты – сумасшедшая.
– Ты не смеешь так говорить со мной, Дэвид.
– Неужели?
– Нет. Не смеешь. Не смеешь. Слышишь?
– Слышу.
– Тогда запомни, ты не смеешь говорить мне такое. Не смеешь говорить такие гадости.
– Слышу, слышу, – сказал Дэвид.
– Не смеешь. Я не потерплю. Я разведусь с тобой.
– Буду только рад.
– Тогда я останусь и не дам тебе развода.
– Тоже неплохо.
– Я сделаю с тобой все, что захочу.
– Уже сделала.
– Я убью тебя.
– Наплевать, – сказал Дэвид.
– Даже в такую минуту ты не способен выражаться как джентльмен.
– Интересно, что сказал бы джентльмен в такую минуту?
– Что он сожалеет.
– Ладно, – сказал Дэвид. – Я сожалею… Я сожалею, что встретил тебя. Я сожалею, что женился на тебе.
– Я тоже.
– Заткнись, будь добра. Расскажи это кому-нибудь другому, кто сможет изложить все на бумаге. Я сожалею, что твоя мать встретила твоего отца и они зачали тебя. Я сожалею, что ты родилась и выросла. Я сожалею обо всем, что мы делали вместе, – и плохом, и хорошем…
– Неправда.
– Ладно, – сказал он. – Заткнусь я. Я не собираюсь произносить речей.
– Тебе просто жаль самого себя.
– Возможно, – сказал Дэвид. – Но, черт возьми, дьяволенок, зачем тебе понадобилось их сжигать? Мои рассказы?
– Я должна была, Дэвид, – сказала она. – Жаль, если ты не понимаешь.
На самом деле он все понял еще раньше, и его вопрос, теперь это было ясно, был чисто риторическим. Он не любил пустых фраз, не доверял фразерам, и ему стало стыдно за свою слабость. Он неторопливо пил виски с содовой, думая о том, как ошибаемся мы, считая, что, поняв, можно все простить, и постарался внутренне собраться, как в былые времена, когда вместе с механиком и каптенармусом проверял перед вылетом самолет, его мотор и вооружение. Тогда в этом не было необходимости, потому что они и так превосходно делали свое дело, но для него это был способ не думать о предстоящем и, как ни сентиментально это звучит, хоть как-то утешало. Сейчас это было необходимо, потому что он искренне был готов убить Кэтрин. Ему было стыдно за последовавшую за этими словами тираду. Но все сказанное было правдой, и теперь нужно было взять себя в руки на случай, если он вдруг начнет терять контроль над собой. Он налил еще виски, добавил минеральной воды и стал смотреть, как поднимаются и лопаются крошечные пузырьки воздуха. "Чтоб ее черти взяли", – подумал он, но вслух сказал:
– Извини, я погорячился. Конечно же, я понимаю.
– Очень рада, Дэвид, – сказала она. – Утром я уезжаю.
– Далеко?
– В Андай, а оттуда в Париж, чтобы найти художников для книги.
– Вот как?
– Да. По-моему, надо ехать. Мы и так потеряли много времени, а сегодня мне столько удалось сделать, что не хочется сбавлять темп.
– Как ты поедешь?
– На "бугатти".
– Не стоит ехать одной.
– Но я хочу.
– Не стоит, дьяволенок, поверь мне. Я не отпущу тебя.
– А поездом можно? Есть поезд прямо до Байонна. А там или в Биаррице я могу взять напрокат машину.
– Давай поговорим об этом утром.
– Но я хочу сейчас.
– Тебе не следует ехать, дьяволенок.
– Я поеду, – сказала она. – И ты меня не остановишь.
– Я только думаю о том, как тебе лучше добраться.
– Нет. Неправда. Ты не хочешь, чтобы я ехала.
– Если подождешь немного, мы можем поехать вместе.
– Я не хочу ехать вместе. Я хочу поехать завтра на машине. Если ты против, я поеду поездом. Ты не можешь помешать мне уехать на поезде. Я уже достаточно взрослая, а быть твоей женой еще не значит быть твоей рабой или твоей собственностью. Я еду, и ты меня не остановишь.
– Ты вернешься?
– Думаю, да.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно, но это не важно. План очень разумный и правильный. Из него уже ничего не выбросишь…
– В мусорную корзину, – подсказал Дэвид, но тут же вспомнил о самообладании и сделал глоток виски. – Хочешь в Париже посоветоваться со своими адвокатами? – спросил он.
– Если понадобится. Обычно я с ними советуюсь. Раз у тебя нет адвокатов, это еще не значит, что другим возбраняется их иметь. Или ты хочешь обратиться к моим?
– Нет, – сказал Дэвид. – К черту твоих адвокатов.
– Как у тебя с деньгами?
– С деньгами все в порядке.
– Нет, правда, Дэвид? Рассказы, должно быть, немало стоили. Мне это не давало покоя, но я свои обязательства помню. Я все выясню и сделаю что положено.
– Что-что?
– Сделаю все, что положено.
– И что же положено?
– Я оценю их стоимость и перечислю на твой счет в два раза больше.
