- Мистер Шенди, отец мой, сэр, на все смотрел со своей точки зрения, не так, как другие; - он освещал всякую вещь по-своему; - он ничего не взвешивал на обыкновенных весах; - нет, - он был слишком утонченный исследователь, чтобы поддаться такому грубому обману. - Если желаете получить истинный вес вещи на научном безмене, точка опоры, - говорил он, - должна быть почти невидимой, чтобы избежать всякого трения со стороны ходячих взглядов; - - без этого философские мелочи, которые всегда должны что-нибудь значить, окажутся вовсе не имеющими веса. - Знание, подобно материи, - утверждал он, - делимо до бесконечности; - граны и скрупулы составляют такую же законную часть его, как тяготение целого мира. - Словом, - говорил он, - ошибка есть ошибка, - все равно, где бы она ни случилась, - в золотнике - или в фунте, - и там и здесь она одинаково пагубна для истины, и последняя столь же неизбежно удерживается на дне своего кладезя промахом в отношений пылинки на крыле мотылька, - как и в отношении диска солнца, луны и всех светил небесных, вместе взятых.
Часто плакался он, что единственно от недостатка должного внимания к этому правилу и умелого применения его как к практической жизни, так и к умозрительным истинам на свете столько непорядков, - что государственный корабль дает крен; - и что подрыты самые основы превосходной нашей конституции, церковной и гражданской, как утверждают люди сведущие.
- Вы кричите, - говорил он, - что мы погибший, конченый народ. - Почему? - спрашивал он, пользуясь соритом, или силлогизмом Зенона и Хрисиппа, хотя и не зная, что он им принадлежал. - Почему? Почему мы погибший народ? - Потому что мы продажны. - В чем же причина, милостивый государь, того, что мы продажны? - В том, что мы нуждаемся; - не наша воля, а наша бедность соглашается брать взятки. - А отчего же, - продолжал он, - мы нуждаемся? - От пренебрежения, - отвечал он, - к нашим пенсам и полупенсовикам. Наши банковые билеты, сэр, наши гинеи, - даже наши шиллинги сами себя берегут.
- То же самое, - говорил он, - происходит во всем цикле наук; - великие, общепризнанные их положения не подвергаются нападкам. - Законы природы сами за себя постоят; - но ошибка - (прибавлял он, пристально смотря на мою мать) - ошибка, сэр, прокрадывается через мелкие скважины, через узенькие щели, которые человеческая природа оставляет неохраняемыми.
Так вот об этом образе мыслей моего отца я и хотел вам напомнить. - Что же касается того, о чем я хотел вам сообщить и что приберег для этого места, то вот оно: в числе многих превосходных доводов, при помощи которых отец мой убеждал мою мать предпочесть помощь доктора Слопа помощи старухи, - был один очень своеобразный; обсудив с ней вопрос как христианин и собираясь вновь обсудить его с ней как философ, он вложил в этот довод всю свою силу, рассчитывая на него как на якорь спасения. - - Довод подвел его; не потому, что в нем заключался какой-нибудь недостаток; но, как отец ни бился, ему так и не удалось растолковать матери всю его важность. - Вот дурацкое положение! - сказал он себе однажды вечером, выйдя из комнаты после полуторачасовых бесплодных попыток убедить свою жену, - вот дурацкое положение! - сказал он, кусая себе губы, когда затворял дверь, - владеть искусством тончайших рассуждений, - - и иметь при этом жену, которой невозможно вбить в голову простейшего силлогизма, хотя бы от этого зависело спасение души твоей.
Довод этот хотя и не возымел никакого действия на мою мать, - имел, однако, в глазах отца больше силы, чем все его другие доводы, вместе взятые. - Постараюсь поэтому отдать ему должное, - изложив его со всей отчетливостью, на какую я способен.
Отец исходил из двух следующих неоспоримых аксиом:
Во-первых, что одна унция своего ума стоит больше тонны ума чужого, и
Во-вторых (аксиома эта, заметим в скобках, была основой первой, - хотя пришла ему в голову позже), что ум каждого из нас должен брать начало в собственной душе, - а не заимствоваться у других.
А так как отцу ясно было, что все души по природе равны - и что огромное различие между наиболее острыми и наиболее тупыми умами - - отнюдь не обусловлено первоначальной остротой или тупостью одной мыслящей субстанции по сравнению с другой, - а проистекает единственно от удачного или неудачного строения тела в той его части, которую душа преимущественно избрала для своего пребывания, - - то он поставил задачей своих исследований отыскать это место.
На основании лучших работ, какие ему удалось достать по этому предмету, он убедился, что местом этим не может быть верхушка шишковидной железы в мозгу, как думал Декарт; ибо, рассуждал отец, она представляет подушку величиной всего с горошину; хотя, по правде сказать, догадка эта была не плохая, - поскольку в указанном месте заканчивается такое множество нервов; - так что отец, по всей вероятности, впал бы точь-в-точь в такую же ошибку, как и этот великий философ, если бы не дядя Тоби, который ее предотвратил, рассказав ему случай с одним валлонским офицером, лишившимся головного мозга, одна часть которого унесена была мушкетной пулей в сражении при Ландене, - а другая удалена французским хирургом; - и тем не менее он выздоровел и вполне исправно нес службу без мозга.
- Если смерть, - рассуждал про себя отец, - есть не что иное, как отделение души от тела; - и если правда, что люди могут ходить взад и вперед и исполнять свои обязанности без мозга, - то, конечно, седалище души находится не там. Q.E.D.
Что же касается того тонкого, нежного и чрезвычайно пахучего сока, который, как утверждает знаменитый миланский врач Кольонисимо Борри в письме к Бертолини, был им открыт в клетках затылочных частей мозжечка и который, по его же утверждению, является главным седалищем разумной души (ибо вы должны знать, что в последние просвещенные столетия в каждом живом человеке есть две души, - из которых одна, согласно великому Метеглингию, называется animus, а другая anima); - что касается, говорю, этого мнения Борри, - то отец никоим образом не мог к нему присоединиться; одна мысль о том, что столь благородное, столь утонченное, столь бесплотное и столь возвышенное существо, как anima, или даже animus, избирает для своего пребывания и день-деньской, лето и зиму, барахтается, точно головастик, в грязной луже, - или вообще в жидкости, хотя бы самой густой или самой эфирной, - одна эта мысль, - говорил он, - оскорбляет его воображение; он и слышать не хотел о такой нелепости.
Таким образом, меньше всего возражений, казалось ему, вызывает та гипотеза, что главный сенсорий, или главная квартира души, куда поступают все сообщения и откуда исходят все ее распоряжения, - находится внутри мозжечка или поблизости от него, или, вернее, где-нибудь возле medulla oblongata, куда, по общему мнению голландских анатомов, сходятся все тончайшие нервы от органов всех семи чувств, как улицы и извилистые переулки на площадь.
До сих пор мнение моего отца не заключало в себе ничего особенного, - он шел рука об руку с лучшими философами всех времен и всех стран. - Но тут он избирал собственный путь, воздвигая на этих краеугольных камнях, заложенных ими для него, свою, Шендиеву гипотезу, - такую гипотезу, которая одинаково оставалась в силе, зависела ли субтильность и тонкость души от состава и чистоты упомянутой жидкости или же от более деликатного строения самого мозжечка; отец мой больше склонялся к этому последнему мнению.
Он утверждал, что после должного внимания, которое следует уделить акту продолжения рода человеческого, требующему величайшей сосредоточенности, поскольку в нем закладывается основание того непостижимого сочетания, в коем совмещены ум, память, фантазия, красноречие и то, что обыкновенно обозначается словами "хорошие природные задатки", - что сейчас же после этого и после выбора христианского имени, каковые две вещи являются основными и самыми действенными причинами всего; - что третьей причиной или, вернее, тем, что в логике называется causa sine qua non и без чего все, что было сделано, не имеет никакого значения, - является предохранение этой нежной и тонкой ткани от повреждений, обыкновенно причиняемых ей сильным сдавливанием и помятием головы новорожденного, которому она неизменно подвергается при нелепом способе выведения нас на свет названным органом вперед.
- - Это требует пояснения.