– Вот это щедрость, – сказал Дэвид. – Ты всегда была бессребреницей.
– Я хочу быть справедливой, Дэвид, и рассказы, возможно, стоят намного больше, чем их могут оценить.
– И кто же назначит цену?
– Найдется кто-нибудь. Есть же люди, знающие цену всему.
– Кто же?
– Ну, не знаю, Дэвид. Наверное, такие, как редактор журнала "Атлантик мансли", или "Харперз", или "Нувель ревю франсэз".
– Пойду-ка пройдусь немного, – сказал Дэвид. – С тобой все в порядке?
– Все, если не считать того, что меня гложет вина за причиненное тебе зло, и я должна это как-то компенсировать, – сказала Кэтрин. – Мне надо в Париж еще и поэтому. Не хотелось говорить тебе.
– Не будем считаться, – сказал Дэвид. – Итак, ты хочешь поехать поездом?
– Нет. Я хочу ехать на машине.
– Ладно. Поезжай на "бугатти". Только будь осторожна и на горной дороге не гони.
– Я поведу машину так, как ты учил меня, буду думать, что ты рядом, и стану болтать с тобой, рассказывать разные истории и еще фантазировать о том, как я спасла тебе жизнь. Это моя любимая тема. Рядом с тобой дорога покажется мне короче и легче, а скорость – не такой большой. Я чудесно доеду.
– Хорошо, – сказал Дэвид. – Не бери в голову. Если не сумеешь выехать рано утром, заночуй в Ниме. В отеле "Император" нас еще не забыли.
– Я думаю доехать до Каркасона.
– Нет, дьяволенок, лучше не надо.
– А вдруг я встану пораньше и доберусь до Каркасона? Я поеду через Арль и Монпелье и не стану терять время на остановку в Ниме.
– Если выедешь поздно, остановись в Ниме.
– Ребячество какое-то, – сказала она.
– Я поеду с тобой, – сказал он.
– Нет, пожалуйста. Мне важно справиться самой. Это действительно так. Мне незачем тебя обманывать.
– Пусть так, – сказал он. – Но я должен ехать.
– Ну пожалуйста, не надо. Не бойся за меня. Я поведу машину осторожно и прекрасно доберусь без остановок.
– Нельзя, дьяволенок. Сейчас рано темнеет.
– Не волнуйся. Ты – прелесть, что отпускаешь меня. Ты мне все позволял. И ты простишь меня, если я сделаю что-нибудь не так. Я буду очень тосковать по тебе. Я уже тоскую. В следующий раз поедем вместе.
– У тебя сегодня был трудный день, – сказал Дэвид. – Ты устала. Разреши мне хотя бы проверить твою "бугатги". Я проеду до города и обратно.
Проходя мимо двери в комнату Мариты, он остановился и сказал:
– Хочешь покататься?
– Да, – ответила она.
– Тогда пошли.
Глава двадцать седьмая
Дэвид сел в машину, и Марита устроилась рядом на переднем сиденье. Он вырулил на дорогу, слегка припорошенную прибрежным песком, и поехал, посматривая то на черное шоссе, то на заросли папируса, начинавшиеся поодаль слева, то направо, на пустынный берег и море. Он ехал прямо по шоссе, пока не показался быстро приближавшийся, окрашенный белой краской мост, и тогда он, рассчитав расстояние, стал сбрасывать скорость – убрал ногу с педали газа и слегка нажал на тормоз. Машина хорошо держала дорогу, при каждом нажатии на педаль равномерно замедляла ход, и при этом ее не заносило и не вело в сторону. Перед мостом он остановился, переключил скорость, а затем под нарастающий мерный рев двигателя снова помчался по шоссе номер шесть в сторону Канн.
– Она все сожгла, – сказал он.
– О, Дэвид, – произнесла Марита.
Когда они въехали в Канны, в городе уже зажглись огни. Дэвид остановил машину под деревьями у входа в то самое кафе, где они впервые встретились.
– Может быть, хочешь пойти в другое кафе? – спросила Марита.
– Все равно, – сказал Дэвид. – Какая, к черту, разница.
– Можем просто покататься, – предложила Марита.
– Нет. Мне нужно немножко остыть, – сказал Дэвид. – Я только хотел проверить машину, перед тем как она уедет.
– Она уезжает?
– Говорит, что да.
Они сидели на террасе в рассеянной тени деревьев. Официант принес Марите коктейль "Дядюшка Пепе", а Дэвиду виски с содовой.
– Хочешь, я поеду с ней? – спросила Марита.
– Думаешь, может что-нибудь случиться?
– Нет, Дэвид. Она и так достаточно навредила.
– Да уж, – сказал Дэвид. – Сожгла, к черту, все, кроме записей о нашем путешествии. Тех, где я пишу о ней.
– Это прекрасный дневник, – сказала Марита.
– Не надо утешать, – сказал Дэвид. – Я написал и это, и то, что она сожгла. Так что не успокаивай.
– Ты можешь все восстановить.
– Нет, – сказал Дэвид. – Если вещь по-настоящему удалась, то по памяти ничего не восстановить. Читаешь и не перестаешь удивляться. Не верится, что ты мог так написать. Уж если что получилось, то повторить это нельзя. Настоящее удается только однажды. А в жизни каждому отпущено не так уж много.