Отец мой, любивший рыться во всякого рода книгах, заглянув однажды в Lithopaedus Senonensis de partu difficili, изданную Адрианом Смельфготом, обнаружил, что мягкость и податливость головы ребенка при родах, когда кости черепа еще не скреплены швами, таковы, - что благодаря потугам роженицы, которые в трудных случаях равняются, средним числом, давлению на горизонтальную плоскость четырехсот семидесяти коммерческих фунтов, - вышеупомянутая голова в сорока девяти случаях из пятидесяти сплющивается и принимает форму продолговатого конического куска теста, вроде тех катышков, из которых кондитеры делают пироги. - - Боже милосердный! - воскликнул отец, - какие ужасные разрушения должно это производить в бесконечно тонкой и нежной ткани мозжечка! Или если существует тот сок, о котором говорит Борри, - разве этого не достаточно, чтобы превратить прозрачнейшую на свете жидкость в мутную бурду?
Но страхи его возросли еще более, когда он узнал, что сила эта, действующая прямо на верхушку головы, не только повреждает самый мозг или cerebrum, - - но необходимо также давит и пихает его по направлению к мозжечку, то есть прямо к седалищу разума. - - Ангелы и силы небесные, обороните нас! - вскричал отец, - разве в состоянии чья-нибудь душа выдержать такую встряску? - Не мудрено, что умственная ткань так разорвана и изодрана, как мы это наблюдаем, и что столько наших лучших голов не лучше спутанных мотков шелка, - такая внутри у них мешанина, - такая неразбериха.
Но когда отец стал читать дальше и узнал, что, перевернув ребенка вверх тормашками, - вещь нетрудная для опытного акушера, - и извлекши его за ноги, - мы создадим условия, при которых уже не мозг будет давить на мозжечок, а наоборот, мозжечок на мозг, отчего вреда не последует, - Господи боже! - воскликнул он, - да никак весь свет в заговоре, чтобы вышибить дарованную нам богом крупицу разума, - в заговор вовлечены даже профессора повивального искусства. - Не все ли равно, каким концом выйдет на свет мой сын, лишь бы потом все шло благополучно и его мозжечок избежал повреждений!
Такова уж природа гипотезы: как только человек ее придумал, она из всего извлекает для себя пищу и с самого своего зарождения обыкновенно укрепляется за счет всего, что мы видим, слышим, читаем или уразумеваем. Вещь великой важности.
Отец вынашивал вышеизложенную гипотезу всего только месяц, а уже почти не было такого проявления глупости или гениальности, которое он не мог бы без затруднения объяснить с ее помощью; - ему стало, например, понятно, почему старшие сыновья бывают обыкновенно самыми тупоголовыми в семье. - Несчастные, - говорил он, - им пришлось прокладывать путь для способностей младших братьев. - Его гипотеза разрешала загадку существования простофиль и уродливых голов, - показывая a priori, что иначе и быть не могло, - если только… не знаю уже что. Она чудесно объясняла остроту азиатского гения, а также большую бойкость ума и большую проницательность, наблюдаемые в более теплых климатах; не при помощи расплывчатых и избитых ссылок на более ясное небо, на большее количество солнечного света и т. п. - ибо все это, почем знать, могло бы своею крайностью вызвать также разжижение и расслабление душевных способностей, низвести их к нулю, - вроде того как в более холодных поясах, вследствие противоположной крайности, способности наши отяжелевают; - нет, отец восходил до первоисточника этого явления; - показывал, что в более теплых климатах природа обошлась ласковее с прекрасной половиной рода человеческого, - Щедрее наградив ее радостями, - и в большей степени избавив от страданий, в результате чего давление и противодействие верхушки черепа бывают там столь ничтожны, что мозжечок остается совершенно неповрежденным; - он даже думал, что при нормальных родах ни одна ниточка в нем не разрывается и не запутывается, - значит, душа может вести себя, как ей нравится.
Когда отец дошел до этих пор, - какой яркий свет пролили на его гипотезы сведения о кесаревом сечении и о великих гениях, благополучно появившихся на свет с его помощью! - Тут вы видите, - говорил он, - совершенно неповрежденный сенсорий; - отсутствие всякого давления таза на голову; - никаких толчков мозга на мозжечок ни со стороны os pubis, ни со стороны os coxygis, - а теперь, спрашиваю я вас, каковы были счастливые последствия? Чего стоит, сэр, один Юлий Цезарь, давший этой операции свое имя; - или Гермес Трисмегист, родившийся таким способом даже раньше, чем она была наименована; - или Сципион Африканский; - или Манлий Торкват; - или наш Эдуард Шестой, который, проживи он дольше, сделал бы такую же честь моей гипотезе. - Люди эти, наряду с множеством других, занимающих высокое место в анналах славы, - все появились на свет, сэр, боковым путем.
Надрез брюшной полости или матки шесть недель не выходил из головы моего отца; - он где-то вычитал и проникся убеждением, что раны под ложечку и в матку не смертельны; - таким образом чрево матери отлично может быть вскрыто, чтобы вынуть ребенка. - Однажды он заговорил об этом с моей матерью, - просто так, вообще; - но, увидя, что она побледнела, как полотно, при одном упоминании о подобной вещи, - счел за лучшее прекратить с ней разговор, несмотря на огромные надежды, возлагавшиеся им на эту операцию; - довольно будет, - решил он, - восхищаться втихомолку тем, что бесполезно было, по его мнению, предлагать другим.
Такова была гипотеза мистера Шенди, моего отца; относительно этой гипотезы мне остается только добавить, что братец мой Бобби делал ей столько же чести (я умолчу о том, сколько чести делал он нашей семье), как и любой из только что перечисленных великих героев. - Дело в том, что он не только был крещен, как я вам говорил, но и родился в отсутствие отца, уезжавшего в Эпсом, - к тому же был первенцем у моей матери, - появился на свет головой вперед - и оказался потом мальчиком удивительно непонятливым, - все это не могло не укрепить отца в его мнении; потерпев неудачу при подходе с одного конца, он решил подступиться с другого.
Тут нечего было ожидать помощи от сословия повитух, которые не любят сворачивать с проторенного пути, - не удивительно, что отец склонился в пользу человека науки, с которым ему легче было столковаться.
Из всех людей на свете доктор Слоп был наиболее подходящим для целей моего отца; - ибо хотя испытанным его оружием были недавно изобретенные им щипцы, являвшиеся, по его утверждению, самым надежным инструментом для помощи при родах, - однако он, по-видимому, обронил в своей книге несколько слов в пользу вещи, которая так сильно занимала воображение моего отца; - правда, говоря об извлечении младенца за ноги, он имел в виду не благо души его, которое предусматривала теория моего отца, - а руководился чисто акушерскими соображениями.
Сказанного будет достаточно для объяснения коалиции между отцом и доктором Слопом в дальнейшем разговоре, который довольно резко направлен был против дяди Тоби. - Каким образом неученый человек, руководясь только здравым смыслом, мог устоять против двух объединившихся мужей науки, - почти непостижимо. - Вы можете строить на этот счет догадки, если вам угодно, - и раз уж воображение ваше разыгралось, вы можете еще больше его пришпорить и предоставить ему открыть, в силу каких причин и действий, каких законов природы могло случиться, что дядя Тоби обязан был своей стыдливостью ране в паху. - Вы можете построить какую угодно гипотезу для объяснения потери мной носа по причине брачного договора между моими родителями - и показать миру, как могло случиться, что мне выпало несчастье называться Тристрамом, наперекор гипотезе моего отца и желанию всей нашей семьи, не исключая крестных отцов и матерей. - Все эти еще не распутанные вопросы, наряду с пятью десятками других, вы можете попытаться решить, если у вас есть время; - но я заранее говорю вам, что это будет напрасный труд, - ибо ни мудрый Алкиз, волшебник из Дона Бельяниса Греческого, ни не менее знаменитая Урганда, его волшебница жена (если бы они были живы) не могли бы и на милю подойти к истине.
Пусть поэтому читатель соблаговолит подождать полного разъяснения всех этих вопросов до будущего года, - когда откроется ряд вещей, о которых он и не подозревает.