– Чего не много?
– Настоящих удач.
– Но ты же можешь вспомнить. Ты должен.
– Нет. Это никому не дано. Их нет. Когда рассказ закончен, то дальше он живет сам по себе.
– Как зло она с тобой обошлась.
– Нет, – сказал Дэвид.
– Что же это тогда?
– Спешка, – сказал Дэвид. – Все произошло потому, что ей не хватало терпения.
– Надеюсь, ты будешь так же добр и ко мне.
– Ты, главное, будь рядом, чтобы я не убил ее. Знаешь, что она затеяла? Она хочет расплатиться со мной за рассказы, возместить ущерб.
– Нет.
– Именно так. Ее поверенные должны каким-то невероятным образом оценить их, точно ростовщики, а потом она возместит мне убытки в двойном размере.
– Не может быть, Дэвид, она не могла этого сказать.
– Именно это она и сказала. Осталось только уточнить детали. Больше того, возможность удвоить компенсацию, расплатиться щедро доставляет ей удовольствие.
– Нельзя отпускать ее в машине одну, Дэвид.
– Знаю.
– Что будешь делать?
– Не представляю. Но давай посидим здесь немного, – сказал Дэвид. – Спешить некуда. Она, должно быть, устала и легла спать. Я бы тоже поспал – с тобой, чтобы проснуться, а рукописи на месте и можно продолжать работать.
– Я буду с тобой, и однажды ты проснешься и сможешь работать так же чудесно, как сегодня утром.
– Ты очень славная, – сказал Дэвид. – Но в тот вечер, оказавшись с нами в кафе, ты нажила себе кучу неприятностей, правда?
– Ты меня недооцениваешь, – сказала Марита. – Я прекрасно понимала, что меня ждет.
– Конечно, – сказал Дэвид. – Мы оба понимали. Хочешь еще выпить?
– Как ты, – сказала Марита и добавила: – Когда я пришла, я не понимала, что вступаю в бой.
– Я тоже.
– Твой единственный противник – время.
– Не время, а Кэтрин.
– Это потому, что у нее другой отсчет времени. Она его панически боится. Сегодня ты сказал, что все случилось из-за гонки. Это не так, но многое объясняет. И пока в единоборстве со временем выигрываешь ты.
Уже почти ночью он подозвал официанта, расплатился, оставив солидные чаевые, запустил двигатель, включил фары и, отпуская сцепление, вдруг ясно осознал происшедшее. Он вспомнил все так отчетливо и живо, как в тот момент, когда впервые заглянул в ящик для мусора и увидел там пепел. Он осторожно нащупывал фарами путь из опустевшего, притихшего ночного городка и, миновав порт, выехал на шоссе. Марита сидела, прижавшись к его плечу, и он услышал, как она сказала:
– Я понимаю, Дэвид. Мне тоже было больно.
– Напрасно.
– Нет, не напрасно. Случившегося не вернешь, но мы что-нибудь придумаем.
– Хорошо.
– Правда придумаем. Toi et moi.43
Глава двадцать восьмая
В гостинице, когда Дэвид и Марита вошли в зал, навстречу им из кухни вышла хозяйка. В руках она держала письмо.
– Мадам уехала поездом в Биарриц, – сказала она. – Вот, оставила письмо для месье.
– Когда она уехала? – спросил Дэвид.
– Тотчас после вашего отъезда, – сказала мадам Ороль. – Она послала прислугу на станцию за билетом в wagon-lit44.
Дэвид распечатал письмо.
– Что будете есть? – спросила мадам. – Есть холодный цыпленок и салат. Или омлет для начала? Баранина, если месье пожелает. Что он будет есть, мадам?
Пока мадам Ороль и Марита разговаривали, Дэвид прочел письмо и, спрятав его в карман, повернулся к хозяйке:
– Как, по-вашему, она держалась спокойно, когда уезжала?
– Возможно, не совсем, месье.
– Она вернется, – сказал Дэвид.
– Да, месье.
– Нужно будет ей помочь.
– Да, месье, – всхлипнула хозяйка, выкладывая на тарелку омлет, и Дэвид обнял ее. – Идите, поговорите с мадам, – сказала она, – а я накрою на стол. Ороль и племянник в городе, у них там дела – флирт пополам с политикой.
– Я накрою на стол, – сказала Марита. – Пожалуйста, Дэвид, открой вино. Может быть, выпьем лансонского?
Он захлопнул дверцу ледника и, взяв холодную бутылку, снял сургуч, ослабил проволоку, а затем стал осторожно вынимать пробку, зажав ее большим и указательным пальцами, чувствуя острие металлического ободка пробки и многообещающий холодок округлой высокой бутылки. Он легко вынул пробку, взял три бокала и разлил вино. Мадам отошла от плиты, и они подняли бокалы. Дэвид не знал, за что следует пить, и сказал первые пришедшие в голову слова: "A nous et a la liberte!"45
Они выпили, мадам подала омлет, и они выпили еще, но уже молча.